Рассказы
Шрифт:
Выстрелить Денису не удалось. Даже одного неосторожного движения оказалось достаточно, чтобы гоголи взлетели и… Он проводил их взглядом. И не было ни досады, ни сожаления. Только радость, светлая и непонятная.
Больше утки не прилетели. Возвращаясь домой, Денис снова завернул на ту лужицу, к которой с таким нетерпением подкрадывался ночью, и тщательно исследовал все вокруг. Днем это место оказалось совсем не таинственным. Деревья стояли редко, и ветви не царапали лицо. С березы, пораненной нечаянным выстрелом, капал сладковатый сок. В луже плавало оброненное птицей перо, а на илистом
…Потом ему стали знакомы каждая тропинка в наших лесах, каждая камышинка на озерах. А интерес к охоте пропал. И когда он покидал наши края, то чудное ружье с серебристой чеканкой на замках так и осталось висеть на стене, запыленное и никому не нужное.
По сидячим…
Осень опалила землю. У обочин доцветали ромашки, догорали звёздочки полевого горошка. Уже тянулась паутина на ветру, и косачи вылетали кормиться на свежее жнивье.
Алешка сутками не вылезал из кабины: возил хлеб от комбайнов на ток по разбитым проселкам, по кочковатым лесным дорогам – нет у колхозного «газика» асфальтовых путей и когда они встречаются случайно, то таращит машина фары – глаза и не может понять – что за чудо? Так, во всяком случае, утверждал Алешка.
Был у Алешки друг. Звали его Степан. Работал Степан в лесхозе а жил на кордоне, рядом с колхозной заимкой.
Охранял заимку древний дед, не снимавший круглый год ватные солдатские штаны. И кордон, и заимка располагались на небольшой поляне; с одной стороны к ней подступал сосновый бор, с другой вытянулись в поля березовые и осиновые колки – пристанище дикой живности.
И Степан, и Алешка были охотниками. Алешка даже ружье возил за спинкой сидения, но охотились оба редко, наскоком, потому что в самый разгар сезона хватало других забот, зимой же… Зимой не наохотишься.
Однажды вечером под окнами кордона остановился знакомый «газик», и через минуту вошел Алешка. Весь он был какой-то измятый, задерганный и шмыгал простуженным носом. А несло от него чем-то едким, густым – для лесного человека совершенно невыносимым! Едва переступив порог, Алешка подтянул табуретку и сел. Потом посмотрел на сапоги, устало отряхнул колени. И сапоги, и брюки так пропитались грязью и маслом, что трудно было отличить, где начинаются одни и кончаются другие… Почмокав погасшей сигаретой, спросил: «Ну, как ты тут?»
Степан тоже сел на табуретку, пожал плечами:
– Всё так же, – мол… – и потянулся за спичками – Лови!
Алешка поймал коробок, подержал, точно не знал, как распорядиться спичками и погасшей сигаретой и, наконец, разобравшись, бросил спички на стол, а погасшую сигарету под ноги:
– Не хочу… Третью пачку за сутки…
И добавил:
– Ты кинь мне фуфайчонку в угол, сосну часок… Пока комбайн чинят.
– Может, поужинаешь вначале?
– А что есть?
Степан встал, заглянул в кастрюлю:
– Борщ. С утра остался. На двоих хватит…
– А я тебе хлеба вез, сала… Бутылка с тормозухой разбилась и все залила.
– То-то прет от тебя, не продохнуть.
– Да? А я ничего, принюхался…
Молча
похлебали из одной тарелки, попили чаю. Алешка ожил, ни с того, ни с сего засмеялся, сказал:– Ох и птица дурная пошла! Косачи прям у дороги на деревьях сидят! Проезжаю мимо – хоть бы почесались!
– Техники они не боятся, – рассудительно заметил Степан, повторяя то, что слышал от старших. – Раньше, говорят, и повозок не боялись, а сейчас еду верхом – еще издали улетают…
Они поболтали о том, о сем. И Алешка уехал в ночь и крутил баранку, наверное, до утра и работал бы еще сутки или двое, потому что на уборке люди себя не жалеют и вкалывают столько, сколько вытерпит техника, но на следующий день пошел дождь, и комбайны стали. Дождь шел два дня. Еще день ждали, пока протряхнет земля и валки, на третий Алешка забежал возбужденный, ершистый – выспавшийся:
– Ты чего сидишь?! Косачи под носом, а у тебя борщ без мяса! Собирайся!
– Как «собирайся»? Куда? – заупрямился Степан.
– Хватай ружье и не рассуждай! Прям у дороги сидят! Патроны, патроны не забудь!
– Да нет у меня патронов! Не заряжался! А твои где?
– Высыпались, черт! За спинкой возил, трясет – вся дробь под седушкой!
Побежали на заимку. Старик порылся в картонной, засиженной мухами коробке, выдал десяток позеленевших патронов.
– Вы и мне, робята, петушка… Или курочку… Они сейчас скусны-и!
– Какой разговор!
Отправились. Алешка тараторил:
– Точка! Последнее поле добиваем! Техники нагнали – тьма! По десятку КАМАЗов за каждым комбайном! Пока очередь дойдет – выспаться можно!
По ухабистой лесной дороге «газик» мотало и корежило. Степан до боли прикусил язык и несколько раз боднул головой потолок. Наконец, выехали в поле. Слева редколесье, справа – жнивье.
– Вот они!
Впереди на старой березе сидели два косача. Среди ветвей еще один. На соседней – штук пять или шесть сразу, а дальше…
– Хороша стайка, – прошептал Степан и, сразу оценив ситуацию, скомандовал:
– Езжай потише. Я дверку открою и…
– Заметят! Из кабины нужно! Я стекло опущу! – И Алешка тоже потянулся за ружьем.
– А кто рулить будет?! – возмутился Степан.
– Ничего, мы потихоньку…
– А как же я?! Мне ж не видно!
– И ты тоже! В окошко!
Степан опустился на пол, стал тыкать стволом в окно.
– Локоть убери! Локоть!
Машину тряхнуло, приклад Алешкиного ружья мазнул Степана по носу, по губам.
– У-у! Осторо..!
– Приготовились! Раз… два… три!
Степан ничего не видел, но когда в окне что-то мелькнуло, он по команде нажал спуск. Бойки клацнули одновременно, но выстрелов не последовало.
– Что за черт?
Быстро перезарядили и снова – чок! чок!
Алешка повернулся, загыкал недоумевающе:
– Во, дела!
Участок, где сидели косачи, кончился, они развернулись и даже остановились, чтоб разобраться:
– Патроны старые. Или отсырели.
– Ничего, какой-нибудь все равно жахнет.
– Ага. Ты только приклад к себе прижимай. Мне ж при отдаче нос своротит!
– А ты локтем в бок не тычь… Там же чирь!
Проехали еще раз. И снова не прозвучало ни одного выстрела.