Рассказы

— В этом он был мастер, — усмехнулась Вероника, поглядывая на гадалку, которая, подавшись к свече, поводила над жидким огоньком ладонями. — И в газете своей все первоапрельские шутки придумывал. То статью напечатал о том, что рухнула Пизанская башня — и фотографию развалин туда же тиснул. То сочинил, что "Титаник" подняли со дна, отремонтировали и пустили в плаванье. Еще что-то… Ах да, написал как-то, что на Тишинском рынке пиво продают по старым ценам, по тридцать семь копеек за бутылку — скандал вышел страшный, народ чуть в щепки этот несчастный рынок не разнес: где, мать вашу, наше пиво?

— А было ли хорошее? — гадалка, окунув пальцы в баночку с каким-то порошком, посыпала щепотку на огонь, свеча отплюнулась мелкими, пушистыми искорками. — Между вами — было.

Вопрос… Наверное — да. И наверное, именно в том, что все у него происходит с бухты-барахты. То прибежит вечером — шевелюра дыбом, глаза горят: "Айда завтра в горы! На лыжах кататься! Да черт с ними, с планами! С заказом билетов черт! Улетим как-нибудь! — и — бах! — на колени. — Ну милая, я тебя умоляю!" Все отпуска — так. То в горы, то на море, то куда-то за Полярный круг, на Северный Урал… Но, положа руку на сердце, в этих внезапных и нелепых побегах от домашнего уюта была своя прелесть.

— А не ты ли, моя хорошая, виновата?

— Кто знает, — пожала она плечами. — Возможно. Просто однажды сказала ему: все, Сережа, я устала от такой жизни. Он не хотел уходить. Потом все-таки ушел. Он в общем-то человек тонкий, понимал, чувствовал мое настроение… — она помолчала, потом резко поднялась с пола, тряхнула головой: — Ну все, хватит с меня этого бреда. Я пошла, — на пороге обернулась, прищурилась: — И знаешь что… Не называй меня так — моя хорошая. Я не хорошая. Я вздорная и глупая баба, дошло?

— Эй! — донесся до прихожей тихий голос гадалки. — Ты губы-то подкрась. Волосы поправь. Тебя ведь дома, как обещано, твой суженый ждет.

— Ой, ну прекрати ты нести ахинею! — и вышла, громко хлопнув дверью.

Но едва шагнув за порог, остановилась как вкопанная, принюхалась — потревожил какой-то новый, выпадавший из традиционной обоймы привычных домашних запахов, аромат — терпкий, отчетливый, жесткий. Так пахнет мужской одеколон. Чувствуя, как дыхание вдруг перебилось и ноги сделались ватными, заставила себя пройти по коридору. Налево — кухня, дверь распахнута, на табуретке у стола сидит, закинув ногу на ногу, Сережа: старые джинсы, вылинявшая полосатая майка, шлепанцы — его вечная домашняя одежда, которую она полтора года назад упрятала подальше в шкаф с глаз долой.

— Привет! — как ни в чем ни бывало, широко улыбнулся он. — Вот здорово, что ты пришла, — он облизнулся, почмокал губками. — Кстати, а что у нас сегодня на ужин? Жрать охота, сил нет.

— Этого не может быть… — ошарашено прошептала она.

— Ты о чем это? — удивленно моргнул он, приоткрыв рот — он слишком картинно сыграл эту сценку, и она начала догадываться; и окончательно догадалась, когда он, обняв ее за плечи, повел в гостиную, толкнул дверь, открывая ее взгляду торжественно накрытый стол с массой всякий вкусностей, шампанским. — Как это мило! — расхохотался он, приветствуя гостей. — Какая трогательная неожиданность!

Средних лет мужчину она прекрасно знала — Кондаков, редактор этой дурацкой газетки, в которой работал Сережа, девочку — нет. Хотя… Эти роскошные черные волосы. Этот соблазнительный пунцовый рот. Этот лукавый цыганский блеск темных глаз. Колдунья? Ну, разумеется она, только теперь выглядит не столько живописно и напоминает секретаршу.

С минуту Вероника стояла на пороге, прикидывая в уме сюжет очередного Сережиного розыгрыша: тиснули, значит в своей газетке рекламку, подсунули ей в ящик, а дальше — дело техники, господи, и как это она купилась, ведь сто лет знает эту нескучную шатию-братию… Ну-ну. Решительно шагнула к столу, всплеснула руками:

— Кондаков, милый! Сто лет не виделись! Ну, чего сидишь, давай, пуляй шампанское в потолок. М-да, шампанское и сухое вино, — и нахмурилась. — А чего, водки что ли нет? — а потом украдкой наблюдала, как вытягивается лицо Кондакова.

