Рассказы

— Этот сукин сын не просыхает, — сказал толстый мужчина человеку, вышедшему из кондитерского магазина, чтобы собрать монеты с газетного лотка. Хозяин магазина кивнул.

В восемь часов поливальная машина, свернувшая со Второй улицы, с шумом покатила по проспекту, извергая из своего металлического брюха две веерообразные струи воды. Вода пенилась на раскаленном асфальте, и в воздух поднимались столбы водяной пыли. Когда машина стала разворачиваться у станции надземки, облако прохладного тумана осело на потном лице Уолли и он проснулся. Судорожно огляделся по сторонам, понял, что это не Джимми, и страх отступил.

День выдался влажный и изнурительно жаркий, и у Уолли разболелась голова. В животе урчало, во рту стоял кислый привкус. Ему хотелось есть, но в кармане не было ни цента.

Мимо него шли на работу люди, Уолли вглядывался в их лица, но тех, кого знал, не увидел. Просить деньги у незнакомцев он не любил. Когда человека знаешь — совсем другое дело. Он заглянул в витрину кондитерского магазина — там были часы — и, увидев, что уже восемь двадцать пять, расстроился. Опыт у Уолли был большой, и он понял, что лучшие шансы упустил. Те, кто работает на фабриках и в магазинах, прошли рано утром, конторские служащие — их служба начиналась часом позже — тоже. Оставались только случайные прохожие да домохозяйки, отправившиеся за покупками. С них много не получишь. Уолли решил, что еще подождет и, если вскорости никто не подвернется, пойдет в овощную лавку, спросит там, нет ли у них каких-нибудь фруктов на выброс.

В половине девятого мистер Давидо, живший в квартире над кулинарией, вышел из дому и пошел открывать свою парикмахерскую на противоположной стороне улицы. Вид стоявшего на углу Уолли его потряс. Как странно, подумал он, если видишь то, что вроде бы было здесь всегда, кажется, все снова как прежде.

Парикмахер — маленький смуглый человек лет под шестьдесят. Его курчавые волосы поседели, он носил старомодное пенсне на черном шнурке. Руки у него были короткие и крепкие, с толстыми пальцами, но он очень ловко ими орудовал. Клиенты знали, как споро работают эти короткие пальцы, когда нужно побыстрее закончить стрижку. Если спешки не было, мистер Давидо работал медленно. Иногда он стриг кого-нибудь, и человек, взглянув в зеркало, вдруг замечал, что парикмахер отрешенно смотрит в окно, губы его сжаты, а в глазах — тихая грусть. Минуту спустя он вскидывал брови, вновь принимался за стрижку, и его короткие толстые пальцы, чтобы нагнать время, порхали с удвоенной быстротой.

— Эй, Уолли! — воскликнул он. — Ты где прятался? Давненько ты здесь не показывался.

— Я болел, — ответил Уолли. — В больнице лежал.

— Небось, так и пьешь эту отраву, виски?

— Да нельзя мне больше пить. Диабет у меня. Взяли анализ крови, говорят — диабет.

Мистер Давидо сокрушенно покачал головой.

— Ты уж себя береги, — сказал он.

— Мне туго пришлось. Едва гангрену не заработал. С гангреной ноги вообще ампутируют.

— Как же так случилось, Уолли?

— Да это все с тех пор, как меня мой братец Джимми отдубасил. У меня ноги и распухли. Врач сказал — чудо, что гангрена не началась.

Говоря это, Уолли смотрел на улицу. Парикмахер поймал его взгляд.

— Ты уж лучше держись от брата подальше.

— Я начеку.

— И здесь, Уолли, постарайся не показываться. Брат же сказал тебе, что ему не нравится, когда ты здесь крутишься. Нынче, Уолли, всякой работы полно. Нашел бы себе что-нибудь, комнату бы снял.

— Да, я как раз собираюсь куда-нибудь пристроиться.

— Каждый день надо искать, — сказал парикмахер.

— Буду, — ответил Уолли.

— Ты не откладывай. Сходи в бюро по трудоустройству.

— Пойду, — сказал Уолли. — Только сначала мне надо кое с кем встретиться. Столько появилось незнакомых лиц. Здесь все теперь по-другому.

— Это да, — согласился парикмахер. — Одиноких почти не осталось. Это я по парикмахерской замечаю. Женатые мужчины в отличие от холостых бриться не ходят, только стричься. Они себе электробритвы покупают. А одинокие — те молодчаги!

— Сдается мне, тут все либо умерли, либо переженились, — сказал Уолли.

— Ушли на войну, кое-кто не вернулся, а многие переехали.

— От Винсента ничего не слышно? — спросил Уолли.

— Ничего.

— Я подумал, дай-ка спрошу.

— Ничего, — повторил парикмахер. Они помолчали с минуту, и он сказал: — Ты заходи попозже, Уолли. Я тебя побрею.

— Когда?

— Попозже.

Уолли проводил взглядом мистера Давидо, который пересек улицу и, миновав аптеку и прачечную, остановился перед парикмахерской. Прежде чем зайти внутрь, он достал из кармана жилета ключ и завел крутящуюся вывеску. Столбик, раскрашенный красными, белыми и синими спиралями, завертелся.

Мимо прошли мужчина с женщиной, и Уолли показалось, что мужчина знакомый, но тот прошел, опустив глаза, мимо, и Уолли посмотрел ему вслед с презрением.

Ему надоело глазеть на прохожих, и он побрел к газетному лотку — почитать заголовки. Мистер Марголис, хозяин кондитерской, вышел и забрал мелочь.

— Вы что, думаете, я ваши вонючие гроши стащу? — обиделся Уолли.

— Позволь уж мне перед тобой не отчитываться, — сказал мистер Марголис.

— Какого черта я еще ходил в твою забегаловку!

Мистер Марголис побагровел.

— Ты, смутьян, убирайся отсюда! Давай, уматывай! — заорал он, маша руками.

— Вот психованный!

Чья-то тяжелая рука схватила Уолли за плечо и развернула. На мгновение у него от ужаса потемнело в глазах и подкосились ноги, но, увидев, что это его старшая сестра Агнесса, а рядом — мать, он приосанился — будто это не он перепугался.

— Ты что тут вытворяешь, пьянь паршивая? — Голос у Агнессы был зычный.

— Ничего я не делал.

Мистер Марголис видел, как менялся в лице Уолли.

— Ничего он не делал, — сказал он. — Просто лоток загораживал — людям не подойти.

И он удалился к себе в магазинчик.

— Тебе ж велели держаться отсюда подальше, — проскрипела Агнесса. Она была высокая, рыжая, могучая. Широченные плечи, огромные груди, распиравшие желтое платье.

— Да я просто тут стоял.

— Агнесса, кто это? — спросила мать, прищурившись сквозь толстые стекла очков.

— Это Уоллес, — с отвращением сказала Агнесса.

— Мам, привет, — сказал Уолли тихо.

— Где ты пропадал, Уоллес?

Миссис Маллеин была полная женщина, огромный живот, сутулая спина. Сквозь редкие седые волосы, забранные двумя янтарного цвета гребнями, просвечивала розовая кожа. Она подслеповато моргала — это было видно даже сквозь очки — и крепко держалась за локоть дочери, боясь нечаянно на что-нибудь наткнуться.

— Я, мама, в больнице был. Меня Джимми избил.

— И поделом тебе, алкаш проклятый! — сказала Агнесса. — Сам во всем виноват. Джимми столько раз тебе деньги давал, чтобы ты пошел в бюро, нашел работу, а ты их тут же пропивал.