Рассказы радиста

И тут-то Гречуха вспомнил:

– Где здесь эти, с ящиками?

По цепи метнулась команда:

– Радистов к комбату!

Метнулась и заглохла, потому что я находился рядом.

ыстро выкинул штыревую антенну, раскрыл приемопередатчик и с досадой оглянулся, почему Солнышко не подсунул мне под руку вилку от кабеля с упаковки питания. Но ни Солнышка, ни упаковки питания, увы, не было.

– Солнышко!
– в отчаянии позвал я.

И кругом засмеялись. Но из-под сросшихся бровей молча смотрели на меня темные глаза комбата, в них-то смеха не было.

– Солнышко!!

Кто-то спросил в стороне:

– Может, тебе заодно и луну с неба?

Комбат глухо произнес:

– Ну!.. Есть связь?..

Если б у меня под рукой был пистолет или автомат, я бы в эту гнуснейшую в моей жизни минуту, не задумываясь, пустил себе пулю в лоб. Но пистолетом я пока не обзавелся, а автомат мы держали один на двоих - таскать на шее и радиостанцию, и увесистое оружие тяжеловато. Автомат мы носили по очереди, сейчас вместе с ним, как и с упаковкой питания, где-то гулял Солнышко.

– Ну?

– Связи нет и не будет, - ответил я.
– Расстреляйте меня.

– Почему?

– Помощник сбежал с половиной рации.

Комбат пошевелил кобуру на поясе, сказал:

– Тебя, сморчка, я не трону. А твоего помощничка - уж добьюсь - в расход пустят.

В это время подоспели обливающиеся потом телефонисты, протянули нитку. Расторопно подключили аппарат, деловито стали вызывать:

– "Левкой"! Это "Ромашка"... Сидим в квадрате сорок пять. Мешает водокачка. Срочно подбросьте "огурчиков".

И "огурчиков" подбросили...

Через сорок минут мы захватили станцию. Я уже не бежал в хвосте у комбата. Я ненавидел Солнышко, в эти минуты мне было нисколько не жаль, что его расстреляют. А то, что это случится, сомневаться не приходилось: комбат-два слов на ветер не бросал.

Мы только что расположились под разбитой "огурчиками" водокачкой,телефонисты едва успели заземлить свой телефон, как раздался голос:

– Товарищ капитан! Гостей ведут!

Комбат поднялся, в его неподвижно-тяжеловатом, с мрачным подбородком профиле я заметил легкое удивление.

Через покалеченный, тощий пристанционный скверик вышагивали два немца, и, видать, не простые солдаты. Один, подтянутый, высокий, с непокрытой благородной седой головой, глядел в землю. Второй, поплотней, пошире, в кепи с наушниками, в длинной, заплетающейся в ногах шинели суетливо оглядывался и спотыкался на каждом шагу.

Высокий и седой шел как-то скособочившись. Я вгляделся и ахнул: немецкий офицер нес нашу упаковку питания. Да, нашу! Уж ее-то я мог узнать издалека.

Немцы подмаршировали ближе. Сзади них, с автоматом в одной руке, другой почтительно придерживая на весу толстый портфель из желтой кожи, вышагивает Витя Солнышко. Рожа, что полная луна в майский вечер, так и светится, на груди болтается новенький электрический фонарик - видать, только что снял с офицера, нацепил на себя. Рожа сияет, а грудь - колесом, словно украшена не фонариком, а орденом. И этот солидный портфель - для министра, не ниже.

– Стой!.. Эй, проходимцы! Вам говорят!.. Хальт!

Немцы остановились перед нами. Тот, что нес нашу упаковку питания, смотрел по-прежнему в землю, второй со страхом уставился в заросший черной щетиной подбородок капитана.

Витя, перекинув через плечо автомат, козырнул свободной от портфеля рукой:

– Товарищ гвардии капитан, разрешите доложить!.. Вот эти по балочке умотаться на машине хотели... Задержал, словом.

