Рассказы

Задержались ребята возле большого кувшина, расписанного цветами. По бокам у него торчали круглые ручки, а горло узкое, как у гуся.

— Зачем такой горшок?

— Как зачем? Пить.

— Чего пить?

— Воду.

— Тю, столько разве выпьешь: живот лопнет.

— У буржуев не лопнет, — сказал Пашка, — у буржуев животы вот какие, — и Пашка широко развел руки.

Забрели ребята в какую-то темную комнатку и с величайшим недоумением рассматривали круглую белую посудину, над которой висел на стене такой же белый ящик с длинной цепочкой и ручкой на конце.

— Чегой-то? — шепотом спросил Володька.

Ребята молчали. Никто не знал, зачем здесь эта посудина. Но вот кто-то потянул за цепочку, и вода с шумом полилась в чашу. Тогда Пашка почему-то замялся и сказал:

— Пошли отсюда, нечего тут делать.

Дни поздней осени коротки, и вот уже завечерело. Ни Пашка, ни его преданные воины не заметили, как за окнами постепенно темнело. Ребята ходили по беломраморным лестницам степного двора, по его голубым, золотистым и красным залам, где на окнах висели бархатные портьеры, а на полу постланы ковры. Ребят поразила незнакомая жизнь, и порой им казалось, что они очутились в сказке.

Пашка, очарованный красотой картин и статуй, мебели и ковров, совсем забыл, что пришел с огнем и мечом, пришел, чтобы заставить буржуев стать перед ним на колени. Да и «буржуи» выглядывали из-под кроватей испуганными глазенками. Пашке уже не хотелось, чтобы перед ним становились на колени, он уже насытился победой. И когда Колька Штейгер, проходя мимо двери, за которой спрятались буржуйчики, забарабанил в нее кулаком, Пашка сказал:

— Не трогай, нехай сидят. И так набрались страху, гляди, пора штаны стирать.

А в это время в комнате плохо понимавшие по-русски дети горько плакали, сгрудившись вокруг Мадмазель Таранки. Кто был посмелее, тот на цыпочках подкрадывался к двери и поглядывал в замочную скважину, стараясь понять, что делают грозные завоеватели. Но те уже ничего не разбивали, просто ходили по коридорам, тихо переговариваясь.

Когда стемнело, с крыши, по пожарной лестнице спустился Пашкин часовой и доложил, что со стороны села через овраг движутся к дому какие-то люди с топорами и на бричках, запряженных лошадьми. Часовой добавил, что он заметил этих людей еще перед сумерками, и ему показалось подозрительным, что они прятались в балке, о чем-то сговаривались и указывали пальцами на помещичий дом.

Часовой рапортовал Пашке в коридоре, где лежал на полу и, наверно, отдохнул хорошенько, а может, и соснул часок поверженный «генерал». Пашка обратил внимание, что старик, услышав тревожное сообщение часового, стал бурно обнаруживать признаки жизни: мычал, мотал головой, давая понять, что хочет что-то сказать.

Пашка велел развязать «генерала», и, когда ребята освободили деду затекшие руки и вынули изо рта кляп, старик, заикаясь и отплевываясь, сказал, что нужно поскорее закрывать двери и окна, что это едут сельские кулаки грабить имение — они уже не первый раз пытаются это сделать. Главарем у них какой-то Микола Чирва, лютый человек.

