Рассказы

— Лучше мне у него не спрашивать, а то он совсем выйдет из себя, — сказала Эди.

В конце ноября Шварц мёрз на балконе в тумане и стуже, особенно в дождливые дни, когда он просыпался с окоченевшими суставами и еле мог пошевельнуть крыльями.

Он снова начал чувствовать приступы ревматизма. Он бы предпочёл проводить больше времени в тёплом доме, особенно, когда Мори был в школе, а Коган на работе. И хотя у Эди было доброе сердце и она бы наверняка не отказалась вносить его по утрам в дом, чтобы дать ему отогреться, он боялся просить её об этом. Примерно в это же время Коган, придя с работы и начитавшись статей о миграции птиц, вышел как-то вечером на балкон, пока Эди тушила на кухне мясо. Он украдкой заглянул в птичий домик и посоветовал скорей подыскивать себе другое пристанище и выметаться.

— Время отправляться в путь! — поддразнивал он Шварца.

— Мистер Коган, за что Вы меня так ненавидите? Что плохого я Вам сделал? — спросила его птица.

— Да ты — источник всех бед, корень зла! Подумать только, вы слыхали о Еврей-птице? А ну проваливай отсюда сейчас же, или начнётся война!

Но Шварц упрямо отказывался улетать, поэтому Коган начал кампанию по его преследованию в тайне от Эди и Мори. Мори терпеть не мог насилие, и Коган не хотел портить мнение сына о себе. Он думал, что если всячески издеваться над птицей, Шварц улетит сам, и не придётся применять физическую силу, чтобы выжить его. Погуляли — и хватит, пусть теперь наслаждается жизнью, пользуясь благосклонностью других людей. Правда, Коган волновался, как отсутствие птицы скажется на учёбе Мори, но, в конце концов, он решил не упускать такой шанс, во-первых, потому что мальчик, кажется, уже достаточно наловчился — надо отдать должное этой чёрной твари, а во-вторых, Шварц доводил его до чёртиков, даже во сне покоя не давал.

Торговец морожеными продуктами начал свою кампанию против птицы с того, что стал смешивать кусочки селёдки в тарелке Шварца с жидким кошачьим кормом. Ещё он надувал и лопал многочисленные бумажные пакеты прямо перед птичьим домиком, когда Шварц спал. Птица стала нервной и встревоженной, но сдаваться не собиралась, тогда Коган принёс в дом большого кота под видом подарка для малыша Мори, который всегда мечтал о котике. Кот набрасывался на Шварца всякий раз, лишь завидев его, а однажды он выдрал несколько перьев из его хвоста. И даже во время занятий, когда кота обычно оставляли за дверью комнаты Мори, он как-то наловчился и к концу урока прокрался в комнату. Шварц метался с места на место в смертельном страхе за свою жизнь, прыгая с люстры на вешалку для одежды, с вешалки — на верх двери, куда угодно, лишь бы ускользнуть от хищного зверя с огромной слюнявой пастью.

Однажды, когда птица пожаловалась Эди на свою жизнь, полную опасностей, она ответила:

— Имейте терпение, Мистер Шварц. Когда кот узнает Вас ближе, он перестанет преследовать Вас.

— К тому времени, как он перестанет, мы оба попадём в рай, — ответил Шварц. — Сделайте мне одолжение, избавьтесь от него. Он превращает мою жизнь в пытку. Я теряю перья, как дерево свои листья.

— Мне очень жаль, но я ничего не могу поделать. Мори любит котика и даже спит с ним.

Что мог поделать Шварц? Он очень нервничал, но в страхе никак не мог решиться покинуть кров. И он съедал селёдку, приправленную кошачьим кормом; изо всех сил старался не прислушиваться к треску бумажных пакетов, раздававшемуся каждую ночь около его домика, совсем как взрыв петарды; и жил, объятый ужасом, ближе к потолку, чем к полу, так как кот постоянно выслеживал его, грозно махая хвостом.

Так прошли несколько недель. А на следующий день после смерти матери Когана в своей квартире в Бронксе, когда Мори вернулся домой с двойкой за контрольную по математике, Коган, взбешённый, с трудом дождался, пока Эди поведёт сына на урок музыки, и в открытую атаковал птицу. Он загнал её метлой на балкон, и Шварц, не находя себе места от страха, стремительно кинулся в свой домик. Коган, торжествуя, подбежал к нему и, схватив за обе тощие лапки, вытянул наружу. Птица пронзительно каркала, изо всех сил хлопая крыльями, в то время как Коган крутил её над головой. Но Шварц, выписывая круги, вывернулся, схватил Когана за нос и накрепко впился в него своим клювом. Коган взвыл от боли. Ударив птицу кулаком и с силой дёргая её за лапы, он, в конце концов, высвободил свой нос. Затем он снова стал размахивать трепыхающейся птицей, пока Шварц не обессилел. Тогда яростным рывком он вышвырнул птицу в ночную темноту. И Шварц камнем упал на мостовую. Вслед за ним Коган выкинул птичий домик с кормушкой и, стоя у края балкона, дождался, пока они с шумом упали вниз. А затем целый час приходил в себя, не выпуская из рук метлу, сердце его бешено колотилось, нос ныл от боли. Коган ждал, что Шварц вернётся, но убитая горем птица так и не прилетела.

