Рассказы о Розе. Side A

Утром, в Пепельную среду, мальчика разбудил Изерли – рано-рано, со свечой в руке; на старинном оловянном подсвечнике; свеча была оплывшей, будто Изерли постоянно сверял счета, ею пользуясь; в черном свитере, тонкой черной вельветовой куртке с капюшоном; черных перчатках шерстяных, с обрезанными пальцами; джинсах темно-синих и фирменных для Братства высоких тяжелых ботинках; Тео тоже такие себе заказал; на подошвах были выбиты распятия – Тео просто с ума сходил от этой жути – шел по пляжу и оборачивался всё время – на отпечатки на мокром песке; в них было что-то римское, безжалостное; они были самым главным доказательством существования Бога.

– Что случилось? Пожар, протестанты?

Изерли улыбнулся дежурной шутке.

– Помнишь, ты спрашивал про мессу на берегу моря?

– Да. Ты сказал, что ее отслужат в день, когда кончится зима.

– Вот сегодня этот день. День, когда кончилась зима, и начался Великий пост. Отец Дерек велел всех поднять и собрать на пляже. Ты рад?

– Ну… а что там, на улице? Всё еще зима?

– Очень красивый рассвет, – и Изерли задул свечу, и Тео увидел, что комната наполняется медленно светом – бледно-голубым, будто они с Изерли попали внутрь синего драгоценного камня; и его подносят постепенно к лампе, чтобы рассмотреть стоимость; Тео вскочил, потому что помнил, как наступал рассвет в Гель-Грине – как любимое место в музыке – вот сейчас, вот сейчас, всего полминуты, радиоформат; оделся во что-то такое же, всё черное; и выбежал на морозный, стеклянный воздух; они с Изерли спустились по самой уцелевшей из лестниц – Клеопатре; Изерли даже поднял вопрос о её полном восстановлении; и даже, кажется, ему разрешили; деньги-то есть – новая дежурная шутка; все уже были внизу; в ботинках с крестами, следы с крестами как птичьи – множество; в курках, в перчатках, в ботинках – все вдруг на одно лицо, такие разные в обычные дни, как летние юбки, как сорта мороженого; на востоке уже столпилась целая флотилия облаков, будто город вырастал на глазах; открывался смертным град небесный – с башнями, садами, стенами, лестницами; золотой и пурпурный; море же было серым, будто от костра рассвета в него падал тот самый пепел, которым отец Дерек посыпал им волосы, накатывало на берег сердито, шипя, обдавая ботинки соленой пеной; Тео волновался – от пафоса и красоты происходящего; от гимна, который пел Йорик – без музыки, под шум ветра и моря, печального, нежного – голос у него был столь силен, что ни одно слово не унесло, и они подпевали, подхватывали; Бог – это небо, подумал Тео, когда я смотрю на небо, я чувствую себя частью чего-то огромного и прекрасного; и когда подошел к причастию – после Грина, перед Дэмьеном, будто загадал желание: «у меня получится… получится стать стальным… золотым… алмазным… как из сказок – королем всего Штормхолда, братом Розы».

Так начался первый в жизни Тео Великий пост; с желания; потом все полезли по Клеопатре на завтрак; ничего катастрофически не изменилось – бекона только не было и сосисок, и какао; зато были блинчики с горячим банановым пюре и манная каша с малиновым вареньем; и зеленый салат с креветками; и горячий чай с лимоном и имбирем в большом кувшине; Роб, Женя, Йорик и Грин после завтрака уезжали, в гостиной стояли черно и молча их чемоданы, сумки и футляры; не Братство будет, буддистский монастырь, а Отель разбитых сердец, подумал Тео; и сразу после прощаний ушел в свой сад; у него там стоял деревянный складной стульчик, белый, сосновый; с льняной подушкой; Тео сел и закурил; моря из его сада видно не было; это был сад развалин, шутил Тео, но так и было; обвалившиеся стены стали для сада основой; всё зеленело, робко, тонко, свежо; фиалки стояли в деревянных ящиках, и некоторые розы – их можно будет высадить в августе; ох, Тео потянулся, откинулся, упал в небо и задремал; и проснулся где-то через час; ему показалось, что в саду кто-то есть; он вздрогнул, открыл глаза – кто здесь? Вспорхнули птицы. Тео вздохнул – он не хотел, чтобы кто-то видел сад до того, как он будет готов; сейчас сад выглядел как мастерская художника – незавершенные картины, сквозь которые что-то пробивается, везде инструменты; но ощущение чьего-то присутствия не оставляло Тео; он встал и огляделся; будто кто-то звал его, голосом нежным, как маскарпоне; Тео знал, что он не сумасшедший – он привык разговаривать со своим садом: «мой сад, мы братья. Разве что ни миг у нас не те же самые тревоги?»; после спасения Изерли из моря он не боялся никаких душевных причуд и изгибов; и он увидел – это была роза – белая – первая – один из бутонов распустился; будто первый снег выпал; Тео поразила, что она белая; он так хотел, чтобы первой распустилась «Святой Каролюс»; и тут же устыдился своего разочарования; подошел к ней, опустился на колени, наговорил кучу смешных ласковых слов, которые говорят детям, кошкам и любимым, когда те спят, уставшие от болезни: рыбка моя золотая, солнышко мой пушистое, конфетка шоколадная; а она дрожала от его дыхания, будто ей было зябко; так хотелось дать ей свой пиджак; настоящая девочка на первом балу, в платье от Маккуина, нервная, тонкая; Тео поцеловал её на прощание и пошел на урок к отцу Дереку…

У меня получилось – это звучало, как песенка, зацепившаяся с радио, «Island In The Sun» Weezer; на обед были гороховый суп с крутонами и пряный рис с фисташками; Дэмьен, Артур и Ричи читали; Дэмьен – огромную книгу про мучеников Англии и Уэльса; Артур всё своё латинское анатомическое; Ричи огромный сборник Кьеркегора; Изерли и Тео переглянулись; «надо было мне «Фаворита» Френсиса взять, раз такое дело» пробормотал Изерли, они с Изобель обменивались книгами и пластинками через фермеров, привозивших в Рози Кин продукты; «а мне – Гертруду Джекилл, или Вергилия, и словарь латинский» отозвался Тео; «ну вообще…» Изерли развел руками; и они засмеялись в голос; читающие подняли головы.

