Рассказы о Розе. Side A

– Изерли… – он не скрыл своего разочарования. – Мне нужно будет помогать ему, мыть посуду и чистить картошку?

– И это тоже, – ван Хельсинг не рассердился, не стал сверлить его взглядом, улыбнулся насмешливо, будто увидел все романтические бредни Тео насквозь, и сщелкнул пепел в камин. – Еще ты отвечаешь за сад – розовый; самый простой; никто не требует от тебя шедевра в духе Андре Ленотра; Каролюс… Каролюс ведь Розовый святой; в твоем подчинении Йорик и Грин, как рабочая сила; и еще будешь преподавать рисование и теорию искусства вместе с Дэмьеном. У нас все в чем-то профи к своим годам, обучают друг друга… Не переживай, Изерли не простая лягушка, Изерли настоящий принц. Ну, все, иди мыться и смотреть «Титаник». И передай Изерли, что он твой наставник.

…В коридоре Тео встретил Грина, Йорика, Роба и Женю, они как раз шли мыться. Роб нес сумку Тео.

– Мы тебя ищем; ты с нами, брат Тео? – и засмеялись дружно, но не обидно; Грин обнял Тео за плечи, чтобы тот не испугался. Душевая чувствовалась за километр – по влажному запаху, аромату гелей для душа; и теплу стен – от труб с горячей водой. «Ну ладно, подумал Тео, потом найду Изерли, скажу ему».

– За полотенца и халаты не переживай; здесь все казенное; Изерли каждое утро и вечер вешает свежие, – полотенца и халаты, белоснежные, мягкие, как детские, висели на крючках – одиннадцать штук; еще на крючках висели пустые плечики – для одежды, стояли лавочки, деревянные, темные, с резными ножками, – тоже для одежды, и посидеть, привыкнуть к обычной температуре замка; стояли корзины для грязной одежды – если кто-то считал ее грязной, бросал сразу туда; утром или когда-то там она отправлялась в стирку – догадался Тео; подумал, что ему нужно будет заниматься хозяйством, подумал – вот тоска-то; и понял, что никакой тоски не испытывает – раз так сказали, значит, надо. Он, в общем-то, любил чистоту и уют. Тем более интересно, как такой большой механизм работает. Душевая была простая – ряды кабинок с полупрозрачными занавесками, кафель цвета слоновой кости и золотистый, красно-кирпичного цвета плитки на полу, и все теплое, с подогревом – это было прекрасно; в замке и вправду было зябко. Парни поснимали свитера и футболки, все были как на подбор – мускулистые, рифленые; Тео здорово позавидовал; а у Йорика на всю спину была огромная шикарная татуировка – черный ворон, раскинувший крылья, на взлете; король-ворон, подумал Тео, «Джонатан Стрендж и мистер Норрел»; а Роб и Женя были в шрамах и синяках, и ушибах; будто каждый день попадали под град величиной с яйцо, спасали людей из горящих домов; «это они на мечах дерутся; или боксируют» объяснил Йорик; все разбрелись по душевым кабинкам, но занавески никто не задергивал, потому что все разговаривали; спросили Тео о саде, когда он будет приступать; Тео пожал плечами; сада он еще не видел; «там Изерли и Ричи посадили себе по огородику; у Изерли – рядом с кухней, в деревянных ящиках, под полосатым навесом, – сказал Грин, – выглядит здорово; там травы – кинза, орегано, розмарин, базилик, укроп, петрушка, чеснок, лук; все благоухает; а у Ричи – где-то в глубине сада, над обрывом, средневековый тайный, лечебный; всё с бумажками, подписями на латыни – серьезно так; мы-то думали, что он там канабис растит или трупы закапывает, – но однажды нашли сад, нечаянно; там оказалось так красиво – вид с обрыва на море вдохновляющий, на мысли, что ты король мира…»; все менялись шампунями и гелями для душа, как девчонки; Тео заметил, что у каждого – своя коллекция, свой запах; ему понравились Гриновские; мандарин, мята, манго, яблоко; нагретые солнцем фрукты; а потом Роб и Женя начали играть в мочалкобол – кидаться друг в друга мочалками, причем обязательно мыльными; Тео заехали по затылку, он стоял с закрытыми глазами, намыливая голову; и чуть не упал от неожиданности; реально испугался, как проломившейся ступеньки; схватил мочалку и пошел лупасить, того, кто первый попался – Грина; Грина было приятно бить; эй, это не я; а вокруг, сквозь щиплющую мыльную пену от «Фруктиса», кто-то бегал и хохотал; и тут Грин, удиравший от Тео, поскользнулся и упал, и охнул; сквозь мыльную пену потекла тоненькая струйка крови; «о, Грин, прости-прости-прости, пожалуйста»; все столпились возле Грина; «да все в порядке, – просипел тот, – отплевываясь от мыла, – губу кваснул»; губа и вправду начала распухать; «голова не болит? – спросил Роб, – а то вдруг сотрясение?» «болит; все болит; на ноге вон уже…» «мда, не совсем боевое ранение, – засмеялся Женя, – не переживай; смотри, Тео, у меня шрам на виске; вот я однажды здесь так шваркнулся; кровь брызгами полетела, только что не мозги; причем мы даже не дрались; я просто уронил мыло, не заметил, а оно растаяло, с кремом было; и я на него наступил, и поехал, ударился об краны» он отлепил волосы, и Тео увидел маленький, будто его мелом кто мазнул, шрамик; «мы больше не будем, Грин, прости нас» потому что виноваты были все-таки Роб и Женя; Грина подняли, сунули под холодную воду; Тео смыл «Фруктис»; Грин с опухшей губой был еще забавнее – такой трогательный, мокрый; он уже замотался в халат, нахохлился, как птица; они тоже; переместились в гостиную, на диван; красный; все влезли; «кто будет чаю с коньяком?» спросил Йорик; «все!» и они с Робом принесли чай с кухни, и коньяк, и лимон, и сахар – все на подносе – плетеном; Тео глотнул чаю, сладкого, крепкого, горячего, оглушительного; и заснул на плече у Йорика на эпизоде в столовой, когда Роуз и Джек убегают от Лавджоя, телохранителя Кэла, а пол наполняется водой, и тарелки падают со столов; «я отнесу его, – сказал Йорик, – какая его комната? рядом с Ричи?» взял его на руки, легко, бережно, будто Тео был горшком с дорогим цветком, и отнес. В комнате уже горел камин, постель была расстелена. Йорик положил мальчика, накрыл одеялом, подоткнул со всех сторон и ушел.

