Рассвет над морем

— Что он продает?

— Ласточкина.

— Кто этот Ласточкин?

— Купец второй гильдии.

— На кой черт он нам?

— Его зовут Николай.

— А что из этого? Моего двоюродного брата в Филадельфии тоже зовут Николас. Но я и не предполагал, что его можно выгодно продать.

Фредамбер неодобрительно, а вместе с тем и ехидно поглядел на своего шефа.

— Но купец второй гильдии Николай Ласточкин связан с большевистским подпольем.

Риггс насторожился.

— Что вы хотите этим сказать, мистер?

— «Николай» — это кличка главного руководителя одесского большевистского подполья.

Риггс свистнул.

Минуту он с искренним восхищением глядел на своего агента. Потом сквозь восхищение промелькнула искра зависти. Наконец, все эти переживания сменило выражение недоверия.

— Разве мало Николаев на свете?

— Да будет вам известно, сэр, что, по сведениям контрразведки, полное имя руководителя большевистского подполья — Николай Ласточкин. Судите сами — может ли быть такое совпадение, чтобы в большевистском подполье было два Николая Ласточкина?

— Нет, — авторитетно подтвердил Риггс, — в подполье это невозможно, подпольщики никогда не дублируют кличек. Это, безусловно, настоящий Ласточкин.

После этого наступила пауза. Фредамбер тоже налил себе сода-виски, несмотря на то, что сода и была вредна для его желудка. Риггс чокнулся с ним. Оба они были в эту минуту взволнованы.

Выпив и несколько успокоившись, Риггс спросил:

— Сколько?

— Двести тысяч.

Риггс ворчливо огрызнулся:

— Голову Котовского мы оценили только в пятьдесят тысяч.

Риггс был скуп.

Фредамбер возразил:

— Но Котовский — только один из большевистских вожаков, а Ласточкин — главный руководитель.

Это было существенное замечание.

Риггс молчал. Он раздумывал, конечно, не о деньгах; деньги были не его собственные, а из кассы Эф-Би-Ай. К тому же, как настоящий американский бизнесмен, Риггс хорошо понимал, что деньги в кассе ржавеют, а в обороте начинают блестеть, принося дивиденды. Дивиденды для агента американской разведки неплохие: сам руководитель большевистского подполья! Риггс раздумывал над другим: как бы оттереть от этого дела Фредамбера, чтобы все дивиденды — и слава разведчика и денежное вознаграждение за удачную операцию — достались только ему?

Фредамбер тоже молчал. Ом молчал потому, что сам испугался своего предложения. Ведь Мишка Япончик требовал за помощь в поимке Ласточкина только сто тысяч, а двести — это уж Фредамбер сам набил цену перед Риггсом, чтобы компенсировать хотя бы частично свои потери на Мишке Япончике.

— Что ж, — наконец, провозгласил Риггс, — я согласен.

В счет за поимку Николая Ласточкина он уже решил поставить четыреста тысяч, а Фредамбера с помощью генерала д’Ансельма убрать ко всем чертям! Можно, скажем, довести до сведения французского генерала кое-какое… неодобрительное отношение его начальника штаба к французской политике. Контроль над французской политикой он, Риггс, сможет осуществить теперь, когда позиции его укрепились, и без Фредамбера. Английскую политику он сумеет контролировать через коммерческого секретаря Багге. А за деникинцами он будет присматривать через агентов консула Энно. А Ласточкина… Ласточкина пусть добудет Ева с помощью своего Ройтмана, который тоже связан с Мишкой Япончиком, — раз теперь уж точно известно, что добывать надо именно Ласточкина.

На всякий случай Риггс счел необходимым заметить, так, будто между прочим:

— Кстати сказать, я получил извещение, что к нам прибывает подкрепление. Моим заместителем в миссию едет полковник Багман, а также персонал: капитан Штейнберг, лейтенанты Уатгауз, Аллен и Джекс. В скором времени прибудет и состав консульства США. Его должен возглавить консул Дженкинс, вице-консулами едут Дулитл и Бури, ну, и консультанты Полярд и Олсон.

Не было никакого сомнения, что и среди новых сотрудников военной миссии США и в аппарате консульства будет не один парень из Эф-Би-Ай. Риггс имел основания предполагать, что агентуре может стать тесно.

— Опасаюсь, — сказал он, считая необходимым заранее посеять в душе Фредамбера тревогу, — что надо ожидать кое-каких изменений и в нашей разведывательной сети… Словом, надо поторопиться! Ни на минуту не будем откладывать поимку этого самого «товарища Николая». Тем более что и Ева напала уже на кое-какие следы…

Это было сказано для того, чтобы Фредамбер намотал себе на ус: если Ласточкина действительно «купят» через Мишку Япончика или того же самого Ройтмана, можно будет сослаться, что дело не в Япончике и не в помощи Фредамбера, а Риггс с Евой постарались здесь собственными силами.

В это время в кабинет Риггса вошел Гейк Шеркижен. Он был взволнован.

— Вы видите? — закричал он с порога.

— Что такое? Что нужно видеть? И чего ты так перепуган, точно за тобой гонятся кредиторы?

— Как, вы ничего не видели? Смотрите же!

Шеркижен подошел к окну, указывая рукой на бульвар.

Риггс, а за ним и Фредамбер тоже подошли к окну.

То, что они увидели, действительно могло и поразить и взволновать. Весь бульвар — от конца до конца, сколько хватал глаз, ограниченный в поле зрения рамой окна справа и слева, — был заполнен женщинами. Но это была не просто толпа. Женщины стояли стройными шеренгами в несколько рядов, плечо к плечу, как солдаты на параде. Их лица были обращены сюда — к окнам миссии Риггса.

— Что за чертовщина! — выругался Риггс. — Демонстрация, что ли? Чего они хотят? Что они кричат?

Двойные рамы изолировали от уличного шума, и с бульвара ничего не было слышно.

Риггс распахнул окно настежь.

Холод зимнего утра влился в комнату сильной струей, ветер зашелестел бумагой на столе, и легкий туман заклубился по комнате. За холодом, ветром и туманом вползли и звуки с улицы. То был звук сирены с какого-то далекого катера, свистки паровозов с подъездных путей в порту, гудок парохода на рейде. Слышны были даже удары прибоя за Карантинным молом. Но не слышно было ни одного звука с бульвара. Женщины ничего не кричали. Они стояли молча.

Риггс высунулся в окно и поглядел в обе стороны вдоль бульвара. Шеренги женщин, казалось, были бесконечны. Вправо от Риггса голова женской колонны упиралась в ступеньки здания думы. Влево колонна тянулась через весь длиннющий Николаевский бульвар за памятник дюку, очевидно до самого Воронцовского дворца. Тысячи, много тысяч женщин, выстроившись четырьмя шеренгами, стояли на бульваре спиной к морю и лицом к зданиям городской думы, американской миссии Риггса, помещения английского адмирала Болларда в «Лондонской» гостинице и резиденции французского консула Энно и командующего оккупационной армией генерала д’Ансельма в Воронцовском дворце — и молчали.

— Черт! — процедил сквозь зубы Риггс. — Они стоят так, словно каждый десяток или каждая сотня имеет своего командира! Чего они хотят? Что написано у них на плакатах?

Женщины стояли молча, и приблизительно каждая десятая держала в руках лист картона с надписью.

Фредамбер прочел:

«Хлеба!» Все плакаты были одинаковы. На всех написано только это единственное слово: «Хлеба!»

Тысячи одесских женщин стояли перед представителями власти, которая господствовала в городе, и требовали хлеба!