Расстрельное дело наркома Дыбенко

Заметим, что тема кровавой расправы с офицерами проходит красной нитью через все первые главы мемуаров нашего героя. При каждом удобном случае Дыбенко пишет, что скоро он будет убивать офицеров. Хотелось бы верить, что это он писал фигурально…

Возникает законный вопрос, а за какие такие прегрешения жаждал наш герой обильной офицерской крови? И это при том, что в своих воспоминаниях Дыбенко не приводит нам ни одного конкретного случая издевательств офицеров над матросами, а уж тем более лично над собой. В его описании лишь общие обвинения в том, что офицеры – это офицеры, а корабельная служба тягостна и нерадостна.

Но офицеры являются офицерами при любом режиме и при любой власти, а корабельная служба одинаково нелегка и сопряжена с определенными лишениями и при царизме, и при социализме. Так какие конкретные претензии были у Дыбенко к царской власти? А собственно говоря, никаких конкретных претензий и не было, было лишь желание поучаствовать в хорошей «бузе» и заработать на этом себе авторитет среди сослуживцев, о котором Дыбенко очень страстно мечтал и которого у него, несмотря на все его усилия, так и не было. Что же касается убийств офицеров, то если бы Дыбенко был 3 марта на борту «Павла Первого», то, судя по его мемуарам, он бы с радостью помогал таскать кувалду неутомимому кочегару Руденку… Но на самом деле Дыбенко оказался хитрее.

* * *

Из воспоминаний Н. Ховрина: «Нам было известно, что жандармское охранное отделение на каждом корабле имело своих людей, и поэтому держали ухо востро. Агенты-осведомители служили вместе с нами и ничем не выделялись из общей массы. На крупных кораблях с охранкой обычно был связан и кто-либо из офицеров. У нас на “Павле” таким жандармским прихвостнем был старший штурман Ланге (лейтенант В.К. Ланге – штурманский офицер линкора “Император Павел Первый”. – В.Ш.). Этот человек, разумеется, скрывал свое истинное лицо не только от матросов, но и от командного состава: многие офицеры, даже из самых заядлых монархистов, брезгливо относились к таким типам. Осторожный Ланге однажды допустил довольно грубый промах, благодаря которому нам и удалось его раскрыть. Штурмана подвел разорванный конверт, оставленный им в офицерском гальюне. На измятом клочке хорошо были видны фамилия Ланге и штамп жандармского управления. Находка попала в руки вестового матроса, входившего в одну из наших пятерок. Он немедленно уведомил об этом своих товарищей, а связной сообщил в руководящую группу. Мы организовали наблюдение за штурманом и теми, с кем он чаще всего общался, надеясь выявить провокаторов. Однако сделать это нам не удалось. А в том, что агенты на линкоре есть, никто из нас не сомневался. Мы даже подозревали нескольких человек. Но прямых улик против них не было… Старший штурман Ланге в момент восстания был на берегу. На борт вернулся, когда все уже было кончено. Едва он появился на палубе, его окружила группа разъяренных моряков. Услышав их возгласы, Ланге понял, что ему угрожает. Он стал умолять, чтобы ему сохранили жизнь. Признался, что шпионил за матросами, но не один. – Вы и не подозреваете, кто еще ходит среди вас, – выкрикивал Ланге. В этот момент его кто-то ударил прикладом по голове. Упавшего штурмана добили. В ту минуту все считали такой поступок естественным. Лишь потом многие стали высказывать мысль, что договорить Ланге не дал один из тех, кто сам был связан с охранкой. Разоблачить этого человека не удалось».

В воспоминаниях Н.А. Ховрина обращает на себя внимание сразу несколько фактов. Во-первых, он подтверждает информацию П.Е. Дыбенко о связях Ланге с жандармами и его неофициальной деятельности на корабле как внештатного контрразведчика. Во-вторых, Ховрин утверждает, что в момент массовых убийств офицеров на «Павле» Ланге там было. По утверждению Дыбенко, тогда на линкоре не было и его. Спустя некоторое время Ланге возвращается на «Павел». Спустя некоторое время туда же возвращается и Дыбенко. Если Дыбенко действительно являлся информатором Ланге, то Ланге был смертельно опасен для Дыбенко, потому что если бы он заговорил, да еще к своим словам приложил соответствующие бумаги, то Дыбенко бы просто растерзали.

В свою очередь и Дыбенко был смертельно опасен для Ланге, так как было понятно, что он постарается уничтожить лейтенанта как можно быстрее, пока тот не заговорил. В такой ситуации задача Ланге сводилась к тому, чтобы как можно быстрее рассказать правду о Дыбенко. Задача же Дыбенко была совершенно противоположной – уничтожить лейтенанта, пока тот не открыл рот.

В рассказе Н.А. Ховрина все происходит именно в соответствии с тем, что стремились сделать и Ланге, и Дыбенко. Едва Ланге попадает к матросам, он тут же заявляет, что готов назвать имя провокатора, который находится среди них. Он готов дать информацию взамен на жизнь. При этом фраза «Вы и не подозреваете, кто еще ходит среди вас» говорит о том, что информатором являлся не какой-то безвестный кочегар или ученик машиниста, а весьма популярный и знакомый всей команде человек, которого никто никогда и не подумал считать предателем. Итак, Ланге делает свой ход первым. Еще несколько мгновений, и он может спасти свою жизнь, назвав имя провокатора. Но инициативу перехватывает противоположная сторона, и лейтенант тут же получает смертельный удар прикладом по голове. Согласитесь, чтобы хладнокровно и расчетливо убить человека прикладом, причем убить в самый нужный момент, ни раньше, ни позже, надо обладать не только огромной силой, но и определенными навыками. Разумеется, сам Дыбенко прикладом Ланге не убивал. Во-первых, у него не было таких навыков, а во-вторых, он был весьма заметной фигурой на корабле, чтобы стоявшие вокруг матросы не увидели, кто именно убивает. В-третьих, убив Ланге, Дыбенко бы просто подставился.

