Рассказы писателей Каталонии

Прозвучал гонг. Show начиналось. Неизбежная в подобных представлениях женщина в национальном костюме, словно сошедшая с полотен Гойи, лишний раз напомнила присутствующим, что она истинная испанка, и громко пропела что-то патриотическое. Однако это был лучший номер программы, потому что прочие «вокалистки» производили жуткое впечатление. Тощие, бледные, коротко стриженные, без бюста, без возраста и без голоса, все абсолютно одинаковые и унылые, как знак минус, они одна за другой надрывно тянули бесконечную песнь любви, пока наконец не замирали, совершенно обессилев:

«Я так люблю тебя, люблю тебя, люблю…»

Чтобы сделать такие горячие признания, которые в их устах напоминали предсмертные хрипы, певицы считали необходимым напялить на себя брюки, как будто собирались прокатиться на лыжах, и ярко накрасить губы, казавшиеся кровоточащей раной на бледно-синем лице. Акробатический номер публика приняла совершенно бесстрастно, и, когда «Резиновый человек» наконец удалился на руках, закрутив при этом ноги вокруг головы, эффект был таким же, как если бы он просто прошелся по сцене с зонтиком под мышкой.

Когда подали шампанское, Пралин, которая с каждой минутой казалась Жауме все старше, начала петь «Chateau Margot», высоко подняв бокал. Жауме заметил, что над ними смеются. Его чувству собственного достоинства вновь был нанесен ощутимый удар. Бедняга не спускал глаз с двери: «Что подумают, если увидят меня здесь с этой лошадью?»

Музыканты заиграли фокстрот, и они пошли танцевать. Жауме, у которого было прекрасное чувство ритма, понял, что Пралин танцует далеко не лучшим образом, и попросил ее двигаться в такт музыке. Оскорбленная «парижанка» обозвала Жауме нахалом, и парочка вернулась за столик.

— Выпей-ка, может, немного развеселишься.

Однако выпитый коньяк, как ни странно, заставил Жауме трезво оценить обстановку.

А что, если родители обнаружили, что он сбежал? Или, может, кто-нибудь видел, как он входил в дом № 7? Да и не слишком ли бросается в глаза настоящая профессия Пралин?

В этот момент Жауме почувствовал чью-то руку у себя на плече.

— Жауме, ты? Здесь? Ну и дела!

Это был Андреу Тагаманен, его приятель, учившийся уже на четвертом курсе. Он поклонился Пралин, которая смотрела по сторонам с наклеенной улыбкой, старательно изображая светскую даму, и вдруг громко рассмеялся.

— Да мы, кажется, знакомы, дом № 7, если не ошибаюсь? — Андреу захлебывался от удивления. — Вот это да! Ну, как поживает Кошачий переулок?

— А ты, я вижу, все такой же наглец, хоть и учишься в университете.

— Пойдем потанцуем? Ты сегодня отлично выглядишь. Ах, да! Я забыл спросить, не против ли Жауме…

— Я не танцую с такими наглецами, — промурлыкала Пра-лин, совершенно растаяв.

— Тогда выпьем виски, я вас приглашаю… Ну что, приятель? Как жизнь? Я вижу, малыш сегодня не в духе?

— Просто хочет спать. — Пралин засмеялась и погладила Жауме по голове. — Уже давно пора в постельку.

— Ума не приложу, как это папочка с мамочкой отпустили тебя так поздно?

Жауме взорвался. Это был гнев маленького ребенка — он чуть не заплакал, а золотые волосы встали дыбом и топорщились на голове, словно перья.

— Сейчас получишь!

Андреу захохотал. Обозлившись, Жауме швырнул в него яблоко, и так удачно, что угодил прямо в лоб даме за соседним столиком. Ее кавалер приподнялся и, вероятно, собирался потребовать объяснений, но Андреу остановил его:

— Это ребенок, малыш не привык развлекаться, вот и все. Так что вы уж его простите. Пралин, этот вальс за тобой.

