Рассказы о Розе. Side A

– Да.

– Странно. А что он там делает?

– Водит машину. Сегодня он вез меня в черном винтажном «майбахе» на ужин с мадам Декамп и обратно, к отцу Декампу.

– Ну, спроси – Вы Кристиан Хеллстром?

– Он ничего не помнит. Он попал в автокатастрофу.

– О, я слышу по твоему голосу, что ты хочешь позвонить его семье и облагодетельствовать всех…

– Ну…

– Не нужно, Дэмьен. Они давно его потеряли, лет десять прошло, мне кажется, его уже официально умершим объявили, а теперь, после автокатастрофы, потеряли совсем. А он… живет же как-то… Водить винтажный «майбах» с оперной дивой и мальчиком-католическим библиотекарем – отличная работа, по-моему… Не забывай, зачем ты там – ты только по ужинам бегаешь и по операм или работаешь? Я тебя не узнаю.

– Мы разобрали всю библиотеку. Все переписали. Завтра будем двигать мебель. Может, приедешь на выходные? Отец Декамп будет читать проповедь.

– Может, и приеду. Давай, любитель старых леди… Колись, какие они?

– Ну, мадемуазель Кристен…

– Не замужем?

– Нет. Но у нее дочь есть, и внучка уже… я так понял из разговора…

– Ну, понятно, тебе они неинтересны, не винтаж… Лосины там, футболки с Энгри Бердс; шляпу выбрать не умеют, и вальс танцевать…

– Мадемуазель Кристен очень красивая, начитанная, вообще, с ней легко, как с тобой… как с Женей… она своя…

– Понятно.

– А мадам Декамп – ну, у нее шофер Кристиан Хеллстром, потерявший память… и у них огромный дом загородный, просто огромный… целое поместье… она сказала, что у нее есть квартира в театре, но она только для нее. Она была в обычном клетчатом платье, коричневом с черным, длинном, с бантом, хотя с украшениями, я смущался своего смокинга, но она сказала, что попросила секретаря отправить стандартное приглашение и забыла, что там есть приписка про вечернюю форму одежды. Я просто снял смокинг и бабочку, и остался в белой рубашке, расстегнул верхние пуговицы, и мы сели за большой стол, длинный такой, с белой скатертью, с приборами, канделябрами, рядом, а потом перешли в гостиную, Кофейную, всю в коричневых, шоколадных, молочных тонах, – она пошутила, что это должна быть моя комната – я вызываю в ней мысль о молочном шоколаде – и пили горячий шоколад у камина. Просто говорили – я думал, о чем с ней говорить – а она рассказывала про Асвиль, про театр, всякие смешные и грустные истории, о последней опере, как они строили этот дом… Она очень изысканная и сложная, но она почему-то добра ко мне. И она ни слова не спросила про отца Декампа. Просто упомянула, что Флавия вроде всё отменила и хочет приехать на свой день рождения. Я вот что думаю – а я куда денусь, когда она приедет, я же живу в ее комнате… Наверное, отец Декамп в курсе.

Тео приехал – была воскресная служба, которую так долго ждал Дэмьен – сияло солнце сквозь витражи, и распятие летело над Собором, будто цеппелин из разноцветного стекла – заиграл орган – и кто-то сел рядом с Дэмьеном – на первую скамью, для служащих Собора – кто-то из девочек-прихожанок-рукодельниц уже даже вышил подушку под ноги для Дэмьена с его именем, Дэмьен надеялся всех отблагодарить открытием библиотеки в следующее воскресенье – они уже расставили мебель и сортировали книги; забивали их в компьютер, сразу делали каталог – «о, нет, с всплывающими обложками» – в комичном ужасе отшатнулся от экрана отец Декамп; запахло яблоками и корицей, будто человек не успел позавтракать и принес слойки с собой.

– Тео! – Дэмьен обернулся и обнял его крепко-крепко, весь этот набор бело-песочно-коричневый на уик-енд, и синие полоски на поло – намек на морскую тему. Тео был в коричневой фетровой шляпе в одной руке, с дорожной сумкой в другой в тон под винтаж, из искусственно потертой кожи, и с большим бумажным пакетом под мышкой – со штуками вкусными, наверное, из столовки Университета; Дэмьен скучал по ним.