Однако навыки подобных убийств имелись у уже известного нам кочегара Руденка, который, как мы помним, ходил и убивал попавшихся ему на пути офицеров чугунной кувалдой. При этом бил всегда именно по голове. Именно кочегар Руденок являлся для убийства Ланге идеальной фигурой. Было очевидно, что матросы воспримут еще одно его убийство как данность – всем известный кочегар-садист кончает в порыве злости еще одного золотопогонника. Ну поторопился, ну погорячился. Ну это же Руденок, что с него взять!

Вполне возможно, что ситуация развивалась следующим образом. Узнав о прибытии Ланге на корабль, Дыбенко срочно находит Руденка и уговаривает его, за некие будущие преференции, совершить еще одно убийство. Условие одно – убить лейтенанта следует немедленно, пока Ланге не начал порочить некоторых честных людей. Уговаривать Руденка долго не пришлось. Кувалды под руками не оказалось, и Дыбенко сунул палачу винтовку.

Я не поверю, что матросы не видели, кто именно долбанул Ланге по голове прикладом. Все всё видели. Но так как Руденок не мог быть провокатором, в силу своей дебильности, никто ничего доказать и не смог. Думаю, что данную ситуацию хорошо понимал и Н.А. Ховрин. Поэтому он и говорит о естественности такого поступка для садиста Руденка. При этом активисты были весьма раздосадованы тем, что провокатор ускользнул у них из рук.

Что касается садиста с линкора «Император Павел Первый» кочегара Руденка, то во время допроса в мае 1938 года Дыбенко, рассказывая о своих художествах во время Гражданской войны, неожиданно проговорился, выдав следующую фразу: «С 1918 со мной на фронтах были мои верные товарищи, которых я знал еще по службе в царском флоте – матросы Омельчук, Пиянский и Руденок. На них я мог положиться как на самого себя». Руденок – фамилия не слишком распространенная, поэтому с большой долей уверенности мы можем утверждать, что верным товарищем, на которого он мог положиться «как на самого себя», был уже известный нам неутомимый убийца с линкора «Император Павел Первый» кочегар Руденок. Становится понятной и та причина, по которой Дыбенко так приблизил к себе палача Руденка. После окончания Гражданской войны следы кочегара-садиста навсегда теряются в круговерти Гражданской войны.

Как мы уже знаем, о своих подозрениях в провокаторстве Дыбенко Ховрин намекал и в других местах своих мемуаров. Большего позволить себе он не мог. В 30-е годы, когда Н. Ховрин первый раз издал мемуары, Дыбенко ходил в героях и был при власти, а потому с легкостью бы свел счет со своим старым недругом. При переиздании же мемуаров в 60-х годах над Павлом Ефимовичем уже витал ореол жертвы сталинского произвола, а сам Н.А. Ховрин был в слишком преклонных годах, чтобы начинать разоблачать Дыбенко, не имея при этом к тому же никаких реальных доказательств. Впрочем, кое-что Н.А. Ховрин нам все же поведал.

Ну а теперь вспомним в этой связи показания Дыбенко на допросе в 1938 году, когда он признал факт того, что был завербован как осведомитель именно лейтенантом Ланге. Имя штурмана всплыло тогда совершенно неожиданно.

17 мая 1938 года, на допросе П.Е. Дыбенко, следователь не обошел вниманием весьма немаловажный вопрос: каким образом Дыбенко удалось скрыться от разоблачения после Февральской революции? На это Дыбенко ответил следующее: «Обстоятельства сложились для меня в этом отношении очень удачно. Все же, несмотря на это, я всю жизнь вплоть до ареста боялся разоблачения. В момент Февральской революции восставшие матросы убили Ланге вместе с другими 15 офицерами этого корабля. Таким образом, единственный живой свидетель исчез. В том же 1917 году моряки в Гельсингфорсе разгромили и сожгли здание, где помещалось охранное отделение, в котором чаще всего бывал с моими материалами старший лейтенант Ланге. Таким образом, я предполагаю, были уничтожены все документы, обличающие меня. Среди моряков, симпатизирующих большевикам, я пользовался славой революционера, арестовывавшегося, преследовавшегося царским правительством и это дало мне возможность в первые же месяцы после революции выдвинуться на пост председателя Центробалта, а после Октябрьской революции на пост Наркома Морских Сил».

На допросе Дыбенко заявляет, что и убийство Ланге, и поджог охранного отделения в Гельсингфорсе стали для него счастливой случайностью и что ни к тому ни к другому он не приложил свою руку. Данное утверждение сомнительно. Относительно убийства Ланге мы уже говорили выше. Что же касается поджога охранного отделения в Гельсингфорсе, то, по-видимому, оно было организовано или Дыбенко, или другими такими же, как он, еще неразоблаченными провокаторами, с целью сокрытия своих преступлений перед матросами. Для Дыбенко уничтожение охранного отделения являлось вопросом жизни и смерти, и он наверняка сделал все возможное, чтобы уничтожить все улики. Поэтому думаю, что, говоря, что после Февральской революции «обстоятельства сложились для него в отношении возможного разоблачения очень удачно», Павел Ефимович, по своему обыкновению, лгал. Не обстоятельства сложились удачно, а сам Дыбенко сделал все от него зависящее, чтобы они сложились именно так, как ему было нужно.