Расследованием установлено…

Трое суток отсиживался Раковский в гулко пустой, запущенной квартире, пропитанной затхлостью и страхом. Невидимый, но ощущаемый остро, как случайно пролитая карболка, страх затаился в захватанном руками телефонном аппарате и дверном замке, подсматривал за Раковским из щели зашторенных окон, рычал в моторах машин, проходящих мимо дома. Страх полз на него из углов квартиры. Он гнал его светом всех включенных лампочек, даже в ванной и туалете, децибелами старого транзисторного приемника, случайно найденного им в шкафу. Страх не покидал его даже в короткие часы забытья, превращая сон в такое душевное истязание, которое можно пожелать только злейшему своему врагу. Два раза, поборов страх, он задворками пробирался к мастерской, но зайти туда не отважился. Проходил мимо, кося глаза на занавески полуподвальных окон, зарешеченных толстыми железными прутьями. Занавески он повесил так, что, если кто-то посторонний тронет их, от него это не укроется.

Занавески были на месте. А он так и не решился войти в мастерскую.

И все же надо было что-то предпринимать. Обзвонить своих сообщников, может быть, они кое-что прослышали.

Телефон в квартире для этого не годился. Раковский посматривал на него с опаской, как на западню.

Он стоял в телефонной будке и по привычке зорко держал в поле зрения тротуар. Уже третий из его надежных пособников не ответил на телефонный звонок. На какие-то секунды внимание отвлекла записная книжка, где шифром был записан нужный телефон. А когда он поднял глаза, перед ним, будто из-под земли, выросли двое. Спортивного вида, рослые. И пол будки поплыл под ватными ногами…

Сидя в машине между двумя молчаливыми парнями, Раковский прикидывал разные варианты поведения на допросе. Теперь он не сомневался: Аллен назвала его имя, и ему, конечно же, устроят с ней очную ставку. И предъявят улики контрабандной сделки — эти злополучные три статуэтки.

В том, что он передал их Аллен, придется признаться — запираться бесполезно. Разумеется, начнут докапываться, где он взял эти отмеченные клеймом фирмы Фаберже изделия. Достал у коллекционеров, которые по понятным причинам визитных карточек не оставили. Так принято у дедовых людей, имеющих дело с редчайшими шедеврами искусства…

В этот же день следственно-розыскная группа произвела обыски в квартире Раковского, в мастерской и еще у двоих его сообщников. К позднему вечеру кабинет Линяшина был похож на музейный зал, в котором спешно готовится к открытию экспозиция изделий декоративно-прикладного искусства. Подоконники, стол, стулья — все было заставлено камнерезными работами с украшениями из серебра, золота, драгоценных камней, моделями статуэток из глины, пластилина или гипса. Ни Линяшин, ни другие сотрудники управления, работавшие по делу Раковского, не ожидали, что вещественных доказательств его преступной деятельности окажется так много.

На первых порах всех озадачили изъятые из тайника в мастерской Раковского пять статуэток с клеймом фирмы Фаберже. Поставили их рядом с теми, которые пыталась контрабандно вывезти Аллен Калева. Сравнили с фотографиями из старого журнала, присланными Сердобольскому Сержем Лаузовым.

Линяшину показалось даже, что у него двоится в глазах. Он тряхнул головой: нет, со зрением вроде все в порядке. Посмотрел на лица сотрудников, столпившихся у стола, прочел и в их глазах недоумение.

Три статуэтки из пяти, изъятых в мастерской, были абсолютно точными копиями контрабандного товара Аллен Калевой. И на всех стояли фирменные клейма Фаберже.

Первым пришел в себя Линяшин.

— Понимаете, в чем дело? — спросил он, сам еще до конца не веря в мелькнувшую догадку. — Кажется, Раковский остался верен себе и в сделке с Аллен Калевой, своей верной сообщницей…

— Сделал искусные подделки под Фаберже, выдав ей их за подлинные изделия? — неуверенно высказал предположение Андрей.

— Вот именно! — теперь уже не сомневаясь в своей догадке, согласился Линяшин.

С обыска приехала последняя группа.

— Полюбуйтесь на это! — сказал следователь Кондрашов, вынимая из мешка матрицы, пуансоны, восковки, формы для литья металла…

— Убедительные улики преступной деятельности Раковского по еще одной статье Уголовного кодекса, — констатировал Линяшин. — Организация запрещенного законом промысла, наверняка с использованием наемного труда. Другими словами, создание подпольной фирмы лже-Фаберже…

В кабинет вошел полковник Климов. Все вежливо расступились, пропуская его к столу, на котором выстроились сразу обращающие на себя внимание совершенством исполнения, изяществом и богатством украшений статуэтки, украденные Раковским из квартиры Сердобольского.

Взгляд полковника тоже замер на изделиях-близнецах.

— Разве Фаберже тиражировал свои работы? — удивился он.

— Нет, Василий Николаевич, — ответил Линяшин. — И специалисты, и справочная литература по истории торгового дома Фаберже утверждают: все изделия создавались только в одном экземпляре. Словари тех времен, — добавил он с улыбкой, — не знали слова «ширпотреб».

— Выходит, что Раковский решил внести поправку в те словари? — Климов осторожно взял со стола пасхальное яйцо-шкатулку, обрамленное тончайшей работы сканью. — Это подлинный Фаберже или подделка?

Линяшин развел руками:

— Никто пока не знает. Пригласим авторитетных специалистов, пусть они разбираются. Вот и Аллен Калева, считающая себя знатоком работ Фаберже, не отличила подделки. А ведь, как нам теперь известно, по европейским аукционам ездила, специально изучала спрос на эти изделия. Раковский и ее обвел вокруг пальца, подсунул подделки…

— Ах так? — заинтересовался Климов. — Это следствию, пожалуй, на руку…

— Почему? — не понял Линяшин.

— Вы сколько раз допрашивали Калеву? — не ответив на вопрос, спросил Климов.

— Четыре. Завтра утром снова допрошу.

— Сдвиги есть? Или упорно продолжает выгораживать Раковского, рассказывает вам, какой он благородный, чудесный человек?

Линяшин смутился.

— Пока всячески обеляет его.

— А вы, надо полагать, внушаете ей, какой он мерзавец, махинатор, спекулянт нашими национальными ценностями, как он паразитически живет и обкрадывает всех нас.

— Не без этого, Василий Николаевич, — согласился Линяшин, хотя начал догадываться, куда клонит Климов. — Должна же Калева иметь представление, почему мы возбудили против Раковского уголовное дело, почему по нему, как говорится, давно плачет тюрьма…

— Внесите небольшие коррективы в ваш допрос Калевой. — Климов замолчал, вероятно подыскивая нужные слова. — Не взывайте к ее совести, понятие о которой она, так же как и Раковский, считает пережитком варварства, чем-то вроде убожества. Не тратьте праведный гнев по поводу паразитического образа жизни Раковского. Ей на это наплевать. Раскройте Калевой глаза на то, что он обманывал и обворовывал ее, свою сообщницу. Обманывал красивую, знающую себе цену женщину, которая привыкла обманывать других, но не прощает, когда это проделывают с ней. Вот тогда и ей Раковский может стать мерзок и противен, как и вам. Вот тогда она кое-что и скажет о нем, хотя бы в отместку за его предательство. Вспомните, как быстро открестился от своего бывшего повелителя Кныш. Стоило только ему узнать от вас, что Раковский надул его…