Рассвет над морем

Котовский пожал плечами.

— Не понимаю я вас, Иван Федорович.

— Ну как же вы не понимаете? — искренне огорчился Ласточкин.

— Я понял все, что вы сказали, Иван Федорович. А не понимаю вашей… тактики и стратегии. Да что там! — Котовский хлопнул ладонью по столу и тоже встал. — Не согласен я с вами, Иван Федорович!

— С чем не согласны? — удивился Ласточкин.

— Не согласен с вашей идеей: если забастовка сорвется и Совет не будет легализован, то… упорная, кропотливая и длительная работа в подполье… организации, конференции, актив… Бюрократизм! Воду в ступе толочь! Не понимаю и не согласен!

Ласточкин минутку помолчал, гневно глядя на стоявшего перед ним Котовского, но сдержался.

— Что же вы предлагаете? — спокойно, но с угрозой в голосе спросил он.

— Решительные и… и немедленные активные действия!

— А именно? Прошу — яснее.

— Пожалуйста, яснее: восстание!

— Восстание?

— Да, восстание! И немедленно. Завтра же!

Минуту они стояли друг против друга молча, сверля друг друга гневными глазами, точно собираясь вот-вот кинуться один на другого — крупный, коренастый и сильный Котовский, маленький, сухопарый и щуплый Ласточкин.

Затем Ласточкин, измерив Котовского взглядом, спросил:

— Позволите диагностировать это как… истерию?

— Нет, не позволю! — гаркнул Котовский. — Не позволю! И докажу!

— Как же вы это докажете? — язвительно протянул Ласточкин. — Разрешите полюбопытствовать?

Котовский рубанул воздух рукой — ему не хватало слов, горячих, резких, уничтожающих, но убедительных и сильных, как он сам.

— Докажу… — прорычал он, — делом докажу! Завтра с тысячей, полтысячей, сотней смельчаков выйду на улицу с оружием в руках…

— С оружием в руках? — ехидно переспросил Ласточкин.

— Да, с оружием! Переколем, порубаем, постреляем контру вместе со всеми меньшевиками, захватим правительственные учреждения, телеграф, почту, все, что нужно, — и наше вам! Объявляю советскую власть!

— Все? — спросил Ласточкин, не отрывая от Котовского злых глаз.

— Нет, не все! — взорвался Котовский. — Не все!

Он снова рубанул воздух, намереваясь обрушить на Ласточкина какие-то самые сильные, самые убедительные, уничтожающие слова, но только махнул рукой.

— Все.

Снова какую-то минутку царило молчание.

Затем Ласточкин язвительно спросил:

— Разрешите и мне?

— Что разрешить?

— Слово. Только слово. Надеюсь, свобода слова вами еще не отменена?

— Да ну вас! — огрызнулся Котовский. — Не до шуток!..

— И мне не до шуток, Григорий Иванович, — сурово и печально произнес Ласточкин. — Где уж тут шутить! Вот я сейчас нарисую вам картину немедленного, завтрашнего восстания, которое вы поднимете, выйдя на улицу и созвав сотню смельчаков. Сомнения нет, смельчаки найдутся. Народ наш, Григорий Иванович, и в самом деле смелый, героический, иной раз даже отчаянный. И вот какова будет картина. Вы переколете и порубите сотню, две, пять, тысячу беляков и разной нечисти. Заметьте — тысячу из двадцати пяти тысяч, скопившихся здесь вооруженных врагов. Итак, останется еще двадцать четыре тысячи, которые разбегутся, спрячутся, и вы должны будете их выковыривать из разных тайников.

— И выковыряем! — сердито огрызнулся Котовский.

— И выковыряете, не сомневаюсь. В первый день, скажем, выковыряете тысячу, на второй день — две, на третий — три. Дней на десять хватит ковырять, а? Учтите, что они, опомнившись, организуются и начнут оказывать вам сопротивление…

— Управимся! — сердито крикнул Котовский. — Будьте покойны.

— Не сомневаюсь, управитесь. Председатель Чека из вас будет отличный, лучшего и не надо. Это, учтите, высокая, очень высокая похвала, Григорий Иванович. И из сотни ваших смельчаков выйдет великолепный отряд по борьбе с контрреволюцией и бандитизмом, — тоже, учтите, наивысшая похвала. А кто в это время, пока вы станете управляться, будет удерживать власть в городе? И сколько времени думаете ее держать — день, два, до вечера или до утра?