– Тссс, – начиналась месса; Дэмьен подвинулся, он сидел с ребятами, выходящими на чтение, мальчиком и девочкой из воскресной школы, подростками – отец Дэмьен был прав – их паства – женщины-цветочницы и молодежь – мальчик был в костюме, галстуке, девочка в красивом платье с белым круглым воротником; они тоже подвинулись, и Тео отлично вместился со своей сумкой; заиграл орган; а вот и Take That «Never Forget», у Тео вытянулось от изумления лицо, Дэмьен улыбнулся; все встали, вышли отец Дэмьен, отец Амеди и Анри – с Анри Немо Дэмьен подружился с подачи мадемуазель Кристен – мальчик много читал, помогал в библиотеке и Соборе, но еще и играл в американский футбол в школьной команде, нравился очень девочкам, увлекался ботаникой – собирал потрясающей красоты гербарии каждый год; и мадемуазель Кристен делала выставку каждого нового гербария, когда тот был готов – весной – на выставке отдельные экземпляры можно было купить; и за ними приезжали из разных городов любители красиво засушенных растений в рамочках; Анри был привлекателен – высокий, широкоплечий, с яркими глазами карими, красивой кожей – золотистой, розовой – цвета принцессы – католиком он тоже захотел стать сам, его семья была протестантской, они тоже были в шоке, но от сына не отказались, сейчас он проходил курс катехизации у отца Амеди; потенциальный брат Розы – подумал про него Дэмьен.

– А Декамп симпатяга, – прошептал Тео – на мессе они всегда разговаривали тихим шепотом, комментировали происходящее; а петь обожали – после Братства, школы Йорика Старка и Грина Гримма – «хор мальчиков-зомби из разрушенного замка» – называл их Йорик; они обожали делать странные музыкальные композиции – Грин импровизировал на черном с золотом мини-органе, а все подпевали, Йорик дирижировал, выделял один голос, уводил другой, и потом – все хором – и кто-нибудь отбивал ритм бубном – получался такой зловещий фон, на который Йорик потом накладывал свой голос – в таком стиле они записали целый альбом «L&M» – «Петроград».

– А как тебе распятие?

– Очень красиво… мне кажется, это символ христианства вообще – из хрусталя, хрупкого, но в такой массе – прочного – даже если упадет, не разобьется, нос отколется, рука… но, в общем – в общем, уцелеет.

– Христос без носа… это, знаешь…

– Но он же в бою его потерял, а не в порочном образе жизни.

– Что ему, с табличкой потом висеть – я потерял нос в бою, ничего такого не подумайте?

– Половина римских статуй стоит без носа…

– Так это ж римляне, они личной жизни не стеснялись. А у Иисуса нет личной жизни.

– Ой, а ты не знал – он был женат и имел кучу детей. Последнее открытие Дэна Брауна. И не забудь еще ораву братьев и сестер.

– Тео…

Однажды Тео не выдержал и нарисовал несколько скетчей про Дэна Брауна – такого условного – школьного учителя литературы, который верит в то, что Иисус был совсем другим, и разыскивает доказательства, и каждый раз попадает впросак, и каждый раз у него новая идея – как ему кажется: «Иисус был женщиной! Иисус был опоссумом!». И все это время Иисус учится у него в классе – кареглазый еврейский мальчик-озорник из бедной семьи, когда учитель вызывает его мать за очередную проделку сына, учитель думает – какая красивая женщина, и забывает про Иисуса, мир снисходит на его душу, а потом всё начинается заново – он просыпается с криком «Эврика!» – такой «Капитан Подштанник» для взрослых…

