Рассвет над морем

— Доктор! — прошептал он. Вы не доктор!

— Почему же? — усмехнулся Котовский. — Вы же сами видели, сколько сегодня было пациентов… Я очень прошу вас, дорогой Влас Власович, простить мне всю эту… комедию. Не сердитесь, что доставил вам несколько неприятных минут и так вас напугал. Но ведь вы сами убедились, что дело было чрезвычайно важное. Я, дорогой Влас Власович, действительно сочувствую забастовщикам. Да и вы, надеюсь, не за папу римского…

— Доктор! — снова воскликнул Влас Власович со всей экспансивностью, на какую был способен в свои пятьдесят лет. — Доктор! Хотя собственно вы и не доктор… Но ведь это же был сам Мишка Япончик?

— Да, это был именно он.

Влас Власович даже за голову схватился.

— Боже мой! Как вы решились? Это же гроза! Но он вас боится. Значит, вы еще больше гроза, вы…

— Ураган? — подсказал Григорий Иванович. — Самум? Всемирный потоп?

— Вы все шутите… — неодобрительно покачал головой старый фельдшер. — А у меня даже поджилки трясутся…

Котовский подошел к шкафчику с лекарствами и инструментами, отпер собственным ключиком свое отделение и вынул бутылку со спиртом и две посудинки, какими ставят банки.

— Выпьем, Влас Власович, чтоб у вас поджилки не тряслись.

Влас Власович охотно принял посудинку из рук Григория Ивановича и с удовольствием чокнулся. Спирт был не разведенный, он обжигал горло. Но они опрокинули, и оба даже не поморщились. Влас Власович только одобрительно крякнул.

Котовский тоже удовлетворенно вздохнул и лукаво подмигнул старому фельдшеру:

— Счастье еще, Влас Власович, что вам не пришлось ставить ему клизму. Горячее было б тогда дельце. Не знаю, вышли бы мы с вами отсюда живыми…

Влас Власович прижал руки к груди и даже поднялся на цыпочки.

— Доктор, — сказал он, — хотя вы и не доктор, а я только старый инвалид, но если вам и в самом деле понадобится когда-нибудь старый инвалид, который только и умеет, что ставить банки да класть компрессы, вы можете на меня рассчитывать!

— Вот это слово мужчины! — похвалил Григорий Иванович. — В таком случае давайте еще по одной.

Они выпили еще по одной, и Котовский сказал:

— Один большевик — и, надо вам сказать, большевик настоящий, — один из крупнейших одесских большевиков, сегодня пожурил меня, что я вас, Влас Власович, до сих пор не распропагандировал. Он ругал меня за вас, Влас Власович. Как это так, говорит, своего напарника и не распропагандировать? Нам, говорит, каждый человек дорог…

— За меня? — перепугался Влас Власович. — Я — дорог?

— За вас! Вы — дороги. И выходит, что я уже на ходу исправил свою ошибку. Итак — распропагандировал я вас, Влас Власович, или не распропагандировал? А? Будем вместе бороться за восстановление советской власти?

Влас Власович снова прижал руки к груди и поднялся на цыпочки.

— Доктор!.. Хотя вы и не доктор…

Тон у него был торжественный, словно он собирался произнести высокую клятву. Но вдруг его точно пронзило.

— Доктор! — крикнул он. — Я знаю, кто вы, доктор! Вы — сам Котовский!..

— Спокойно, Влас Власович! — мягко остановил его Григорий Иванович. — Вы мне перестаете нравиться. Вы что-то чересчур уж догадливы. Давайте договоримся: я этого не слышал, вы этого не говорили, вам это даже и в голову не приходило. Согласны?

— Так точно! — даже вытянулся старый фельдшер, совсем так, как вытягивался он на параде перед генералом Драгомировым после окончания школы ротных фельдшеров в Киеве, тридцать лет назад.

Как раз в эту минуту зазвенел звонок на парадном.

Влас Власович заковылял вниз — открывать.

8

— Доктор! — испуганно прошептал Влас Власович с порога. — Что за напасть такая? Опять пациент!

Вошел Ласточкин.

Они радостно поздоровались.

— Ну, как дела, Григорий Иванович, или, простите, доктор Скоропостижный?