Тео проснулся среди ночи; и не понял, где он находится; балочный средневековый низкий потолок с отблесками огня в камине; я в раю, подумал он; привстал; халат, одеяло, плед; ему было жарко; волосы прилипли к вискам; комната была маленькой, с каменными стенами, с квадратным окном в старинном переплете; маленьким, как фламандский пейзаж; в глубине был камин, и в нем мерцал огонь, который кто-то развел на славу, и теперь он тлел, живя своей сложной метафизической жизнью; потрескивал, пощелкивал; камин, кровать, – в нише, большая, тяжелая, с деревянной полукруглой спинкой, распятие над ней, статуэтка Девы Марии из темного дерева на каминной полке, простой стол у окна и два небольших кресла, с резными ножками; и несколько пустых полочек; и крючки для одежды – вот и вся обстановка. Я в Братстве Розы, вспомнил Тео – самолет, поезд, Грина под зонтом, драку мочалками в душевой, Седрика, меч, боль от разбитого носа, шею и плечо Йорика, который нес его по темным коридорам замка; он снял халат, бросил на край постели, замотался в одеяло; и смотрел на огонь в камине – рядом с камином лежали аккуратно сложенные в башенку дрова, на стену опиралась маленькая кочерга; за окном шумел дождь, ветер, деревья; капли сверкали на стекле; хорошо, подумал Тео, боже, как хорошо; Бог будто сел рядом с ним на край кровати; юный и красивый; сам святой Каролюс; когда Тео ехал в поезде, он придумывал, что заблудится – почему-то он представлял, что пойдет сквозь лес, полный солнца, и заблудится, и встретит красивого темноволосого парня, который покажет ему дорогу; а потом он, Тео, поймет, что это был сам святой Каролюс; Тео чувствовал тепло и свет, и такой покой в душе; я нашел себя, сказал он Ему, спасибо Тебе… Потом он опять заснул, и спал, спал; утром было солнечное, свет скользил по комнате, влажный сверкающий сад стучался в окно; но Тео ничего не услышал; и проснулся сам по себе; от чего-то быстрого во сне; и понял, что его никто не разбудил, как обещали, и что теперь делать; от ночного покоя и счастья ничего не осталось, его охватила паника и стыд. Что он проспал? Мессу? Завтрак? Собрание какое-нибудь? он посмотрел на часы, охнул, рядом с кроватью стояла его сумка; открыл ее – и пахнуло ванилью, корицей, яблочной начинкой – запахом дома; Тео вздохнул коротко; некогда грустить, сентиментальничать; нашарил одежду – что-нибудь самое любимое, в чем комфортно, в чем можно пережить ужас; полосатая футболка-поло, черно-белая, классный пиджак, вельветовый, черный, приталенный, с крупными круглыми металлическим пуговицами по три, с нарочито короткими рукавами; джинсы узкие, тоже короткие – английские, по щиколотку; белые носки и ботинки с квадратными носами, легкие, кожаные, черные, винтажные; и выскочил в коридор – свежесть от ночного дождя и травы, солнце пронизывало старинный каменный коридор насквозь из окна в конце – огромного, с широким подоконником, с множеством форточек и планок; несколько открытых, и с улицы Тео услышал голоса. Он пошел вдоль дверей – таких же, как его – тяжелых, деревянных, резных, маленьких, с медными ручками, пластинами и замками; абсолютная сказка; будто за каждой была комната принцессы, маленькой, но отважной, отстоявшей однажды замок от гоблинов с помощью друга – прекрасного папиного – королевского – пажа; возле окна была открытая дверь в сад – тонкая тропинка, выложенная камнем, заросли малины, ежевики, смородины; по тропинке Тео вышел на площадку, так же уложенную камнем; и вздохнул от восторга – с площадки открывался чудесный вид – на море, все еще серое от ночной непогоды, но вдалеке уже синее, темно-темно, будто кто-то кисточкой провел, и водой не стал разбавлять, размазывать, тушевать; замок стоял на вершине – со стороны городка Шинейд, из которого они приехали, дорога была в горку, но плавная, как сцена в больших театрах, оптическая иллюзия, так что Тео не заметил подъема, а здесь – практически обрыв – деревья цеплялись за камни; узкий белый пляж внизу, полный раковин; к нему вело множество лестниц, естественных, протоптанных, и плющ, как веревочные; и горы, там где не море – горы, нежные, тающие в тумане, как на японском пейзаже на шелке.