– Сегодня мы слышали о чуде, которое совершил Господь… и всегда мы говорим – ну, ты же делал чудеса? а для меня тебе жалко чуда? чудо – это то, что невозможно – то, что мы не можем сделать сами – мы не можем кого-то вытащить из-под обломков, не можем кому-то дать новые легкие, не можем найти эти ужасные ключи третий день – и нам нужна помощь Бога. И если Бог не поможет, он будет нами проклят, позабыт, позаброшен – потому что он нужен нам как Дамблдор – как великий мудрец-волшебник… старик с белой бородой, который все может, а если не может, то хотя бы объяснит великий экзистенциальный смысл происходящего. Конечно, мы можем впасть в другую крайность и решить, что мы не достойны чудес – мы погрязли в грехе – а что поделаешь, как тут обрести и сохранить Бога – телевизор, компьютер, телефон, машина, магазин, дела по дому, работа, – где тут Бог, во всей этой суете – Бог это свет, а нести свет, хранить свет – это как найти время книгу почитать – большая роскошь – так проводить время – в молитве, утешении, чтении; «вы знаете, мне вот некогда в Бога верить». Мы ничего не должны Богу, и Бог ничего не должен нам – вот наш рабочий контракт. Трудно верить в Бога, когда погибают дети – почему Он ничего не делает, говорят мне люди – как Он может такое допускать – когда я уточняю, о чем они конкретно, выясняется, что «это» – впечатляющие кадры по телевизору – о войне, о голоде, о детских смертях, о наводнениях, пожарах, каких-то катастрофах, настолько безжалостных, что наш привыкший мыслить мифический мозг только руку Бога здесь и видит – но нас с детства учили, что наш Бог хороший, древнему фатализму мы не обучены – тому, что боги безжалостны. Что сказать матери, потерявшей ребенка? Как Бог такое допускает? Изнасилования, растления, побои, убийства? Куда смотрит Бог? Я хотел бы задать ему пару конкретных таких вопросов, поговорить с ним, с этим стариком – говорят рок-звезды на вопрос «Эсквайра» о Боге, – отец Декамп наклонился вперед с кафедры, сделав паузу, чтобы люди вспомнили все свои гневные кухонные реплики против Бога – люди на скамейках, в проходах, у стен молчали – Собор был переполнен. Распятие мерцало у отца Декампа над головой, пуская отблески, солнечные зайчики по стенам старого Собора – Дэмьен опять подумал о море, вторгшемся в Собор – святой Каролюс бежит по воде – когда вот так много солнца – искорками, звездами – распятие слегка покачивалось, будто от дыхания множества людей – как же хорошо Декамп говорил – высоким ясным звонким по-детски голосом, дрожащим от волнения, гнева, и такой живой казалась речь, такой настоящей, не надменной, не заученной, – и при этом он рассчитывал паузы, подъем голоса, вдохи-выдохи – театральное образование семейное. – Что вы можете сделать для укрепления мира во всем мире? Идите домой и любите свою семью. Это сказала мать Тереза. И то же я скажу матери, потерявшей ребенка, как уже говорил – не абстрактной, а настоящей – у вас еще есть дети? Так любите их, смотрите на них, как на чудо – которое дал Вам Господь как чудо, а не как само собой разумеющееся – и берегите их, говорите, что любите, и что рады быть с ними знакомы – потому что Бог может забрать то, что ты не ценишь, может забрать, потому что считает, что этому ребенку будет лучше с Ним – потому что ты плохая мать, трусливая, ленивая, злая, неряшливая, жадная – а каждый ребенок для него – сокровище – потому что каждый день испытание – каждый день мы играем – черными или белыми. А что делаем мы? Мы считаем, что Бог забирает – а что Он дает, не видим. Разве Бог дает оружие детям и взрослым? Разве Он нажимает на спуск? Где взрослые, детям которых дали оружие? Где взрослые, которые знают, что где-то люди умирают от голода – и не готовы изменить ситуацию – ну, ведь это всё экономический романтизм – честное производство в тех краях – но денег мы туда можем привезти, и волонтеров отправить – мы же много всего делаем, а вот ты, Господь, ничего – как всегда… А разве это – не Бог – возможность помочь? Дети погибли под завалом – а где был взрослый-инструктор, кто не проверил погоду? Бог смотрит на нас, и Дьявол смотрит на нас – и каждый раз мы выбираем, как себя вести, о чем кричать, кого обвинять. Голос Бога такой тихий – он самый тихий в этом мире – его почти не слышно, когда нужно выбрать; Бог никогда не орет на нас. После Второй Мировой можно вообще не верить в Бога – и это нормально – считать, что рассчитывать можно только на себя – на моральный закон внутри себя и звездное небо над головой в утешение – могу я это сделать или нет? Бог – это моральный закон внутри нас – не более – и чем глубже мы это осознаем, и не будем верить в чудеса – тем лучше будет наша жизнь – чудеса – как подарки для детей в Рождество – наших рук дело – во имя Его. Совершите чудо для Бога – сделайте ему подарок – будьте хорошим человеком, честным, правдивым – будьте добры, работайте как нужно, не в полсилы, не рискуйте ничьей жизнью, репутацией, не обижайте младших и животных, говорите близким, что любите их – а вдруг завтра они уйдут от вас – совершайте каждый день чудеса во имя Его; и однажды мы проснемся в мире, достойном Его; Он тоже заслужил чудес, подарков, нашей любви – он отдал за вас жизнь, куда уж больше – за кого вы бы отдали свою жизнь – вот подумайте – он так же отдал за вас, вы ему также дороги, как ваш ребенок, ваш любимый человек, до самого донышка сердца, до последней капли крови – а вы требуете от него ключей…

Такая наивная была эта проповедь – Дэмьен ожидал культурологических смысловых языковых игр, но такая вот была проповедь, как простое ситцевое платье в цветочек с кружевом по подолу и воротнику – вечная классика – она разочаровала Дэмьена, который не искал веры и оправдания Богу, но очень тронула детей, сидящих рядом – и кто-то вздохнул сзади, всхлипнул, – и Тео. Он смотрел в потолок, моргая – чтобы слезы назад закатились; он так во время кино делал душещипательного; когда рядом было много незнакомых людей; на очередной гимн он пришел в себя и тихо спросил:

– Это что, Westlife «I’ll see you again»?

– Не знаю так творчество Westlife, как ты…

– Знаешь.

– Да, это Westlife.

– А до этого были Take That.

– Вроде того.

– Ну, хоть не «Uptown Girl». Что здесь творится?

– Это отец Декамп так веселится, сам пишет партитуры для воскресных месс. Вчера он заявил, что песни бойз-бэндов, если слово «baby» заменить на слово «God», – идеальные гимны для воскресной мессы.

– С ума сойти… А что еще?

– А еще мы иногда сидим в Соборе, вот на этой скамейке и курим, и смотрим на распятие. Отец Декамп не любит распятия и мечтает, как расколотит это здешней битой…