Они пошли танцевать. Жауме был в отчаянии. Чтобы утешиться, он одним глотком осушил свою рюмку виски, а заодно и рюмку Пралин, к которой она так и не притронулась. Жауме убеждал себя в том, что родителям еще не пришло в голову заглянуть в его комнату (впоследствии оказалось, что так оно и было). А булавка? Если, не дай бог, кто-нибудь раньше нашел ее и положил на полочку в ванной, пропажи уже давно хватились. Жауме почувствовал угрызения совести и страх. Когда он брал злосчастную булавку, он и не представлял, сколько она стоит. А сколько может стоить этот ужин? «Спидеум» — дорогой ресторан, они заказали много блюд, но цена… Об этом Жауме понятия не имел. Наверное, сто песет? Впрочем, с таким же успехом ужин мог стоить и пятьсот, а у него в кармане было сорок два дуро. Шел второй час ночи, очень хотелось спать. Немногочисленные посетители постепенно расходились. Пралин продолжала танцевать с Андреу. «Как она вульгарна. Если не поднимается из-за стола, не раскрывает рта и не поворачивается в профиль, она еще может произвести некоторое впечатление, но ее движения… и это ужасное платье… нет, она просто отвратительна. Что я буду делать, когда мы останемся вдвоем?» Ему было невыносимо даже смотреть на нее, а ведь нужно идти с ней в Кошачий переулок! Брезгливый Жауме сразу представил себе грязную спальню с сомнительного вида простынями. Ему стало противно. Нет уж! Пусть Андреу развлекается с этой клячей! Жауме вытащил из кошелька двести песет и положил под рюмку: он не желал оставлять себе ни сентима из денег, приобретенных таким дурным путем. Через несколько секунд его уже не было в ресторане.

Как это часто бывает (воистину пути господни неисповедимы!), на помощь добродетели пришел порок.

Салвадор Эсприу

Тереза-которая-спускалась-по-лестнице

I

Нет, так не честно, ты подглядываешь. Закрой глаза и повернись лицом к церкви. Только сначала договоримся, как побежим. По улице Кордерс, по улице Бомба, на Рера-ла-Флека, по улице Эзглезиа и на площадь. Нет, по берегу ни за что, а то в песке завязнем. И так конец не близкий, а если еще туда свернем, то в жизни друг друга не догоним, только устанем зря. Граница возле дома настоятеля, понятно? И, пожалуйста, не жульничать. Бежим, Тереза водит! Так не честно, она подсматривает. Тереза, милая, ты что, не слышала, встань лицом к церкви. Если отвернешься, глаза можешь не закрывать, только не шевелись, пока не крикнем. Да вы не поняли, что ли? Конечно, свернем на улицу Торре. Нет, не по берегу, там песок очень глубокий. Как, снова считаться? Ну, Тереза, мы ведь уже считались. Опять она не согласна! Только зря время теряем. Скоро совсем стемнеет, лодки причалят, а мы так и не начнем. Что, «Панчита» возвращается с Ямайки? Подумаешь! Мой отец и подальше плавал, до самой России. Вернулся оттуда в мохнатой шубе, весь заросший, прямо как медведь, и сразу пошел в церковь помолиться. Так брат Жозеп д’Алпенс в шутку начал креститься, как будто черта увидал, отец часто про это вспоминает. Мы играем или нет? Можно подумать, на белом свете у вас одних есть фрегат. Ох, до чего же ты упрямая! Ладно, посчитаемся, но, уж если кто выйдет, пусть не жалуется. Эни-бени-рес, квинтер-минтер-жес. Опять ты, Тереза. Бежим! Бареу, ты что, хромаешь? Подождите, ребята. Бареу хромает. Исключим его или пусть сторожит? Хорошо, помогай ей водить. Не хнычь, Тереза, ты теперь не одна. Ладно, начали. Эй, ну-ка спиной! Если Бареу, хоть и хромой, будет часовым, нам до дома настоятеля ни за что не добежать. Кто там кричит «пора!»? Нет, Тереза, нет, еще не пора. Не спускайся, Тереза, не спускайся, тут какой-то дурак закричал раньше времени. Извиняюсь, меня поймали, так я же еще и обманщица? Просто тебе не хочется играть, водить неохота, вот и всё. Не спускайся по лестнице, тебе говорят, не спускайся! Ну и пожалуйста, я с тобой не вожусь! Можешь потом просить, ни за что играть не буду.

II

Как, ты до сих пор их не видел? Да ты что! Они же еще вчера приехали. На этот раз вернулись из роскошного путешествия, представляешь, целых три месяца — сначала по Балтийскому морю, потом по суше: Германия, Швейцария, Милан, Венеция и Флоренция. А «Панчиту» оставили в Данциге. Странно, капитан ведь не думал ехать в Италию, как всегда собирался по торговым делам, и только морем. Видно, девочки уговорили его превратить все в увеселительную прогулку. Отец ни в чем не может отказать им. Ты посмотри, как обе сияют, и рассказам, наверное, конца нет. А уж чего только не привезли: и хрусталь из Триеста, и фарфор из Каподимонте, и мрамор, и шелка, и медальоны… Во Фьезоле они случайно столкнулись с Висенсом де Пастор. А может, не так уж и случайно, он ведь влюблен в Терезу. Подозреваю, что не очень-то бедняга преуспел: ходит повесив нос и молчит как рыба. Да, что и говорить, красивые девушки, особенно Тереза, правда? Нет, я не согласна, Тереза красивее. Особенно после этого путешествия. У нее в глазах появился глубокий лучистый свет, в них сияет радость, так и рвется наружу, как ни скрывай. Жулия, конечно, утонченней, но не такая яркая, и потом, она ведь слабенькая. Их мать умерла от чахотки, и капитан страшно горевал! Эта смерть, да еще несчастье с сыном, негодный он мальчишка. Кажется, живет теперь на Тринидаде, среди негров и белых подонков. Женился на креолке или, может, на метиске, и у них родился уродливый ребенок, горбатенькая девочка. Думаю, несладко им там приходится. Вот, остановились. Только посмотри, как они спускаются по лестнице — будто и ступеней не касаются. Нет, ты как хочешь, а Тереза гораздо красивее. Можешь смеяться, но они совсем как настоящие герцогини, и сегодня вечером, на празднике, их непременно выберут королевами бала.