— Спасибо, Иван Федорович! О ваших и не спрашиваю: события говорят сами за себя. Одесса еще не знала такой стачки! — Котовский улыбнулся. — Забастовала даже костюмерная оперного театра. Когда мне сегодня понадобилось превратиться из доктора Скоропостижного в помещика Золотарева, я не мог этого сделать…

Ласточкин захохотал.

— Логично, Григорий Иванович! Забастовка идет против всех помещиков, даже… липовых!

— Но отчего вы так поздно, Иван Федорович? — забеспокоился Котовский. — Уже девятый час, ночь, осадное положение, рискованно это для вас…

Ласточкин беспечно отмахнулся:

— Бог не выдаст, свинья не съест, Григорий Иванович!

Котовский засмеялся.

— Да и дело у меня к вам срочное. Где уж там откладывать!

Они сели друг против друга в кресла перед столом, и Котовский шутя надел свои огромные черные докторские очки.

— Ну-с? На что жалуетесь? Сердце? Печень? Желудок?

— Сердце! — серьезно отвечал Ласточкин. — Сердце у меня не на месте, Григорий Иванович! Боюсь, не подстроили бы какой-нибудь пакости меньшевики. В Центропрофе через совет так называемых «социалистических» партий заправляют фактически они. Непременно сделают какую-нибудь подлость со стачкой — спровоцируют, предадут! Не могут они, чтобы не спровоцировать и не предать. Такова уж меньшевистская натура. Уже и приметы есть.

— А именно?

— Да вот настойчиво распространяют басню, что Антанта, дескать, идет сюда только для того, чтобы… ликвидировать немецкое влияние. Ссылаются при этом на авторитетное заявление… консула Энно. А для трудового народа что такое «немецкое влияние»? Расстрелы, виселицы и издевательства — зверский режим полугодовой оккупации! Против этого «влияния» сейчас пылает в огне восстаний вся Украина. Меньшевистские лидеры и говорят: раз Антанта посылает сюда свою армию для борьбы с немецким «влиянием», против которого борется украинский народ, то… радоваться должен украинский народ антантовской интервенции и всемерно поддерживать ее. А? Как это вам нравится? Наичистейшая меньшевистской грязной воды провокация!.. Был я сегодня на заводе Гена, на митинге. Выступает один рабочий, спрашивает: как же так? Немецкая ли, французская или американская — все равно интервенция, все равно империализм! Так они, сукины сыны, выкручиваются: что вы! Германия была кайзеровская, а во Франции и Соединенных Штатах, видите ли, демократия и вообще цивилизация! Армия Антанты несет нам «святые принципы демократии»! Как это вам понравится? — Ласточкин вдруг весело рассмеялся. — Был я сегодня в Главных железнодорожных мастерских, на митинге… Изгнали меньшевистских лидеров из железнодорожных мастерских! Такой шум поднялся! — Ласточкин оборвал смех. — А я к вам по делу, Григорий Иванович. Нужна ваша помощь.

— Говорите, что там такое? Будет выполнено, Иван Федорович.

Ласточкин встал с кресла и, заложив руки за спину, начал ходить взад-вперед по комнате.

— Стачка! Нам необходимо выиграть эту стачку. Потому что в требованиях стачки стоит: легализация Совета рабочих депутатов! — Он вдруг остановился перед Котовским. — И тут опять меньшевистская провокация. Пугливый и неустойчивый элемент они стращают тем, что, дескать, легализация Совета означает провозглашение советской власти. А завтра прибудет десант антисоветской коалиции, и, конечно, немедленно же начнутся боевые действия против советской власти и кровопролитие! Понимаете? Вот пугливый элемент и начинает бояться легализации Совета. А Совет нам необходим до зарезу! Только через Совет мы можем поднять и организовать широчайшие слои трудящихся. Но… — Ласточкин снова заходил по комнате, — но если мы стачку проиграем… — а как разумные хозяева и трезвые политики, веря в победу стачки, мы в то же время должны быть готовы к тому, что стачка может быть и проиграна… — так вот в случае провала стачки мы начнем упорную, кропотливую, пускай и длительную работу среди масс. Организуем советский актив в подполье, созовем конференции советского актива в подполье, наладим работу отдельных органов Совета в подполье, поведем агитацию из подполья… Что это вы помрачнели, Григорий Иванович? — прервал себя Ласточкин и остановился перед Котовским. — Что такое я сказал вам не по душе?