Рассказы

Как мало надо, чтобы тебя заметили…

— Да пошел ты! — в тон ему отвечаю я.

Опять секунда тишины. Мужик делает шаг ко мне, цепляя на лицо маску ярости. Одновременно он сжимает кулаки и повторяет свою фразу, только в более грубой форме:

— Ты что, ох. л?!

Я хватаю со стола большие ножницы и зажимаю их в руке. Готов идти до конца и мужик это понимает. Останавливается и с ненавистью смотрит на меня. Кружится голова, меня кидает то в жар, то в холод, я даже не все предметы вижу четко, некоторые расплываются в разноцветные пятна… Мне хреново, но я не промахнусь.

— Положи! — доносится откуда-то.

— Пошел на..й. — отвечаю я, не удивляясь, а даже радуясь своей невесть откуда взявшейся смелости.

— Что?! Что ты сказал?!

А мужик ведь молчит.

Черт! Я Игоря послал.

Впрочем, какая разница? Что он, что этот тип… два сапога пара.

Господи, как мне хреново…

— Да пошли вы все! Я увольняюсь! К черту! — я не говорю, я выплевываю слова вперемешку с ненавистью, скопившейся за все время, пока я тут работал. — Мне твой долбаный склад уже поперек горла стоит!

Прохожу мимо мужика и тот делает шаг в сторону, не сводя глаз с ножниц.

— Ты не увольняешься, — слышу я на удивление спокойный голос Игоря. — это я тебя увольняю. Пойди, принеси ключи от склада и верни назад ножницы.

— Назад? Я бы их тебе в зад вернул. — я швыряю ножницы на пол и они падают с металлическим лязгом к ногам покупателя. Я успеваю краем глаза заметить, как он делает шаг в мою сторону и сразу же выскакиваю на улицу.

Валить! Валить, пока цел!

Выскакиваю и бегу быстро-быстро, не оглядываясь. Даже быстрее, чем утром, хотя сейчас мне тяжелее, чем тогда. Бегу и чувствую зажатую в руке тысячерублевку. Она придает мне уверенности. Игорек, пошел ты на… вместе со своим долбаным складом! Пошли вы…

Только через два квартала я останавливаюсь и смотрю назад: никто за мной не бежит, все спокойно. Рядом со мной стоит ларек, в котором я вижу то, отчего сердце начинает биться чаще. Предвкушение… Холодное пиво.

Я протягиваю продавщице бумажку, выдерживаю унизительную процедуру проверки купюры на подлинность и беру с прилавка запотевшую бутылку «Балтики». Запихиваю сдачу в карман и лью в иссохшее горло живительную влагу.

Хорошо.

Я сворачиваю в первый переулок и иду по дороге. Иду, сам не знаю куда. Это неважно. Поразительное чувство свободы — давно я уже этого не испытывал.

Мне нравится все вокруг — легкий утренний ветерок, шевелящий кроны деревьев, солнце, светящее пока без напряга, улыбающиеся лица прохожих, собака, писающая возле фонарного столба, маленький мальчик на трехколесном велосипеде…

Чувствую себя намного лучше и не уверен, что причиной тому было лишь пиво. Окружающая среда тоже внесла свой вклад в улучшение самочувствия. Я не жалею о том, что сделал, я даже не хочу думать о том, что потерял работу.

Я свободен!

Прохожу мимо небольшой станции техобслуживания, вижу работающих слесарей в грязных замасленых штанах и майках, копающихся в двигателе «шестерки» и мне становится жаль их. Привязанные к своей работе желанием заработать, они не могут позволить себе так, как я, пройтись утром по тенистой улочке с бутылкой пива в руке, почувствовать всю прелесть подобных прогулок. А когда солнце встанет в зените, они будут продолжать, истекая потом, копаться в грязном двигателе и смотреть на таких, как я, проходящих мимо. Смотреть и не думать, что вот так проходит жизнь, которой до лампочки, корячишься ли ты под жарким солнцем или наслаждаешься ей в меру свои желаний и возможностей, забив на дурацкие правила.

