Рассказы. Повести. Легенды

– - Все равно! Будь что будет!
– шептала она сама себе и начала поспешно одеваться.

"Побегу скорей в церковь... Пускай господь благословит... и... уеду! уеду!.."

Руки ее тряслись. Она торопилась. Накинув на плечи шубу и накрывшись платком, Феня задула свечу и, перекрестившись, не помня себя, выбежала за дверь.

– - Куда? Куда?
– закричала Емельяниха, сходившая со свечой по лестнице.
– Куда подрала ни свет ни заря?..

Феня вздрогнула и остановилась, но подумала сейчас же: "А... все равно!" - и, махнувши рукой в ответ Емельянихе, выбежала во двор, хлопнула калиткой и скрылась за забором.

Прошло не более получаса, и Феня вернулась. Настроение ее было тихое, почти торжественное. Встретившись с бабушкой, она даже улыбнулась и молча прошла к себе в комнату, но не успела и затворить двери, как на пороге уже стояла Емельяниха.

– - Далеко ли гулять изволили?
– послышался резкий, дребезжащий голос, и старуха медленно подошла к Фене.

Та сидела на постели и спокойно глядела на Емельяниху, не боясь ни гнева ее, ни искаженного злобой лица.

– - По своим делам ходила, - ответила Феня.

– - По своим делам?
– переспросила старуха.
– По делам?
– зашипела она. По своим делам?

Она подняла руку и со всего размаху ударила Феню по лицу. Та вскрикнула и откинулась к стене.

– - Вот тебе за твои дела! Вот тебе за дела!
– и Емельяниха, нагнувшись над нею, поймала ее голову и крепко вцепилась в волосы.
– Вот тебе, скромница! Вот тебе, бесстыжая!
– приговаривала она, таская Феню за косы, но Феня молчала.

Емельяниха утомилась, опустила руки и отошла на шаг от постели, продолжая ворчать и сверкать глазами.

– - Вот как ты постничаешь да кислые рожи строишь?

Феня тяжело дышала, но глядела спокойно, почти весело.

– - Бабушка, - проговорила она, - за что вы меня обижаете? что я вам сделала?

Емельяниха в первую минуту не нашлась даже, что сказать, - до такой степени озадачил ее простой и незлобивый тон, но она понимала, что ответить все-таки надо, и, ничего пока не придумав, начала браниться:

– - На своей груди тебя, змею, отогрела, а ты вот куда!.. В обиду! Да как у тебя язык-то бессовестный на меня повернулся? Как глаза-то твои бесстыжие на меня смотрят? Тьфу!.. Ворона лупоглазая!

Помолчав, она добавила:

– - Негодница!..

Потом опять помолчала и еще добавила:

– - Змея подколодная!

– - Да что я вам сделала, бабушка?
– снова спросила Феня.

– - Вот нешто этого не хватало, чтоб ты со мной чего сделала!
– - накинулась на нее Емельяниха.
– Ранним утром, ни свет ни заря, девка бегом бежит, лица на ней нет... За ворота прямо, да и была такова! И спросить не смей, куда, мол, матушка, торопитесь? Махнула рукой, точно на собаку какую, и убежала. Да что ж я тебе после этого?! Кто я такое? Или уж я не хозяйка стала своему дому? Или уж мне и взыскать ни с кого нельзя?..

В это время заскрипела дверь и в комнату заглянул Максимка.

– - Ты куда, чучело?!
– топнула на него Емельяниха, но он, не смущаясь, вошел и проговорил:

– - Письмо привез. Очень скоро нужно.

Протянув пакет, он добавил:

– - Велел будить.

– - Кто велел?

– - А кто писал.

Важность письма, о котором говорилось в доме целые сутки, сразу охладила пыл Емельянихи. Она бережно взяла пакет, оглядела его со всех сторон и проговорила тихо:

– - Пойду постучусь... А ты чего ж, дурень, стоишь разиня рот!
– крикнула она сейчас же на Максимку.
– Или не знаешь, что сапоги не чищены? А ты, сударыня, - обратилась она к Фене, - не меня ли дожидаешься, чтоб я тебе самовар поставила? Ах вы ироды этакие! Вечно за вами гляди да ходи, ничего сами не знаете. Пошел вон, дурак!

Она выпихнула Максимку и, все еще ворча, понесла наверх письмо:

Феня думала: "Все равно!.. Много я терпела, напоследках уж можно еще потерпеть". На душе у нее было мирно, и только сейчас, когда она увидела Максимку, ей стало неловко и стыдно, что его-то она и забыла... Как он останется без нее? Что будет делать?.. Но сейчас же она вспомнила, что Афанасий Львович проснется, захочет выпить чаю, а самовар не поставлен...

Она улыбнулась, сама не зная чему, и весело побежала на кухню.

Максимка сидел уже там. Возле него лежали нечищенные сапоги, а сам он держал на коленях самовар и тер его тряпкой так усердно и сердито, что, казалось, не будь самовар медным, он давно протер бы ему бока. Увидев Феню, Максимка против обыкновения не улыбнулся и не сказал ни слова.

– - Будет, Максим, тереть, - проговорила Феня.
– Давай скорей, нужно поставить.

Она отняла самовар, налила воды и, насыпав углей, развела огонь.

– - Небось устал в дороге?
– спрашивала Феня, гремя трубой.
– Ночь-то не спал?

– - Я сердит, - мрачно ответил Максимка.

– - На кого.

Он кивнул по направлению к горнице.

– - На бабушку, что ли?.. Чего ж сердиться?

– - А зачем она тебя все ругает?

– - Ну, Максим, ненадолго... Побранит, да и перестанет.

Феня подошла к нему и, улыбаясь, положила ему на плечо руку.

– - Знаешь, Максим?.. Я ведь скоро уеду от вас.

Тот встрепенулся и с недоверием поглядел на Феню.

– - Верно, Максим. Далеко уеду... очень далеко!.. Ну да хорошо, я тебе все расскажу, а сейчас побегу стол накрою.

И, оставив Максима в страхе и недоумении, она схватила сапоги, повернулась и убежала.

VII

Курганов проснулся с больной головой. Письмо, которое ему подали, он прочитал и не понял. Потом он выпил воды, умылся и опять прочитал. Дело было серьезное. Он задумался и подошел к столу, чтобы достать бумажник из ящика, куда он запирал его каждый раз на ночь, а ключи хранил под подушкой. Но в ящике бумажника не нашлось.

Курганов поспешно схватил сюртук, но и в карманах не было ничего, кроме платка, цветных тесемок от выигрышей и, тоже выигранной, пачки шпилек. Начиная беспокоиться, он поднял подушки и под ними нашел портсигар; потом вернулся к столу, перешарил все ящики, перебрал все бумаги, расшвырял подушки, одеяло, осмотрел всю одежду, поглядел под кровать, под диван, но бумажника не было.

"Что такое?
– тревожился Афанасий Львович.
– Куда он мог деваться?.."

Начиная припоминать, он волновался все более и более.