Рассказы сибиряка

Да вот положимте, что вы находитесь в обществе девушек и мужчин: сперва стали обнимать вас ваши подруги, потом обнял я, я, и я, потому что мне нельзя же позволять, чтобы каждый обнимал вас сколько ему угодно… Теперь сравните наши объятия…

Нашли ль вы разницу? — «Нашла!» — Так и для них за преступленья Пора тяжелая пришла Вам неизвестного влеченья…

С тех пор, как на Самбу-Тибе понадобились местоимение: он и она, с тех пор начались все бедствия. Жизнь укоротилась вполовину и потом, впоследствии, стала убавляться постепенно…

С тех пор все становилось плоше, На место правды вкралась ложь. Тогда и самый-то хороший Не слишком больно был хорош, Все упадать душою стали, В сердцах зашевелилось зло, И тут же на беду сыскали Еще какой-то плод: Сало. В этом проклятом Сало, или Салло, или Салу, заключался корень всех пороков, и первое бедствие, постигшее обитателей Самбу-Тиба в несчастное время, было — утрата чистой, духовной пищи, эфирное тело их сделалось грубым и требовало земного. Долго употребляли они: Масло, Ой и Салу… Вдруг наконец один из них… — «Неужто снова напроказил?» — Да! он остаток счастья сглазил, Затем, что ел плотней других… — «Опять мне новая загадка!» — На этот раз загадки нет. Однажды, севши за обед, Поел он, знаете ли, сладко; Ну чтоб ему потом вздремнуть В тени древесного наклона, Или пройтись для моциона, Или заняться чем-нибудь; А он — он был в большой заботе И запрещенного плода Припрятал к ужину тогда, Но как ошибся он в расчете!

Такая жадность прогневила судьбу, и уже никто с тех пор не находил более на Самбу-Тибе ни Сало, ни Оя, ни Масла…

В такой негаданной беде Всем грешным было не до шутки, Затем, что в поте и труде Пришлось кормить свои желудки. Оно б еще в ворота шло, Когда бы кончилось все этим; Но мы тотчас другое зло В минувшем нехотя заметим.

Жадность одного породила порок любостяжания во всех; впрочем, порицать этого порока я не хочу и не могу, а кто не хочет и не может, тот, верно, и не станет.

Я сам в любостяжанье грешен…* Положимте, что как-нибудь Мой пыл любви, палящий грудь, У вас — ответом сердца взвешен; Что мне, как счастия звезда, Горит в нем пламенное: да! Что звук тот, полный упоенья, Из ваших уст я сам узнал, — Тогда, не медля ни мгновенья, Я б вас с любовию стяжал… Трудовая пища была очень груба.

Кто употреблял ее более других, у того непременно портился цвет лица; кто меньше — у того он дышал свежестию…

Когда, в какой-то неге сладкой, На ваш румянец засмотрюсь, Тогда ему, от вас украдкой, Дивлюсь — и все не надивлюсь! Мне все сдается от чего-то, Что тут должно чему-то быть, И что заветное вкусить Вам не пришла б тогда охота. — «Не льстите, господин Поэт; Хвалить в глаза — смеяться значит». — Ну, признаюсь, такой ответ Хоть не меня — так озадачить! Да неужели мне молчать? — «Вот за глаза, как вам угодно…» — Как вы сказали бесподобно! Нельзя прелестнее сказать!.. И точно! я согласен с вами: Как ни прекрасен цвет ланит, Но кто ж и как его сравнит С волшебно-светлыми глазами?.. Итак, ваш нынешний приказ Я никогда не позабуду, И с этих пор — при вас, без вас Все за глаза хвалить вас буду.

Поверите ли вы, прелестная Катинька, что разность в цвете лица породила ужасный грех гордости?.. Между тем толки о дележе плодоносных земель довели к спорам; от споров дело дошло до серьезного дела, то есть до драки; а уж от драки велик ли переход до смертоубийства?.. Наконец, венцом всего зла была ядовитая зависть: чужой успех, чужой урожай, чужие выгоды — и грызли, и томили ненасытных.

К счастию всех обитателей Самбу-Тиба, явился тогда между ними некто, который чудесно сберег в душе своей всю красоту непорочности и правды… Прекрасная, величественная наружность; тонкий, проницательный, глубокомысленный ум; мягкий и кроткий нрав; — одним словом, все давало ему пальму первенства между монгольскими предками. Он стал всеобщим судьею — и суд его почитался священным. Его любовь, его уважение были высочайшею наградою добродетельных и справедливых; но зато как жестоко наказывал он порочных — он их презирал!.. Мне кажется, что для человека, который мыслит и чувствует, не может быть ничего ужаснее презрения.

Желая отвратить и на будущее время беспорядки и ссоры, он наделил каждого ровным участком земли. Все были довольны — и благодарность поднесла ему титул: князя всех духов… Но вы, может быть, захотите знать имя того,

Кого все в мире уважали, Кто был преступников гроза? Его по-эйнеткекски звали: Ма-ха-самада-Рануза… Мне должно бы сказать: Рануза, Чтоб ударение сберечь; Но орифмованная речь Подчас тяжелая обуза.

Вы, верно, знаете, что Индия и Эйнеткек — одно и то же.

Теперь потрудитесь выговорить тибетское название того же самого князя…

Оно, конечно, трудновато Сказать: Мангбай-Кгурби-Джалбу; Но вы пеняйте на судьбу, А я уж тут невиноватой.

Мне сказывали, будто по-нашему, по-русски, это значит: всеми избранный царь; впрочем, я не ручаюсь за верность перевода… Итак, прелестная Катинька, вот где начало властей. — Этот Джалбу, или Рануза, титуловался священным именем: Великого обладателя вселенной. Подданные и потомки его стали называться человеками.

Я не сказал: людьми, затем, Что в люди не выходят скоро; И потому, что в свете сем Все эти выскочки — умора!

Мне бы очень приятно было беседовать с вами; но сами посудите: возможно ли это?.. Мой эстетический сосед держит, вероятно, для голоса, как вы думаете кого? — бесхвостого павлина!

Однако ж во всяком худе есть добро, как вы это сами видите… Прежде я был не в состоянии постигнуть, что бы могло заставить слить в одну идею и ужас и хорошее; теперь

Понятна эта мне причина; Я глубоко в нее проник, Когда услышал крик павлина: Вот крик — так настоящий крик! Прошу тут выразиться просто? Что этой речью объяснишь? Невольно скажешь: ты, бесхвостый, Ужасно хорошо кричишь!.. Но он час от часу сильнее; Ах! отодвиньте дальше стул; Закройте уши поскорее; Закрыли?.. Режут!.. Караул!..

Рассказ пятый

Ух!.. как гора свалилась с плеч! На нашей стороне победа!.. Однако ж надо подстеречь Ужо затейника-соседа… «Здоровы ль вы?» — Все слава Богу! — «Да что ж у вас за эпиграф?» — А вот я буду тотчас прав, Как расскажу все понемногу. Сбылся, сбылся мой сладкий сон! Недаром он три ночи снился: Я от павлина открестился, Да, этот варвар — подарен! — «Павлин?.. вы шутите?.. кому же?» — Сосед невесте подарил; Вот, признаюсь, разодолжил! Я весел за нее и вчуже.