– Привет, Тео, – услышал он, вздрогнул, обернулся, это был Роб, его красота при дневном свете казалась почти языческой; яркие губы, волосы, глаза – будто факел; Роб был в узких черных кожаных штанах, вправленных в высокие облегающие сапоги, отчего его ноги казались просто черными, и в белой рубашке, на старинный манер – без пуговиц, через верх, широкие рукава, широкий ворот, рукава подвернуты до локтя, а запястья перебинтованы; в руке Роб держал меч, очень похожий на тот, что Тео видел в кабинете Седрика – легкий, изящный, средней длины; продолжение руки.

– Роб, почему меня никто не разбудил?

– А кто должен был тебя будить? Ты кому-то дал такое поручение?

– Но разве… не знаю… вы не встаете в шесть утра, не идете на мессу? Какие-нибудь стояния? Молитвы?

– Ну, если кому-то надо вставать в шесть, он встает. Если кто-то хочет молиться в это время, то идет в часовню или договаривается накануне с отцом Дереком, если не хочет быть один; или еще с кем-нибудь… Здесь так принято – ты делаешь только то, что нужно тебе. Есть одна обязательная месса – перед ужином, которая служится для всех нас, причем ее время меняется – надо чтобы были все – как вчера – мы ждали вас с Грином.

– Так что мне делать? Извини за вопрос, я просто так испугался, что проспал все на свете…

– Ну, это нормально – ты же устал. Для начала можешь позавтракать. Идешь в столовую, там всегда до самого обеда стоят на плите кастрюльки с сосисками, вареными яйцами и беконом, и тарелки с паштетом и маслом, и джем, и молоко.

– Спасибо. Безумно красиво здесь.

– Да. Всё для полета, – Роб улыбнулся, воткнул меч в щель между камнями, в землю, оперся на него картинно; Тео начал искать в кармане блокнот и карандаш, но забыл их в комнате – пожалуй, впервые в жизни; из кустов появился взъерошенный Женя – вернее, он поднялся по «лестнице» – плющу, жимолости и хмелю, сросшихся в толстую косу; он был как плюшевый медвежонок Тедди – очарователен.

– О, привет, Тео, первое утро в Братстве Розы, и без похмелья – это что-то… исключительное.

– Я провалился?

– Нууу… – Женя засмеялся; он был одет также, и запястья у него тоже были в бинтах, а меч у него был за спиной, удобно пристроен, в «кобуру» – в легкие кожаные ножны на ремнях, тонкие, черные, издалека – подтяжки. – Идешь завтракать? Роб, а мы есть не хотим?

– А вы не завтракали? – Тео подумал, что если они пойдут с ним, то будет легче перенести встречу с Ричи, который наверняка скорчит рожу. Или с Изерли, которому надо что-то сказать – Изерли, я люблю розы, карандаши, путешествия и спать без пижам, а ты что… и почему, и как мы должны дружить?