Некоторое время Пашка молчал, озадаченный словами старика. Потом вспомнил, как однажды сам видел Чирву в ревкоме. Кулак пришел со своими дружками, за поясом у него торчал револьвер. «Заседаете, господа-товарищи?» — спросил он. «Заседаем, — ответил Петр, председатель ревкома. — Что хорошего скажете, Чирва?» — «А то скажу, что моя пушка, между прочим, наведена на ваш ревком». — «Чем же ты зарядил пушку, не бураками стрелять собираешься?» — «У Чирвы есть чем заряжать и кому стрелять есть», — сказал кулак. Петр рассердился не на шутку. «Знаешь что, Чирва, некогда нам твои прибаутки слушать. Говори, зачем пришел?» — «Грицко, объяви им нашу декларацию», — приказал Чирва. Бандит в рваном треухе вышел наперед и стал читать: «Мы, селяне, объявляем себя единственной и абсолютной властью». — «Иди проспись, Чирва, — сурово сказал Петр. — Обойдемся без кулаков». — «Ты моего кулака еще не пробовал, — задирался Чирва. — Мы представители народа и требуем разделения власти». — «Какой ты представитель народа? Ты пьяница — это мы хорошо знаем». — «Идем, батько, — потянул за рукав Чирву один из бандитов. — Хай, они тут заседають, а мы знаем, шо делать». — И бандит, подмигнув, нехорошо усмехнулся…

Только теперь до сознания Пашки дошло, почему посмеивался бандит и о каком «деле» он говорил. Петр рассказывал, что кулаки нередко опустошали отобранные у богачей дома, убивая тех, кто охранял добро.

Пашка, а за ним Володька Дед мигом влезли на чердак и, увидев деревенские брички в балке, поняли, что старик был прав.

Бандиты приближались к дому.

Когда ребята спустились вниз, старик уже запер на крючки все двери в доме, закрыл ставни в окнах. Но Пашка понимал: окна без стекол, хотя и со ставнями, — плохая защита. Он приказал забросать окна подушками, матрацами, завалить мебелью. Закипела работа, и едва успели подпереть ставни стульями, как во дворе послышались чужие голоса, топот ног и в дверь грубо застучали.

Пашка притаился за дверью рядом со стариком, который принес свое ружье и передал Пашке. На стук никто не отзывался. В дверь загрохотали громче.

— Чего надо? — спросил Пашка, стараясь придать голосу суровость для устрашения.

— Кто в доме есть? Открывай!

Пашка ответил за всех:

— Уходите, тут проживают международные дети!

— Открывай, паскуда!

Пашку задела грубая форма обращения. Надо было бы шарахнуть по бандитам из ружья, но патронов всего два, и надо беречь.

— Постучи, постучи, а мы не откроем, — ответил Пашка и велел ребятам сносить к двери скамейки, столы. Они даже зеркало в массивной деревянной раме приволокли и свалили на баррикаду.

А со двора барабанили сильнее.

— Открывай, иначе будем двери рубать!

— Только сунься, — сказал Пашка и клацнул ружьем, переломив стволы, будто заряжает их.

После угроз и окриков за дверью притихли, должно быть, готовились к штурму, позванивало лезвие топора, и вдруг раздался треск: бандиты принялись рубить створки дверей.

— Рубай веселей, — кричал кто-то.

Мадмазель Таранка, услышав треск, догадалась, что в дом пришли настоящие грабители, те, что пугали ее в темные осенние ночи. Эта опасность была куда серьезнее налета мальчишек. Поняли это и маленькие жители детского приюта, поднялся горький плач. Мадмазель Таранка в отчаянии металась по комнате, ломая руки, не зная, что делать. Она проклинала судьбу, что забросила ее в эту варварскую страну, и нет ей, несчастной женщине, ни минуты покоя, и не у кого просить защиты.

Все же она взяла себя в руки, поняв, что сидеть взаперти в столь опасную минуту нельзя. Она решила выйти из своего укрытия, сначала приоткрыла дверь и высунула голову, потом вышла сама. Ребятишки потянулись за ней, вцепившись со всех сторон в ее длинное строгое платье.

Пашка продолжал командовать, а сам искоса глядел на перепуганных чужеземных ребятишек, которые уже не со страхом, а с мольбой и надеждой поглядывали на него, своего спасителя. Пашке стало жаль малышей, и он почувствовал ответственность за их маленькие жизни.