III

He здоровайся с Терезой, не здоровайся, она все равно никого не видит. Подумать только, как изменилась, а в молодости до чего веселой была… Конечно, столько несчастий, одно за другим. Умерла Жулия; бедняжка так мучилась, так долго и мужественно боролась со смертью. В самый день ее кончины «Панчита» разбилась, сев на мель в устье Роны. Вальялта очень богат, и состояние его особенно не пострадало, но ведь он любил свой фрегат! Со дня крушения капитан больше ни разу не ступил на палубу: возненавидел плавания. Теперь целыми днями сидит у себя в поместье «Пьетат», среди деревьев и книг, и смотрит на море издали. Этот высокий, сильный мужчина превратился в трясущегося старика. И рассказов о былых приключениях от него сейчас не услышишь: он теряет память. А какой был человек! Говорят, мальчиком служил юнгой у Барсело^[20] и даже участвовал в его экспедиции против Алжира. Может, по годам и не сходится, но все равно он весь мир объездил, был и на Ило-Ило, и в Мексике, и на Никобарских островах, и на Новой Земле, и в Одессе. А теперь единственное, чего капитан хочет, — это дожить последние дни в тишине сада, и дочь за ним ухаживает. Ну да, Терезе сейчас лет сорок, а может, и больше, и Висенс де Пастор все еще ждет ее согласия, но Тереза никого не любит. Не здоровайся с ней, это бесполезно, она тебя не увидит, она спускается по лестнице, не замечая ступеней.

IV

Ты только посмотри, как она спускается по лестнице — настоящая дама! Что за поступь: медленная, величавая, уверенная — и вместе с тем легкая; в наше время в этом знали толк. Да, Тереза очень стара, мы с ней ровесницы. Ну конечно, помню! В детстве мы столько раз играли вместе — вот на этой самой площади — и в разбойников, и в салки, и в прятки, и в колдунчиков. Сколько лет прошло с тех пор! Тогда поселок казался нам гораздо больше, просто огромным, и все здесь было по-другому — ярче и веселей. Мы обегали его весь, но каждый раз открывали какие-нибудь новые, неведомые места, а по вечерам ждали возвращения лодок, а то и парусника из далеких стран, из Америки или Китая. Мой отец сам был лоцманом и плавал даже в Россию, по холодным морям, огибая ледяные скалы. Вернулся в роскошной меховой шубе, совсем как медведь, в церкви все чуть с ума не посходили. Все прошло. А то, бывало, к вечеру мы нарушали запрет и забирались в заросли тростника, замирая от ужаса и восторга. Мы шли медленно, почти на ощупь, и постепенно нас охватывало предчувствие волшебства. Долина Ремей была окутана тонкой пеленой тумана, а за ней кружились ведьмы в бешеном хороводе. Вернувшись домой, мы пугали наших бабушек рассказами о привидениях, которые бродят в камышах. Все прошло. Мы выросли, я вышла замуж. Тереза и ее сестра Жулия, та, что давно болела туберкулезом, много путешествовали с отцом, капитаном Вальялтой, на своем фрегате «Панчита». Потом фрегат разбился, а Жулия и старик умерли. А теперь, сама видишь, Тереза проходит мимо и даже не смотрит на меня, и ее горбатая племянница семенит следом, точно кривая собачонка. Надо же, проходит совсем рядом — и даже не замечает! Моя семья ничуть не хуже ее, а получается, я должна ей кланяться, как какая-нибудь служанка. Все изменилось. Тереза теперь унылая старуха, она разучилась смеяться. И поселок кажется мне, да и ей, конечно, тоже, таким маленьким, таким скучным и жалким! А были времена, когда он представлялся нам бескрайним, словно окутанным волшебным облаком. Улица Бомба, Рера-ла-Флека, улица Торре… Тереза вприпрыжку спускалась по лестнице, а теперь посмотри, как выступает. Что верно, то верно, настоящая дама.