А ветерок то, ветерок! В лицо!

Я прохожу мимо «офиса»; сейчас там никого нет, но я смогу зайти туда, ключ лежит под ведром возле входной двери. Прохожу мимо — одному там делать нечего, тем более, что нет там и плана. Сколько помню, ни разу трава не оставалась на следующий день. Всю и сразу… Как говорил старый мохнатый наркоман Винни-Пых: «План если есть, то его сразу нет.»

У меня еще треть бутылки — сейчас присесть на лавочку, выкурить сигарету и допить пиво не на ходу, а неторопясь, спокойно.

Лавочка стоит очень удачно — в тени и в стороне от дороги. Впрочем, дорогой это назвать можно с натяжкой. Я смотрю на кочковатую землю и представляю, какая здесь грязь во время дождя. А вот лавочка стоит на большой бетонной плите, врытой в землю, и здесь наверняка грязи не бывает. Да и сама лавочка на удивление чистая, я с удовольствием присаживаюсь на нее и вытягиваю ноги. Людей на улице практически нет; те, кого я вижу, все куда-то спешат, уткнув озабоченые лица в лежащую перед ними дорогу. Назло им я улыбаюсь и достаю из кармана сигарету. С наслаждением затягиваюсь и, не выпуская дым, делаю глоток пива. Говорят, что от этого вставляет. Не сильно, но эффект есть. Кажется, это называется «курить через затяжку». Посмотрим.

Я успеваю докурить сигарету до половины, когда слышу рядом какой-то звук. Поворачиваюсь и вижу бомжа. Не очень так чтобы оборванного и вонючего, но все-таки бомжа. Он присел на самый край скамейки и перебирает в своей рваной сумке какой-то хлам. Видимо, почувствовав на себе мой пристальный взгляд, он поворачивается и смотрит то на бутылку, то на сигарету в другой руке. Я молча смотрю на него и затягиваюсь. Бомж сглатывает слюну и просит:

— Бутылочку не выбрасывайте, ладно?

Иногда все-таки приятно, когда тебя, молодого, называют на вы, с уважением. Пусть это даже бродяга.

У меня хорошее настроение и желание сделать какой-нибудь хороший поступок. Я делаю последний глоток и протягиваю бутылку бомжу. В ней еще осталось немного, я знаю об этом. Бомж хватает бутылку и допивает остатки. Смотрит, как я курю и вздыхает.

Хорошо быть щедрым, когда тебя это особо не напрягает. Миг, и я тяну бомжу сигарету.

Мы сидим молча и курим. Изредка я смотрю на него — интересно, о чем он думает?

Сигарета дотлевает до фильтра и начинает обжигать пальцы. Отбрасываю ее в сторону и неожиданно для самого себя спрашиваю:

— Выгодное это дело, бутылки собирать?

Он отвечает не сразу, раздумывает, потом поворачивается ко мне:

— Смотря где. Здесь моих четыре контейнера и угол в парке около теннисных столов. Небогатые места, так, на жизнь хватает.

— Как это, твоих четыре контейнера? — я тоже поворачиваюсь и смотрю на него.

— Очень просто. Вон те дома видишь? Возле них стоит пять жбанов. Два моих, один Генки Лысого, еще два Валькины. И по одному контейнеру возле спуска и рядом с пивняком. Кроме меня никто не может туда залезть. И в углу возле парка тоже никто кроме меня не имеет право собирать.

— А если кто-то залезет?

— Если кто-то залезет, то я на него право иметь буду! — со злостью произносит бомж и сплевывает в сторону.

— Это как? — усмехаюсь я. — Если я, к примеру, полезу в твой жбан, то ты мне предъявлять будешь?

— Тебе нет. Ты же не из наших. Если ты туда полез, то не за едой, одеждой и бутылками… ты наше не возьмешь. Потому как не надо тебе это. А вот наш брат, он до чужого охоч. Все время норовит в чужой жбан залезть. Скрысятничать хочет. Если кто чужой попадется, мы его всей толпой изобьем, а если свой… Продадим.