– Где? По какой балочке?

– Да тут, за станцией. Без дороги чешут, сволочуги. Я очередь дал, стекло разбил, шофер носом клюнул... А вот эти сидят как сурки, глаза таращат, пистолеты держат, а не стреляют... Ну, я им пригрозил: "Вылезай, буржуазия!"

– Молодец!

– Да вот, чтоб не забыть, в машине ящичек остался. Хотел я их заставить тащить, да раздумал: не справятся. Невелик вроде, а тяжеленек. Железный.

– Сейф! Несгораемый?

– Кто его знает, может, и сгораемый. И вот это... Вдруг пригодится. Витя протянул портфель.

– Вот что, друг! Гони их с ходу в штаб полка вместе с портфелем. А ящичек, сообщи, мы сейчас приберем.

Солнышко вытянулся и козырнул.

– Товарищ гвардии капитан! Нельзя мне отлучаться от рации. Пошлите кого другого.

– От рации?.. А-а, это ты?..
– Капитан вгляделся в улыбающуюся физиономию Солнышка. Тот улыбался, как и всем: "Ты не тушуйся. Сам видишь, я прост..." Капитан перевел взгляд на пленных, махнул рукой: - Черт с тобой!.. Эй! Тищенко! Васильев! Доставить в штаб полка. Да чтоб вежливенько, чтоб волосок не упал!..
– Бросил Солнышку: - Отдай им портфель. Везучий ты, парень.

– Так точно, повезло!
– бодро ответил Витя.

– А что это за ящик?
– бросил капитан.

– А это наше... Ну-ка, друг, освобождайся... Быстро! Быстро! Ну, вот и все. Бывай покуда, вряд ли встретимся.

За спинами немецких офицеров встали два пехотинца, подтолкнули легонечко:

– Шнель, ребятки.

Витя бережно положил к моим ногам упаковку питания.

В портфеле, который Солнышко торжественно доставил, оказались бутерброды и бутылка пива, а в железном ящике - документы. Седой офицер, возвративший мне в целости и сохранности упаковку питания, оказался полковником.

К Вите Солнышку прискакал адъютант:

– Ты оружие у этих отобрал. Где оно?

– А зачем им оружие? Отвоевались.

– Не рассуждать! Личное оружие им оставляют.

– Пистолеты если?.. Так они их побросали. Поди подбери. И какое это оружие, сам посуди...

Адъютант уехал ни с чем.

А Солнышко врал: он прибрал пистолеты немецких штабистов, они лежали у нас в карманах. Мне Витя подарил крошечный бельгийский браунинг полковника, чтоб лишка не гневался.

Солнышко не наказали, но и благодарности не объявили, обещанный орден тоже придержали. Он по-прежнему оставался радистом в моем подчинении. Я удесятерил за ним надзор.

В учебе он преуспел: помимо "двойки" и "семерки", стал отличать на слух две цифры - "четверку" и "тройку". Первая звучала как "Горе не беда", вторая - "Идут радисты...".

1963

ПИСЬМО, ЗАПОЗДАВШЕЕ НА ДВАДЦАТЬ ЛЕТ

Это произошло летом 1943 года. Имена и фамилии здесь подлинные.

И на фронте случалось отдыхать.

Мы стояли по Донцу во втором эшелоне. Редкие снаряды из самых дальнобойных немецких орудий долетали до наших окопов, да и те, пущенные на авось, не приносили большого вреда. Не рвутся мины, не свистят нули, связные не ползают на брюхе из роты в роту. Телефонисты всюду протянули двойную линию, где нужно - окопали кабель, где нужно - закрепили: ничто не зацепит, ничто не порвет, связь как в столице, - снимай трубку, говори с кем хочешь. Радисты снова сколотили зуммерный стол, тренировались. Витя Солнышко, если не удавалось улизнуть, дремал на тренировках, проверяя на практике старое солдатское наблюдение: "Солдат спит, а служба идет".