– Ты отлыниваешь, Даркин. Ты сожрал три кусочка бекона и пять сосисок. Двойную порцию омлета. И три тоста с маслом и джемом. И выпил две чашки какао – это не какой-то там «Несквик», а настоящее домашнее какао – от Изерли – топленый шоколад с молоком и сливками.

– Я не отлыниваю. Что для рыцаря две чашки какао, правда, Тео?

– А какао там еще есть? – спросил Тео, он понял, что и вправду очень хочет есть.

– Попроси Изерли, он тебе сварит.

– Изерли, наверное, занят.

Роб посмотрел на него внимательнее; будто у него звякнуло что-то в кармане – улика.

– Вот кто отлынивает… Изерли назначили тебе в наставники?

– Нуу… да.

– Забавно. Бедный Изерли теперь еще больше забьется в свою скорлупу. Его и так Ричи донимает душеспасительными беседами, так еще и маленький Тео будет преследовать в поисках истины, – развеселился Роб. Женя нахмурился, а Тео вспыхнул.

– Никого я не буду преследовать, – и решительно направился обратно в замок, искать столовую. Поблуждав в нескольких коридорах – в одном увидел потрясающий витраж – перерисовать – этот замок, осаждаемый сарацинами, и защищаемый крылатыми ангелами в доспехах; другой коридор неожиданно оказался развалинами – провалившаяся крыша, разбитые стены, хотя в некоторых комнатах всё еще стояла мебель; почерневшая, распухшая, со следами тонкой работы; стены заросли плющом и дикими розами, Тео опять подумал о замке Спящей Красавицы, и понял, что заблудился, как и хотел. Он вернулся и встал посреди родного коридора – с дверьми в комнаты принцесс – и тихонько позвал: «эй, кто-нибудь…» – но никто не отозвался, конечно; тогда он стал стучаться во все двери; и та, что рядом с его комнатой – стена к стене – открылась – открыл ему Ричи; при свете дня он был не столь суров – очки он надвинул на лоб, как старый профессор, и его юное красивое лицо, идеальное, точеное, во всех подробностях – и глаза – почти васильковые. Разве человек с такими глазами может быть злым… У Тео упало сердце.

– Привет, стажер, что тебе? – сказал он весело и нетерпеливо, будто за спиной у него чего-то взрывалось. Руки у него в чем-то синем, правый рукав рубашки тоже; светло-голубая рубашка, невероятная, подчеркивающая синь глаз, приталенная, галстук черный в синюю полоску, темно-синие джинсы, босиком; Ричи знал, чем брать.

– Я заблудился.

– А куда тебе надо, в туалет?

– Нет, в столовую.

– Вот блин… – Ричи оглянулся; похоже, у него и вправду там шел эксперимент – по выведению гомункулуса, подумал Тео, – ладно, только очень быстро… заодно кекс захвачу…

Он схватил Тео под локоть и поволок.

– У Дэмьена есть восхитительная карта замка – кстати, у замка есть имя – Рози Кин – замок Розы – это имя возлюбленной одного из ван Хельсингов; «карта мародеров»; он сам нарисовал; попроси, он тебе даст; там все развалины с пометками «здесь могут водиться тигры» – это про обваливающиеся крыши и лестницы, – Тео пытался запомнить, коридор, арка, еще коридор, тоже с витражами – опять замок, опять сражение, опять сарацины, но другие, и ангелы – ангелы те же; видимо, все витражи были сделаны по истории Рози Кин; бесконечные повороты, и как они вышли на столовую, Тео так и не понял, будто его нарочно вели окольными путями; пахло кофе и сосисками, свежим хлебом; солнце заливало комнату, играло на стекле и металле; уютно, как в книжке Беатрис Поттер. «Изерли» позвал Ричи; Изерли был в кухне, выглянул – он был в темно-зеленой рубашке с закатанными рукавами, в вельветовых коричневых брюках, зеленых кедах, парень Робина Гуда; в своем роскошном коричневом фартуке с кучей карманов, взъерошенный, безумно привлекательный, до порочности, сладкий почти, как пирог с малиной и сахарной пудрой; на кухне у него играл приемник – маленький, красный, ретро, годов шестидесятых, песенка Keane «Is it any wonder»; Изерли вытирал бумажным полотенцем огромную сковородку; и вовсе не казался таким олицетворением скорби и печали, Русалочкой при женатом принце, каким был вчера; он напевал, кивнул им обоим, поставил чайник; легкий, изящный, как будто полжизни занимался танцами, бросил, закурил, но навыки не ушли.