Рассказы о русском подвиге

прославленные русские полки. Глянул Суворов и не узнал своих чудо-богатырей. Нет

ни удали. Нет ни геройства. Идут солдаты, как заводные. Только стук-стук

каблуками о мостовую. Только хлесть-хлесть косами по спине.

А император доволен. Стоит, говорит Суворову:

— Гляди, гляди, еще немного — и совсем не хуже немецких будут.

Скривился Суворов от этих слов, передернулся.

— Радость, ваше величество, невелика, — ответил. — Русские прусских всегда

бивали. Чему же здесь радоваться?

Император смолчал. Только гневный взор метнул на фельдмаршала. Постоял

молча, а затем снова к Суворову:

— Да ты смотри, смотри — косы какие! А букли, букли! Какие букли!

— «Букли»! — буркнул фельдмаршал.

Император не выдержал. Повернулся к Суворову, ткнул на до сих пор не

смененную фельдмаршалом старую русскую форму, закричал:

— Заменить! Немедля! Повелеваю!

Тут-то Суворов и произнес свою знаменитую фразу:

— Пудра — не порох, букли — не пушки, коса — не тесак, а я не немец, ваше

величество, а природный русак! — и уехал с парада.

Павел разгневался и отправил упрямого старика в ссылку в село Кончанское.

СУВОРОЧКА

Была у Суворова дочь — Наташа. Души не чаял Суворов в своей Наташе. В

каких бы дальних походах ни был, всегда вспоминал о ней, писал частые письма,

называл «душа моя», «милая голубушка», а друзьям говорил: «Смерть моя — для

отечества, жизнь моя — для Наташи».

Но вот Наташа выросла, была принята при царском дворе, закрутилась на

разных балах и званых приемах и совсем забыла отца.

Грустил Суворов в одиночестве. Особенно загрустил, будучи в ссылке в селе

Кончанском. Редко-редко приходили сюда письма из Питера.

А тут привязалась к Суворову девочка Катя Калашникова. Ходила Катя с

Суворовым в лес, навещала Мишку, суворовского коня, жившего здесь в «отставке»,

лазила на гору Дубиху, где среди старых дубов и елей стояла маленькая

сторожка, в которой любил отдыхать и работать Суворов.

Идут фельдмаршал и Катя, ведут разговор.

— Ты старенький, — говорит Катя.

— Какой же я старенький? — возражает Суворов. — Я молод. Смотри... — и

прыгает, словно мальчишка, через овраг.

Катя смеется.

— Ты седенький, — говорит.

— Не сед я, а рус, — отвечает Суворов и молодецки встряхивает реденькими

своими кудрями.

— У тебя морщинки на лбу.

— Какие же это морщинки? — отшучивается Суворов. — Это лихие шрамы.

— Ты не у дел, — заявляет Катя.

— Как не у дел! Вот и неправда, — уже серьезно скажет Суворов.

Возьмет девочку за руку и поведет в лесную сторожку. Переступит Катя порог —

кругом книги и карты. Глянет на карты, а там планы боев и сражений. Хоть

и жил Суворов в изгнании, да времени зря не тратил, готовился к новым

походам.

К осени Суворов оборудовал одну из комнат кончанского дома под зимний сад.

В лесу выкопали они вместе с Катей молодых сосенок, берез и елок, посадили их

в кадки, установили в комнате. Потом с кончанскими мальчишками наловили синиц,

снегирей и щеглов. Назвали комнату «птичьей горницей».

Любил Суворов сиживать в «птичьей горнице». Приходила сюда и Катя.

Сдружились они с фельдмаршалом. Вместе следили за птицами, давали им воду и корм,

чистили комнату. А потом Катя садилась поближе к Суворову, и тот принимался

рассказывать ей удивительные истории и забавные сказки.

Но вот случилась беда. Заболела Катя тяжелой болезнью — оспой. Заболела

и не поправилась.

Осиротела «птичья горница».

Сразу же по весне Суворов выпустил птиц на волю. А сосенки, березки и елки

наказал высадить рядом с Катиной могилкой. Деревца разрослись. Появилась

рощица. Часто приходил сюда Суворов, молча стоял и о чем-то думал. Может, о Кате.

Может, и о Наташе.

А Наташа по-прежнему ездила по разным вечерам и балам и совсем перестала

писать в Кончанское.

НИКОЛЕВ

В селе Кончанском Суворов находился под надзором обедневшего помещика

Никол ева.

Доставалось Суворову от Николева. Строго соблюдал Николев режимные

правила: письма вскрывал фельдмаршала, доносил о тех, кто посещал опального

полководца, следил, чтобы Суворов не отлучался в соседние села.

Едва Суворов куда-нибудь собирается: «Не велено, ваше сиятельство, не

велено!» — кричит Николев и задерживает лошадей.

Направится Суворов с кончанскими мальчишками в лес по грибы или ягоды,

и Николев тут как тут, возьмет лукошко, идет следом: «Ну как фельдмаршал

удрать собрался!»

Николев гордился своим положением.

— Служба у меня немалая, — говорил он крестьянам, — сам фельдмаршал

у меня в подчинении.

— Правда. Правда твоя, — соглашались крестьяне. — Может, тебе еще и

награду дадут за усердие.

При таких словах Николев широко улыбался.

— А что? — отвечал. — Может, дадут. Оно по заслугам.

И дали.

Когда Суворов был снова призван в армию, император Павел Первый стал

спрашивать, есть ли какие просьбы у полководца.

— Есть, есть, ваше величество, — ответил Суворов. — Великая просьба имеется.

— Говори.

— Был у меня в Кончанском надзиратель, — произнес Суворов, — исправно,

ваше величество, свое дело вел: письма читал, в Питер докладывал, никуда из

Кончанского не выпускал. За подобное усердие достоин высочайшей награды.

Император не понял насмешки фельдмаршала и наградил Николева.

АЛЬПИЙСКИЕ ГОРЫ

Высоки Альпийские горы. Здесь крутые обрывы и глубокие пропасти. Здесь