— Так ты, насколько я тебя знаю… — недоуменно протянул Кондаков. — Вроде не по этому делу.

— Вот еще! — кокетливо дернула она плечиком. — С чего это ты взял? — и махнула рукой: — А, ладно, обойдемся шампанским и вашим молдавским сушняком. Ну, накатывай! — и под пенистое игристое так здорово было сидеть, слушать их покаянные речи о том, как они заморочили ее, как Лиза (она в самом деле оказалась секретаршей) разыгрывала в своей квартирке роль колдуньи… Пили, дурачились, хохотали, а потом, проводив гостей, долго стояли с Сережей в прихожей, и она наконец тихо спросила:

— Все дежуришь по апрелю? — и он, потупившись, покачал головой, кивнул на настенный календарь:

— Какой апрель в разгар лета? — обнял ее, притянул к себе, поцеловал.

Рано-рано, часов в шесть утра, она, осторожно убрав с груди сонную Сережину руку, выскользнула из-под одеяла, оделась, на цыпочках вышла из спальни, тихой сапой пробралась на кухню, достала из шкафа тетрадный листок, ручку. Перо быстро заскользило по бумаге: "Сережа, спасибо за розыгрыш, было очень мило. Извини, не дождалась, пока ты проснешься — надо было спешить в Шереметьево, встречать мужа, он сегодня возвращается из Женевы, он у меня, Сережа, дипломат. Ах, да, вчера забыла тебе сказать о своем замужестве — извини, так вышло. Ну, пока. Приберись в гостиной, помой посуду. Ключ от квартиры положи под коврик. Нет, в самом деле, хоть вчера было и не первое апреля, но все вышло очень мило. Пока."

Пробралась в спальню, положила листок на тумбочку, вышла на улицу, уселась на лавочку в палисаднике через дорогу от дома и стала ждать.

Он выскочил из подъезда минут через двадцать — на ходу натягивает майку, застегивает джинсы, волосы стоят дыбом, в глазах — растерянность, отчаянье, — пометался туда сюда на тротуаре, уронил голову на грудь, едва волоча ноги побрел к подъезду; прежде чем скрыться за дверью, напоследок огляделся, увидел ее.

— О, господи! — схватился за голову. — И как я, самый великий прикольщик в этом городе, не догадался? — подбежал, обнял, привлек к себе, поцеловал в висок. — Ну все, все, будем считать, мы квиты.

— Сережа… — шепнула она ему на ухо. — А может махнем в горы, а? Прямо сегодня? У меня с понедельника неделя свободная — отгулы. Махнем?

Он энергично замотал головой: какие горы, ты что, нельзя ж так — с бухты-барахты! И потом: он теперь начальник, ответственный секретарь, все планирование на нем, весь редакционный порядок. Она — точно так же, как он делал это десятки раз в той их, прошлой, жизни — медленно опустилась на колени.

— Ну, милый, я тебя умоляю…

С минуту он стоял, глядя в небо, потом махнул рукой:

— А-а, один раз живем! Кондаков меня поймет. Я ему из Терскола позвоню, — подхватил ее на руки, побежал через дорогу.

В ТЕНИ МОЖЖЕВЕЛЬНИКА

Переезд в новый офис все равно что основательный ремонт в доме: как верно говорят в народе, — хуже землетрясения. И странно, что к концу недели ты еще сохраняешь способность шевелиться. То есть: разбирать сваленные впопыхах в огромные картонные ящики бумаги, сортировать офисные папки, аккуратно выстраивать их на полках стеллажа, освежать унылость новых, еще пахнущих свежей штукатуркой, стен сочным пятном любимого плаката… Она зябко поежилась, оглядывая свой маленький кабинет офис-менеджера: все предметы обстановки аккуратно прописаны в знакомых до мелочей графах, на которые тщательно расчерчено пространство нового рабочего места, однако все тут не так и все не то: того теплого, обжитого и уютного гнезда, что было свито семь лет назад в одном из замоскворецких пряничных особнячков, уже не восстановить. Цены на аренду помещений в центре с нового года вознеслись до каких-то стратосферных высот — даже вполне благополучному рекламному агентству их не потянуть, вот и пришлось перебираться в этот район, бесконечно от прежнего теплого московского центра далекий, точнее сказать, — инопланетный.