Рассказы радиста

Иногда мы ходили купаться на Донец, иногда заглядывали в наполовину уцелевшую прифронтовую деревеньку, где еще оставалось несколько семейств, в том числе одно - мать и дочь. Мать выглядела старухой, дочери было лет шестнадцать - бледная от недоедания, умеренно миловидная, с застенчиво пугливыми глазами. Звали ее Настенькой. На эту-то Настеньку мы и ходили любоваться, просто так, без какой-либо задней мысли.

Чаще нас наведывался лейтенант Оганян. Приходил, садился, молчал, досиня выбритый, насупленный, из-под густых и жестких бровей глядят в сторону загадочно темные, маслянистые глаза. Настенька при нем обмирала от страха. Где ей было знать, что лейтенант Оганян - безобиднейший человек на свете.

Изредка офицерам к солдатскому котелку щей выдавали доппаек - какую-нибудь банку рыбных консервов и пачку печенья. Лейтенант Оганян никогда не съедал его один, нес к нам, а уж мы-то без угрызения совести помогали ему расправиться, даже забывали сказать "спасибо". Лейтенант Оганян поставил себе за правило всеми силами оберегать своих подчиненных. Мы не рыли штабных землянок, только изредка, в крайней нужде, помогали запарившимся телефонистам наводить связь, всякий проштрафившийся был уверен, что наш взводный станет защищать его с пеной на губах перед начальником связи. Да и учебой нас не обременял. Зуммерный стол был скорее щитом, ограждавшим от попреков: мол, радисты бездельничают в обороне. А мы таки бездельничали, всласть отсыпались, телефонисты и связные ПСД звали землянку радиовзвода "Сочи".

Лейтенант Оганян не осмелился признаться Настеньке, зато признался мне:

– Хар-рошая девушка...
– Вздох, мечтательно-грустный взгляд.
– Вот кончится война, останусь жив...
– Снова вздох.
– Честное слово, женюсь... Не веришь?

Если б я был постарше и поумней, то, наверное бы, сообразил и не рассмеялся. Но мне лишь недавно исполнилось девятнадцать лет, я из кожи лез, чтоб выглядеть тертым калачом, не шутите - знаю изнанку.

И я рассмеялся:

– Завтра уйдем, послезавтра забудешь. Сколько еще таких хороших встретишь.

Оганян взорвался:

– Маль-чишка! Испорченный человек!

– Ну вот, и обиделся...

– Мол-чать! Как разговариваешь?.. Я кто? Лейтенант! Ты кто? Младший сержант!.. Ка-ак разговариваешь?!

Ну, это было слишком. Разговаривали-то всего-навсего о Настеньке - что ж, я должен вытянуться в струнку, как в тылу на параде, взять под козырек: "Так точно! Хорошая, глаз не отвести! Непременно женитесь, товарищ гвардии лейтенант!"

И мы шумно поспорили. Через полчаса помирились.

Но на следующий день меня вызвал начальник связи полка. Он вообще не любил радистов, а меня еле терпел: без особого на то повода звал "философом" - более презрительной клички для него не существовало.

Начальник связи сидел на нарах без сапог, китель с капитанскими погонами накинут поверх нижней рубахи, шлепает картами, которые он на днях отобрал у нас.

В стороне сидит смущенный и надутый Оганян. Неужели донес? Такого еще не случалось. Вряд ли...

Начальник связи поднял на меня по-начальнически беспощадный взгляд:

– В-вы!.. Вы кто так-кой?..

Называет меня на "вы", - значит, табак, попал не в добрую минуту.

– В-вы кто такой, спрашиваю?.. Мол-чать!.. Ка-ак стоите? Где выправочка?

Я рад бы встать по всем правилам устава навытяжку, но землянка низкая, упираюсь пилоткой в бревенчатый накат.

– В-вы с кем пререкались? Кто он вам?! Может, он ваш подчиненный? Может, в-вы завтра мной захотите командовать? Может, мне сейчас вскочить и встать по стойке "смирно"?.. Мол-чать!

Молчу. Кошусь на оскорбленно надутое лицо Оганяна и гадаю: он или не он? Похоже, до меня начальник связи песочил самого Оганяна.

– Распустили вас! Интел-лигенция! Жирком заросли, от сна опухли! Ф-философствуете!..

И мне вдруг стало весело: "Чеши, чеши себе на здоровье. Брань на вороте не висит... А что ты со мной сделаешь? Ну-ка... Не расстреляешь, выкуси, вина не та. В стрелковую роту пошлешь - нашел чем испугать".

И верно, начальник связи по моему лицу понял: как ни кипятись - не проймешь. Он в сердцах гаркнул:

– Десять суток строгого ареста!

Мы с Оганяном переглянулись: "На фронте - и арест! Ну, брат, оторвал".

– Лейтенант Оганян! Обеспечьте!

Хорошо сказать: "Обеспечьте!"

Случалось рыть разные землянки в обороне, но чтобы была при штабе полка когда-нибудь вырыта землянка гауптвахты - не приходилось видеть ни мне, ни Оганяну.

"Обеспечьте..."

У Оганяна был сумрачно-сконфуженный вид.

– Куда я тебя обеспечу?

– Это уж не моя забота, - ответил я, демонстративно снимая пояс, протягивая своему озадаченному начальнику.

– Испорченный человек... Что из тебя вырастет?..

– Не имею понятия.

– Надо было заварить кашу...
– Он мял мой ремень, не зная, в какую сторону направиться.

– Я не виноват, что дошло до начальства, - съсхидничал я.

– А я виноват?.. Думаешь, я донес? А?
– возмутился Оганян, возмутился искренне.

Но приказ есть приказ - нужно выполнять.

Оганян, страдая оттого, что ведет без пояса под арест своего подчиненного под взглядами разведчиков, телефонистов, часовых из комендантского взвода, вяло шагал впереди меня для того, чтобы не подумали - конвоирует, и просто из принципа "глаза бы мои на тебя не глядели".

Армейская истина гласит: ничего нет невыполнимого. Нашлось место и для "губы".

В то время когда мы только что располагались в обороне, связные ПСД на скорую руку выкопали себе крошечную землянку - сойдет, не простоим долго. Но время шло, мы не снимались с насиженного и уж вовсе не такого плохого места. Связным надоело спать по очереди: они отгрохали обширную жилплощадь с просторными нарами, с двойными накатами. Старую землянку бросили.

Она и спасла Оганяна. Не случись ее, ему пришлось бы уступить мне свою собственную персональную землянку, а самому спать на моем месте, на общих нарах.

– Сиди, - сказал он.
– Сейчас часового пришлю.

И ушел, забыв забрать мой ремень.

Часовым оказался не кто иной, как Витя Солнышко. Он принес с собой чью-то винтовку и явно недоброжелательное отношение ко мне.

– Ребята купаться собрались, - сообщил он.

– Не выйдет. Сторожи-ка меня, не то сбегу.

– Да беги, с плеч долой. Купаться бы пошел. Пододвинься, что ли?..

Я пододвинулся, мой часовой поставил мне в ноги винтовку, улегся рядом.

Все нары этой землянки были засыпаны письмами. Мы лежали прямо на них.