– Что ржете? – холодно спросил Ричи.

– Тупо потому что, – сказал Тео. – Давайте хотя бы за обедом разговаривать о чем-нибудь. А то и так все сидят за своими занятиями, ноутбуками, и видимся только на литургии часов и мессе. Приедут ребята, а тут все говорить разучились, объясняются знаками и записками на латыни. Alquid sal per manus tradere. И никто не дерется, потому что всем друг на друга насрать.

– Ой, а я тоже с книжкой, – Зак опять опоздал; опять в чем-то коричневом-бежевом-сером, с тонкой полоской, продемонстрировал чтение – «Философы от мира сего. Великие экономические мыслители: их жизнь, эпоха и идеи» Роберта Хайлбронера. – Любовный роман практически. Ну, не со сводками же биржевыми идти обедать…

– Да ты не стесняйся. Можно и «Капитал», и Адама Смита всего, – Изерли встал сердитый, ушел на кухню, вернулся, принес печеную тыкву с пряностями. – Я понимаю, что все ушли в себя и ищут там клад; и обеды этот месяц будут овощные и травяные; и никакого голливудского кино, и коньяка с сахаром и лимоном; и я не отец Дерек, мне нечем крыть; но на эти сорок дней – задание от меня, лично, от Изерли Флери, даже не являющегося официально Братом Розы: приходить на обед и ужин без книг и пытаться общаться; вдруг мы друг друга полюбим…

Ричи закатил глаза и захлопнул книгу, и из неё будто вылетели все слова – всё содержимое и значимое; такой был удар – Муххамедоаливский.

– Доволен?

Изерли улыбнулся, «ты не пожалеешь» «да ну» – принес в кувшине горячий чай – черный, с травами – пахло великолепно, и яблочный пирог; и сел напротив, достал из кармана сигареты – не свои розовые, а красный «Голуаз» – видимо, носил про запас, как общественные, очередное домашнее волшебство, – и пепельницу; все приняли приглашение, взяли по сигарете – даже Артур и Зак, которые в курении до этого не подозревались; Изерли разрезал пирог – внутри оказался еще и лимон, и красный апельсин, и грецкие орехи, и мед – все сразу протянули тарелки; разлили чай, закурили; и молчали недоуменно и смотрели друг на друга.

– Предлагаю тему для разговора: красивая женщина, – сказал Зак; курил он классно, как пацан из подворотни – просто держал сигарету в зубах, и она висела, как приклеенная и не падала при репликах – Тео знал, что это особое мастерство; как жонглирование. – У кого какое мнение?

– В первый день Поста? – Ричи выдул дым вверх – только что сам не стал черно-белым – такой Хамфри Богарт – тонкий, циничный, усталый, насмешливый.

– Ну да. Сливок-то нет для пирога.

– Блин.

– Каждый обед и ужин будем обсуждать женщин? – спросил Дэмьен.

– Нет. Каждый разговор – новая тема. Все высказываются по кругу. Если кто-то пока не нашел ответ, говорит, как в бридже: «Пропускаю ход»; но к концу игры должны все выложиться.

– Это в летнем лагере для юных гениев в такие игры играют? – съязвил Ричи. – Для создания психологического комфорта в группе…

– Наша с мамой традиция, – Зак покраснел чуть-чуть, будто сел кто рядом в пунцовой рубашке. – Она терпеть не могла обсуждать дела за едой.

– Ладно. Женщина.

– Давайте конкретизируем: говорим о канонах красоты или просто сплетничаем про баб? – опять Дэмьен; прямо было видно, как заработал его культурологический мозг в поисках точных и изящных формулировок.

– Просто твоя реакция. Не игра в ассоциации, а что для тебя – женщина… Твое представление о предмете. Что в твоей голове, какие ягоды. Можно с цитатами…

– Нет, Дэмьену нельзя с цитатами, – вскинулся Тео, все засмеялись.

– Тогда нужно еще чая и сигарет, – сказал Изерли. – Кто первый?

– Зак предложил, так пусть покажет, как надо, – Ричи указал на Зака, как из пистолета прицелился.

Зак задумался, потом развел руками и ответил:

– Мэрилин Монро.

Все засвистели, зашумели, застучали по столу: «ну, нет, слишком просто…»

– Ну что я сделаю, если мыслю, как большинство; могу оправдаться – у моей мамы был сольный номер – она пела песню про бриллианты, «Diamonds are a girl's best friend»; такой красивый; несколько лет; когда была беременна мной, и потом, когда я был маленький; я видел его из-за кулис пару раз; такой красивый; сплошные блестки; так что это всё генная инженерия…

– Ну ладно, зачтем на первый раз. Но если ты на вопрос: «Бог» ответишь «Элвис», ты будешь изгнан – есть под столом – до конца Поста. Предлагаю Монро взять отдельной темой – у меня есть что сказать, по поводу её смерти, естественно, – Ричи достал свои сигареты, закурил еще. – Я?