Рассказы

Всякая суббота была в радость Шмулю-Лейбеле и Шоше, но особенно наслаждались они субботой в зимнее время. Поскольку день перед субботним вечером короткий, а в четверг Шоше допоздна работала, в ночь с четверга на пятницу они со Шмулем-Лейбеле не ложились спать. Шоше замешивала тесто в кадке, покрывала его материей, а сверху клала подушку, чтобы лучше подошло. Затем она разжигала лучиной печь и укладывала в нее сухой хворост. Ставни в доме были закрыты, дверь заперта. Постель не убирали, чтобы на рассвете лечь подремать. До самого рассвета, при свече, Шоше готовила субботнюю трапезу. Она ощипывала курицу или гуся, если удавалось недорого купить, вымачивала и солила птицу и соскребала с нее жир. Поджаривала на раскаленных углях печенку для Шмуля-Лейбеле и пекла ему небольшую субботнюю халу. Иногда она лепила на хлебе из теста надпись — свое собственное имя — и тогда Шмуль-Лейбеле поддразнивал ее: "Шоше, я тебя ем. Шоше, я тебя уже проглотил". Любя тепло, Шмуль-Лейбеле забирался на печку и смотрел оттуда, как жена варила, пекла, мыла, прополаскивала, отбивала и резала. Субботний хлеб получался пышный и поджаристый. Шоше умела заплетать халу так быстро, что она, казалось, плясала у Шмуля-Лейбеле перед глазами. Хозяйка ловко орудовала лопаточками, кочергой, половником и гусиным перышком; иной раз она даже хватала горящий уголь голыми руками. Горшки кипели и бурлили. Иногда капля супа, выбежавшая через край, скворчала на раскаленной плите. Неутомимо стрекотал сверчок. Хотя Шмуль-Лейбеле недавно отужинал, у него снова разыгрывался аппетит, и Шоше подкладывала ему то куриное горлышко, то печенье, то сливу из компота, то кусочек тушеного мяса. При этом она шутливо укоряла его за обжорство. Когда же он пытался оправдываться, она восклицала: "Ох, горе мне, грешнице, я тебя голодом заморила…"

На рассвете, изнемогая от усталости, они ложились спать. Зато на следующий день Шоше не приходилось надрываться, и она с молитвой зажигала субботние свечи за четверть часа до заката.

История, которую мы хотим рассказать, случилась в самую короткую пятницу в году. Всю ночь шел снег, он засыпал дом по самые окна и завалил дверь. Как всегда, Шоше и Шмуль-Лейбеле трудились всю ночь, а под утро уснули. Встали они позже обычного, ибо не слышали петушиного крика; к тому же окна так плотно залепило снегом и льдом, что в доме было темно как ночью. Прочитав шепотом "Благодарю Тебя", [119] Шмуль-Лейбеле взял лопату и метлу и вышел во двор. Он расчистил дорожку перед домом и принес воды из колодца. Поскольку срочных заказов не было, он решил сегодня вообще не приниматься за работу. Сходил в синагогу, помолился, потом позавтракал и отправился в баню. На дворе стоял мороз, и мывшиеся в бане мужчины непрерывно покрикивали: "Пару! Пару!" Банщик выливал на раскаленные камни ведро за ведром, пар становился все гуще. Шмуль-Лейбеле разыскал жиденький веник, влез на верхнюю полку и стал нахлестывать себя, пока кожа не запылала огнем. Из бани он побежал в синагогу, где служка уже подмел пол и посыпал его песком. Шмуль-Лейбеле расставил по местам свечи и помог служке накрыть столы скатертями. Затем он вернулся домой и надел субботнюю одежду. Шоше, как раз закончившая еженедельную стирку, дала ему свежую рубаху, малый таллит [120] и чистые носки. Она произнесла благословение над свечами, и по всему дому разлилось субботнее благолепие. На Шоше был шелковый платок с серебряными блестками, желто-серое платье и лакированные остроносые туфли. На шее у нее была цепочка, которую мать Шмуля-Лейбеле, мир праху ее, подарила невестке при подписании брачного контракта. На указательном пальце сверкало обручальное кольцо. Пламя свечей отражалось в оконных стеклах, и Шмулю-Лейбеле казалось, что там, снаружи, была вторая такая же комната, и вторая Шоше зажигала там субботние свечи. Ему страстно хотелось сказать жене, что она полна благодати, но уже не оставалось времени, ибо в молитвеннике специально указывалось, что пристойно и похвально являться на богослужение в числе первых десяти человек. Шмуль-Лейбеле успел прийти к молитве как раз десятым. Верующие хором произнесли слова Песни Песней, затем кантор [121] пропел "Благодарность возгласим" и "О, возрадуемся". Шмуль-Лейбеле молился с жаром. Сладко ему было произносить знакомые слова, они, казалось, слетали с его уст сами собой, неслись к восточной стене синагоги, порхали над вышитой завесой перед Святым Ковчегом, над золочеными львами и скрижалями с десятью заповедями, и воспаряли к потолку, расписанному изображением двенадцати созвездий. А оттуда молитвы его несомненно возносились прямо к трону Всевышнего.