— Вы что, смеетесь надо мной? — вскинулся Котовский.

— Смеюсь, Григорий Иванович! Смеюсь! — Они снова стояли друг против друга, как два боксера, готовые возобновить прерванный раунд. — Смеюсь, хотя и хочется плакать. Ни черта вы еще не понимаете, Григорий Иванович, хотя и воображаете, что все поняли.

Котовский растерялся от этой резкости, но Ласточкин не дал ему опомниться и сам ринулся в наступление.

— Я могу, — чуть не закричал он, — уничтожить вас здесь же, на месте, десятками аргументов! Но не нужно десяти. Мы с вами не на митинге, и я пришел к вам с совершенно конкретным спешным делом. Хватит с вас и полудесятка. Даже трех. Одного! Этот один — Антанта!

Ласточкин смотрел на Котовского, уже заранее торжествуя свою победу в их «поединке».

— Антанта! Вы думаете, она будет смотреть, пока вы станете рубить, выковыривать и пытаться удержать власть до вечера или до утра? Антанта идет с интервенцией. Или вы об этом забыли? Не вам ли, Гершку Берковичу, сказал консул Энно, что послано не менее пятидесяти тяжелых кораблей и не меньше пятидесяти тысяч вооруженных до зубов башибузуков?! Эскадра прибудет завтра и сыпанет раскаленной сталью из тысячи орудий на головы вам, вашим смельчакам и всему мирному населению города! Бросит в бой пятьдесят тысяч солдат!.. А может быть, вы станете возражать и скажете, что Антанте невыгодно все разрушать и сметать с лица земли там, куда она идет с намерением властвовать и грабить? Пожалуйста! Она не разрушит города, она высадит свой десант не в Одессе, а в Аккермане, Севастополе, Херсоне, Николаеве — и возьмет вас в мешок!

— Интересно! — насмешливо отозвался на этот раз Котовский. — Только что вы говорили, что именно этим аргументом лицемерно оперируют… меньшевики.

Замечание Котовского уязвляло больше, чем все резкие слова Ласточкина, и Котовский уже ожидал взрыва.

Но Ласточкин, наоборот, вдруг сразу успокоился.

— Верно, — сказал он совершенно хладнокровно и сел. — Именно этим и оперируют меньшевики. В том-то и заключается их коварная политика, что они подбирают убедительный аргумент, чтобы, вопреки истине, повернуть его в свою пользу. Какой они делают из этого вывод? Вооруженная борьба для народа не нужна и опасна. Понятное дело — так как она утвердит ненавистную им советскую власть. А какой вывод делаем мы с вами, большевики? Необходима вооруженная борьба, широкая, непримиримая, и… немедленно!

— Позвольте! — Котовский был сбит с толку. — Только что вы сказали…

— Только что я сказал, — спокойно прервал его Ласточкин, — именно это. И скажу еще больше. Именно с этим я к вам и пришел. Надо начинать вооруженную борьбу, Григорий Иванович! Надо воевать!

Котовский встал.

— Послушайте, Иван Федорович, — возмущенно сказал он, — разрешите мне…

— Не разрешаю! — обрезал Ласточкин. — Прошу выслушать меня до конца! Ведь я же вас выслушал? Не так ли? Ведь я начал говорить только после того, как вы сказали «все».

Котовский пожал плечами, примирительно, хотя еще и не вполне остыв, поглядывая на Ласточкина.

И Ласточкин закончил свою аргументацию:

— Страна наша ведет сейчас отечественную войну, Григорий Иванович, а не просто совершаются путчи в разных концах нашей огромной отчизны. Следовательно, боевые операции в каждой отдельной местности должны исходить из интересов общего и единого плана разгрома врага. Вы были военным, Григорий Иванович, и знаете, что означает выражение «огонь на меня». Юг Украины должен оттянуть на себя часть сил антисоветской коалиции и, перемалывая их, тем самым помочь общегосударственному делу борьбы против интервентов в других краях советской родины: на Кавказе, в Крыму, на юге России и на Дальнем Востоке. В этом залог победы революции. Вам это понятно, Григорий Иванович?