Рассказы

– Страшно представить, какая она, твоя Родина.

– А ты её не трожь. Мы свое будущее строим. Светлое, где всем будет легко и счастливо. За это мы и бьёмся. А ты за что? За старую жизнь? За помещика и буржуя?

– Слушай, Волков, что вы сможете построить, какое светлое будущее? Вы же читать писать не можете. Как же вы государством управлять будете?

– Смеёшься? А зря. Умных голов средь нас мало, это факт. Но они придут к нам. И уже идут. Ленин, брат,он все это предусмотрел, недаром у нас ваши же офицеры служат. У меня в полку вот тоже есть такие. Один даже начальником штаба служит.

– Предатели, - процедил сквозь зубы Александр.

– Ошибаетесь, ваше благородие. Они-то как раз Родину и любят. Для них важнее землю защитить, а ты что? За кого и за что воюешь? Чтобы Север агличанам с мериканцами отдать, Восток япошкам, Украину полякам? Эх, ты, ваше благородие.

– А ты меня не стыди. Я русский человек и мне самому стыдно, если так случится. Но не вы ли отдали немцам столько земли?

– Было такое дело. Так ведь обратно все забрали.

– И мы заберем.

– Куда вам, - неожиданно засмеялся Волков.
– Не выйдет у вас ничего.

– Как это не выйдет, - обиделся Александр.
– С нами вся Европа, все страны с нами.

– Вот то-то и оно, что Европа с вами. А народ с нами. Чуешь разницу? Ежели народ весь за нас, то вам победы не видать как своих ушей.

Александр хотел ответить, но, к его удивлению, у него не нашлось нужных слов. В словах этого большевистского фанатика было столько силы убеждения, что было непонятно, откуда эта сила, почему эта сила у него, неграмотного и оборванного, а не у таких как сам Алекандр, образованных, грамотных, умных. Он пристально всмотрелся в сидящего рядом Волкова, силясь разглядеть в нем нечто необыкновенное, некую печать сверхчеловека, но во тьме виделся лишь неясный силуэт. Александр вздохнул и сделал попытку приподняться.

– Шибко болит?
– спросил Волков, и в голосе его прозвучала искренняя забота.

– Болит, зараза.
– признался Александр.
– Хороший ты человек, наверное, комиссар, да только не бывать твоей мечте.

– Бывать, - совершенно незлобиво ответил Волков.
– Ежели весь народ хочет новой жизни, так ему никто и ничто не помешает. С этою верою мы в бой идем, с нею и умирать буду.

– А ты знаешь, а мне польский поручик предложил с ними пойти.

– А ты чего?

– А что я? Я отказался. С вами мне не по пути, а с ними подавно.

– Гордый ты.

– Гордый. Каждый русский офицер имеет свою гордость за Родину.

– А есть она у тебя, эта Родина? Можеть мы на неё по разному смотрим?

– Нет, она у нас одна. Что у тебя, что у меня.

– Ну нет. Ты за ту бьешься, какая у помещика, да у царя была. А мы за ту, которая для трудового народу. Чуешь разницу?

В этот момент скрипнула дверь камеры и через дверной проем пролился коридорный свет. В этом свете Александр увидел, что в камере они не одни. Вместе с ними было еще два красноармейца, четверо солдат Белой армии, да несколько штатских лиц. Была среди них и женщина, лет сорока, с полным и заплаканным лицом.

– Выходи, собаки.
– раздалось на ломаном русском, и все потянулись к выходу.

– Шевелись давай, курвы!
– продолжал командовать невидимый голос.

– Ишь, раскомандовался, - сказал Александр достаточно громко и по-польски, выходя из камеры. И тут же получил увесистый удар в спину.

– Давай топай!

Подгоняемые бранью и прикладами винтовок, арестованные потянулись к выходу.

– Слушай, комиссар, - вдруг прошептал Александр.

– А ты точно веришь, что все именно так и будет, счастливая жизнь, и благоденствие для каждого?

– Будет, - убежденно прошептал Волков.
– Не могёт быть иначе, мы победим. С этой мыслей и помирать не страшно. А тебе что, боязно? А то возьми и согласись с энтим офицеришкой, пока еще не поздно

– Да пошёл ты! Комаровские всю жизнь даже не царю служили, хотя и это было, а Родине. Понимаешь ты это, комиссарская твоя башка? И перед каким-то пшеком, врагом России, падать на колени не буду. Не таким меня мать родила. Не таким меня воспитали. Родина, она у нас с тобой одна, иудой же быть по воле сердца и присяге не расположен.

– Разные у нас с тобой Родины, штабс-капитан.

– Одна она у нас с тобой, просто понимаем мы ее с тобой по-разному. А живем и умираем ради неё.

Волков хотел возразить, но в этот момент конвой и арестанты вышли на неширокий дворик. Кто-то из арестантов судорожно всхлипнул, готовый зарыдать, но, видимо, взял себя в руки. Было непонятно, кто это, из красноармейцев или из белых, да и неважно уже это было. Конвойные быстро и умело - видать не в первый раз - прикладами и пинками подогнали арестантов к каменной стене, выщербленной пулями. После чего посмеиваясь и весело о чем-то разговаривая, отошли на несколько шагов. Наступила гнетущая тишина.

– Вот и все, - сказал Волков.
– Ежели верующий, то самое время тебе молиться.

Александр ничего не ответил, только вдруг схватил Волкова за руку и сжав ее, жарко заговорил. уже ничего и никого не стесняясь.

– Ты знаешь, комиссар, я ни о чем никогда не жалел в своей жизни. Все что ни делал, я делал только ради России-матушки. И когда с немцами воевал, и когда против красных пошел, я только в Россию верил, за неё на смерть был готов. Не за царя, не за Ленина вашего. Одна у нас Родина, и за нее воевать и умирать не страшно. А вот сейчас, только об одном жалею - не увидеть мне твоего прекрасного будущего, если, конечно, оно наступит.

– Наступит, непременно наступит, - убежденно произнес Волков.
– Ежели не мы, то детишки наши увидят. У тебя-то детишки есть?

– Не успел.

– Ну, значит, родственники увидят. Остались они у тебя?

– Были в Петербурге. Мать, да сестра. А живы, нет ли, один Бог ведает.

В этот момент во двор вышел давешний поручик. Конвойные повыбрасывали сигареты и встали по стойке "смирно". Но поручик, словно не замечая, прошел мимо них и подошёл к Комаровскому.

– Не раздумали, господин штабс-капитан? Ведь вы же поляк, вам ли быть среди этой москальской сволочи? Одумайтесь, пока не поздно. Стоит ли умирать ради холопов, не лучше ли пойти на службу великой Польше, которая скоро раскинется от моря до моря? А России скоро конец.

– Дурак ты, - отчетливо и громко скказал Александр.
– Дурак. Никогда не будет России конца, Россия была, есть и будет.

– Пся крев, - заорал поручик и замахнулся. Но Александр даже не отшатнулся, а просто смотрел в его глаза. Рука замерла в нелепом взмахе, и спустя пару мгновений упала.

– Ты сам этого хотел, ты сам это выбрал, - зашипел поручик и вихляя тощим задом, вернулся к конвоирам. Те снова вытянулись и взяли винтовки наизготовку.

– Готовсь, - закричал поручик тонким голосом и конвоиры вскинули винтовки.