119

"Благодарю Тебя" — начальные слова первой утренней молитвы.

120

Малый таллит — прямоугольник из шерстяной или ситцевой ткани с вырезом для шеи и с кистями (цицит) по углам, который ортодоксальные евреи носят под одеждой.

121

Кантор — лицо, ведущее синагогальное богослужение.

II

Кантор пел: "Гряди, возлюбленная моя!", и Шмуль-Лейбеле подпевал ему трубным голосом. Затем начались молитвы, и мужчины читали вслух "Долг наш вознести хвалу…", а Шмуль-Лейбеле прибавил еще "Господь Вселенной". В конце он всех поздравил с наступлением Субботы — раввина, резника, главу общины, помощника раввина, всех присутствующих. Мальчишки из хедера кричали: "Доброй субботы, Шмуль-Лейбеле!" и корчили ему рожи, но Шмуль-Лейбеле отвечал им с улыбкой и порой даже ласково трепал какого-нибудь мальчишку по щеке. Потом он отправился домой. Снегу навалило столько, что едва виднелись очертания крыш, местечко тонуло в белизне. Низкое небо, весь день затянутое тучами, к ночи прояснело. Сквозь белые облака проглянула полная луна, и снег засверкал, как при дневном свете. Края облаков на западе еще розовели отблесками заходящего солнца. Звезды в эту пятницу казались больше и ярче, и все местечко чудесным образом сливалось с небесами. Домишко Шмуля-Лейбеле, стоявший недалеко от синагоги, словно висел в воздухе, напоминая слова Писания: "В пустом пространстве подвесил Он землю". Шмуль-Лейбеле шагал неспешно, ибо закон запрещает человеку торопиться прочь от святилища. Но он страстно желал очутиться дома. "Как знать, — думал он, — вдруг Шоше заболела? Или вдруг она пошла за водой и, Боже упаси, упала в колодец? Сохрани нас Господь, сколько всяких несчастий подстерегает человека!"

У порога он потоптался, отряхивая снег, затем открыл дверь и увидел Шоше. Комната показалась ему райским уголком. Печка блистала свежей побелкой, субботние свечи ярко горели в медных подсвечниках. Запахи субботнего ужина смешивались с ароматами из запечатанной духовки. Шоше сидела на скамье, поджидая мужа, и щеки ее сияли свежестью, как у юной девушки. Шмуль-Лейбеле поздравил ее с субботой, и она, в свою очередь, пожелала ему, чтобы весь год у него был удачным. Он начал напевать "Мир вам, добрые ангелы…" Распрощавшись с ангелами, незримо сопровождающими каждого еврея при выходе из синагоги, он прочел "Женщина, достойная похвал". Как глубоко ощущал он смысл каждого слова! В будни он часто читал это славословие на идише, и каждый раз заново поражался, как удивительно оно подходит Шоше.

Шоше понимала, что эти священные слова произносятся в ее честь, и думала про себя: "За что только мне, простой женщине, сироте, такая благодать от Господа, такой преданный муж, возносящий мне хвалу на святом языке!"

В течение дня они ели очень мало, чтобы нагулять аппетит к субботней трапезе. Шмуль-Лейбеле благословил изюмное вино и подал Шоше бокал. Потом оба ополоснули пальцы в жестяном ковшике и вытерли руки одним полотенцем, каждый со своего конца. Шмуль-Лейбеле взял субботнюю халу и отрезал два ломтя, себе и жене.

Он тут же провозгласил, что хлеб выпекся отлично, и она засмеялась:

— Ну тебя, ты каждую субботу это говоришь.

— Но ведь это правда, — ответил он.

Нелегко было достать рыбу в разгар морозной зимы, но Шоше удалось купить небольшой кусок щуки. Она порубила ее с луком, добавила яйцо, соль, перец, и сварила с морковью и петрушкой. У Шмуля-Лейбеле аж дух занялся, когда он попробовал рыбу, так что пришлось выпить рюмку водки. Он приступил к застольным песнопениям, Шоше тихонько вторила ему. На столе появился куриный суп с лапшой, кружочки жира сверкали на его поверхности, как золотые дукаты. Между супом и вторым Шмуль-Лейбеле снова пропел субботнее песнопение. Гуси зимой дешевы, и Шоше дала мужу обе гусиные ножки, пусть ест досыта. После десерта Шмуль-Лейбеле в последний раз ополоснул пальцы и прочел благодарственную молитву. Дойдя до слов: "И дабы не нуждались мы ни в дарах людских, ни в ссудах", он возвел очи горе и потряс сжатыми кулаками. Он всегда жарко молил Господа о счастье зарабатывать себе на хлеб и не нуждаться, Боже упаси, ни в чьей благотворительности.