— Ну вот я и разделался с этим грязным прохвостом, — подумал торговец, выходя с балкона. Эди и Мори уже были дома.

— Вы только посмотрите, — сказал им Коган, показывая на свой распухший до неузнаваемости нос. — Вот что наделала эта паскудная птица. Теперь у меня останется шрам на всю жизнь.

— Где он сейчас? — спросила испуганная Эди.

— Я выбросил его в окно, и он улетел. Скатертью дорога.

Никто не возразил, только Эди промокнула платком глаза, а Мори сразу же бросился повторять таблицу умножения. В результате выяснилось, что он знает её от силы наполовину.

Весной, когда растаял последний зимний снег, мальчик, растроганный воспоминаниями, бродил по своему кварталу в поисках Шварца. Недалеко от реки он случайно наткнулся на мёртвую чёрную птицу. Оба её крыла были переломаны, шея свёрнута, оба птичьи глаза выколоты.

— Кто это с тобой сделал, Мистер Шварц? — всхлипнул Мори.

— Антисемиты, — сказала ему позднее Эди.

Натурщица

Однажды утром Эфраим Элигу позвонил в Лигу Молодых Художников и попросил порекомендовать ему опытную натурщицу, которая согласилась бы позировать обнажённой. Он высказал пожелание подобрать женщину лет тридцати и спросил секретаршу, может ли она посодействовать в его просьбе.

— Ваше имя мне незнакомо, — ответила она. — Вы прежде с нами не сотрудничали? Некоторые наши студенты позируют, но обычно только художникам, которых мы знаем.

Мистер Элигу признался, что раньше не обращался к ним и дал понять, что он любитель, хотя когда-то брал уроки рисования в Лиге.

— У Вас есть своя студия?

— Да, это просторный, хорошо освещённый зал.

— Я не совсем дилетант, — продолжал он, — но не брался за кисть уже много лет, а сейчас хотел бы сделать несколько набросков обнаженных женщин, хочется вернуть утраченное чувство формы. Я не профессиональный художник, Вы понимаете, но серьёзно занимаюсь живописью. Если нужны какие-то отзывы обо мне, могу их предоставить.

Он поинтересовался, какова плата за позирование, и после небольшой паузы женщина ответила:

— Шесть долларов пятьдесят центов.

Мистер Элигу сказал, что его это устраивает. Он как будто хотел ещё что-то выяснить, но секретарша вовсе не стремилась поддержать разговор. Она записала его имя и адрес, пообещав подыскать для него подходящую модель и прислать её через день. Он поблагодарил женщину за помощь.

Это было в среду, а натурщица появилась в пятницу утром. Она позвонила накануне вечером, чтобы договориться о времени сеанса. Около девяти часов утра раздался короткий звонок, и мистер Элигу поспешил открыть дверь. Эфраим Элигу, седовласый мужчина лет семидесяти, жил в коричневом кирпичном доме недалеко от Девятой Авеню. Сейчас его очень волновала предстоящая работа с молодой натурщицей.

Натурщица оказалась довольно невзрачной женщиной лет двадцати семи или около того. Старый художник сразу отметил про себя её очень выразительные глаза. На ней был голубой дождевик, хотя на дворе стояла весна, а в небе — ни облачка. Старому художнику понравилось её лицо, но говорить об этом он не стал. Женщина решительно вошла в комнату, даже не взглянув на него.

— Хороший день выдался, не правда ли? — заметил он.

— Да, хороший день, — согласилась она.

— Настоящая весна, — продолжал старик. — Деревья вновь покрываются листвой.

— Где мне переодеться? — спросила натурщица.

Мистер Элигу спросил её имя, и она ответила:

— Мисс Пэрри.

— Я думаю, Вы можете переодеться в ванной, Мисс Пэрри, или, если хотите, в моей комнате — прямо по коридору — там никого нет, и Вы можете спокойно переодеться. В комнате теплее, чем в ванной.

Натурщица ответила, что ей всё равно, но всё же предпочла ванную.

— Это как Вы пожелаете, — сказал старик.

— Ваша жена где-нибудь поблизости? — поинтересовалась девушка, пытаясь заглянуть в комнату.