Закончив благодарственную молитву, он прочел главу из Мишны и разные другие молитвы из своего толстого молитвенника. Затем он принялся за еженедельный отрывок из Пятикнижия, прочитав его дважды на иврите и один раз на арамейском языке. [122] Шмуль-Лейбеле отчетливо выговаривал каждое слово и следил за тем, чтобы не делать ошибок в трудных арамейских оборотах. Дойдя до последнего абзаца, он стал зевать так, что слезы выступили у него на глазах. Страшная усталость навалилась на него. Веки опускались сами собой, он то и дело задремывал между фразами. Заметив это, Шоше вынула чистые простыни и постелила ему на лавке, а себе на кровати с периной. Шмуль-Лейбеле с трудом произнес последнюю молитву перед сном и начал раздеваться. Растянувшись на лавке, он проговорил: "С праздником тебя, моя благочестивая женушка. Как я устал…", повернулся к стенке и тут же захрапел.

122

Арамейский язык — один из семитских языков, близкий к ивриту, широко распространившийся на территории Передней Азии в 8–7 вв. до н. э. и ставший для населявших этот район народов языком межнационального общения. На арамейском языке написаны значительные части Иерусалимского и Вавилонского Талмудов, а также другие религиозные сочинения.

Шоше посидела еще немного, глядя на субботние свечи, начинавшие уже дымить и мигать. Прежде чем лечь в постель, она поставила кувшин с водой и тазик у изголовья Шмуля-Лейбеле, чтобы ему было чем умыться утром. После этого она тоже легла и уснула.

Проспали они час или два, а может быть, и три — какое это, в конце концов, имеет значение? — как вдруг Шоше услыхала, что Шмуль-Лейбеле шепотом зовет ее. Она приоткрыла один глаз и спросила:

— Что случилось?

— Чиста [123] ли ты? — пробормотал он.

123

Во время менструации и в течение семи дней после нее женщина считается нечистой и не должна жить половой жизнью.

Она немного подумала и ответила:

— Да.

Он встал, подошел к кровати и лег с нею рядом. Его пробудило ото сна плотское желание. Сердце его сильно колотилось, кровь быстро текла по жилам. Чресла его отяжелели. Его первым побуждением было взять жену немедленно, но он вспомнил, что закон требует от мужчины сначала ласково поговорить с женщиной, и он стал шептать ей о своей любви и о том, что это их любовное объятие, быть может, даст им сына.

— А на девочку ты не согласен? — упрекнула его Шоше, на что Шмуль-Лейбеле ответил:

— Кого бы Господь ни послал милостью своей, тому бы я и порадовался.

— Боюсь я, что мое время миновало, — со вздохом сказала Шоше.

— Почему же? — сказал Шмуль-Лейбеле, — Праматерь наша Сарра [124] была старше тебя.

— Разве я могу сравнивать себя с Саррой? Куда бы лучше, если б ты со мной развелся и женился на другой. Он остановил ее, закрыв ей рот рукой.

— Даже если бы я знал, что с другой мог бы породить все двенадцать колен Израилевых, [125] я и то бы тебя не покинул. Я другую женщину на твоем месте и представить не могу. Ты — зеница ока моего.

124

Сарра — жена праотца Авраама, одна из четырех (Сарра, Ревекка, Лия, Рахиль) праматерей еврейского народа. Сарра долго была бесплодной и родила своего первого сына Исаака (Ицхака) в преклонном возрасте.

125

Двенадцать колен Израилевых — двенадцать еврейских племен, родоначальниками которых были сыновья Иакова.

— А что, если я умру?

— Боже сохрани! Я просто погибну от тоски. И нас похоронят в один день.

— Не говори так, это богохульство. Я тебе желаю прожить, пока мои кости не рассыпятся в прах. Ты мужчина. Ты найдешь себе другую. А я, что бы я делала без тебя?

Шмуль-Лейбеле хотел ответить, но она закрыла ему рот поцелуем. И тогда он повернулся к ней. Шмуль-Лейбеле любил тело своей жены. Каждый раз, когда она отдавалась ему, это потрясало его как чудо. Возможно ли, думал он, что ему, Шмулю-Лейбеле, досталось в полное владение такое сокровище? Он знал закон — человеку не следовало предаваться плотской похоти ради удовольствия. Но где-то в Священном Писании он читал, что мужчине дозволяется целовать и ласкать жену, с которой он сочетался браком по всем законам Моисеевым и Израилевым, и теперь он ласкал ее лицо, шею и грудь. Шоше заметила ему, что это легкомыслие. Он ответил: