Рассвет над океаном

— Послушай меня, Мия. Центр — скверное место, и преступлениям его несть числа. Но он не всемогущ! Они не всемогущи, Мия, они всего лишь люди — алчные, злые и беспринципные. Ты понимаешь?

— Понимаю, но…

— Но что? Я тебя не узнаю. Мисс Паркер всегда была смелой и разумной женщиной.

— Мисс Паркер больше нет.

— Ты есть, Мия! Не позволь им тебя сломать.

Он прав, я не хочу быть сломанной. Не хочу, чтобы меня всякий раз бросало в пот от одной лишь мысли о Рейнсе или о Лайле. Некоторое время мы сидим молча, не разнимая рук. Потом Джарод криво усмехается и произносит:

— Но всё-таки я дурак. Нельзя было оставлять тебя один на один с твоими сомнениями.

— Один на один? Ты знаешь, что со мной происходит и почему?

— Догадываюсь. Я думал, будет правильней, если ты догадаешься сама — но, видимо, я ошибся.

— Продолжай.

— Когда тебе кажется, что ты уже была в этом доме, когда ты играешь без нот мелодию, которую никогда прежде не слышала, когда чувствуешь, что в животе у тебя шевелится ребёнок — ты воспроизводишь ощущения и действия своей матери. Это она жила здесь, беременная Итеном, играла на рояле и знала, что её жизнь закончится родами. Так пробуждается твоё внутреннее сознание.

51. Джарод. День 12-й, вечер

Как приятно и естественно было бы узнать, что такое внутреннее сознание, от самой Мии, в знак её доверия и любви! Но увы, никто не потрудился рассказать ей, что за наследство она получила от предков. И если двух её мнимых отцов ещё можно понять, вряд ли они хотели, чтобы она научилась пользоваться своими способностями, то почему молчала её мать? Может быть, Кэтрин Паркер сама не знала, каким сокровищем владеет?

Так или иначе, вместо того, чтобы стать изумлённым слушателем, мне снова пришлось говорить — делиться с Мией собственной версией. Мистер Рейнс, который за время нашего общения выплеснул на меня неожиданно много различных сведений, тайну дара Джемисонов, однако, охранял рьяно. Скорее всего, нужной информацией владеет Сидни, но с ним побеседовать я не мог. Пришлось собирать картинку из мелких кусочков — случайно услышанных когда-то разговоров, случайно увиденных архивных записей, обрывочных детских воспоминаний.

— Я знаю, ты думаешь, что никакого внутреннего сознания не существует, что это всего лишь одна из легенд Центра, — опередил я слова, готовые сорваться с Мииных уст. — Все его проявления твой рациональный ум относит к иллюзиям и к удачным совпадениям. Твой брат, хоть и не признаётся вслух, полагает, что его «голоса» и видения — симптом психической болезни. Твоя мама, вероятно, большую часть жизни считала то и другое обострённой интуицией, граничащей с ясновидением. Но, по-моему, дело обстоит куда интересней. Внутреннее сознание — это общее для всех Джемисонов информационное поле.

— Не понимаю, — подняла брови Мия.

— Я поясню. Все вы изначально связаны друг с другом телепатической связью. Вы транслируете друг другу мысленные сигналы и принимаете их, даже если сами этого не осознаёте.

— Ты полагаешь, то, что я видела и слышала раньше… мама… Итен… метро… «голоса»… то, что происходит со мной здесь…

Она нахмурилась, подыскивая формулировку, и я пришёл на помощь:

— Я полагаю, это полученные тобой сообщения, которые ты пока не умеешь правильно интерпретировать. Так же обстоят дела у Итена. Видимо, одних генов недостаточно — ваш дар нуждается в пробуждении. Вы должны научиться им управлять, только тогда он станет по-настоящему полезным.

— А мама? Она это умела?

— Не знаю. Скорее всего, нет, во всяком случае, до своей инсценированной смерти. Ты помнишь: накануне она пришла к Сидни и попросила помочь ей в раскрытии её дара. А вдруг он смог выполнить её просьбу? Тогда я готов предположить, что, попав сюда, она пыталась связаться с тобой, сообщить тебе нечто важное.

— Что у меня вот-вот появится брат? Но я ничего не чувствовала… в те дни… после того, как она… ушла от меня. Я ничего не чувствовала. Вернее, мне всё время казалось, что она рядом, я всё время говорила с ней… но в этом не было ничего сверхъестественного… Я и теперь порой ощущаю её присутствие…

Мия осеклась и смахнула набежавшие слёзы.

— Если бы ты знал, как я по ней скучаю!

— Те, кто любил нас и кого любили мы, всегда с нами рядом. Но для тебя эти слова значат больше, чем для обычных людей. Твоя память хранит не только образ Кэтрин, но и её воспоминания. Её мысли, чувства и впечатления — всё, что она стремилась разделить с тобой.

— Вряд ли мама стремилась разделить со мной горечь своих последних месяцев… — качнула головой Мия.

— Возможно, она понимала, что твой дар ещё спит, и надеялась, что ты расшифруешь её сообщения позже, когда придёт твоё время. А может быть, Кэтрин поддерживала вашу связь невольно — просто потому, что всё время думала о тебе.

Она прикрыла глаза и надолго затихла, примеряясь и привыкая к услышанному. Под глазами у неё вновь появились синяки; лоб перерезала углубившаяся вдруг морщина. Бедняжка моя, страшно представить, сколько она пережила за этот месяц. Я подумал, что нужно чем-то её развлечь, вспомнил, что ещё вчера собирался показать ей лес, и прервал молчание:

— Эй, возвращайся ко мне! Давай-ка, наконец, поедим и прогуляемся. Ни одна семейная тайна не стоит малой толики твоего здоровья!

Мия растерянно моргнула и взглянула на меня откуда-то издалека.

— Почему моё внутреннее сознание стало пробуждаться только теперь? Что нужно сделать, чтобы оно заработало в полную силу?

На эти вопросы ответить мне было нечего.

После завтрака, превратившегося в обед, мы отправились на прогулку. Мия пожелала узнать, где проходит граница нашего «вольера», я не был против. Она крепко держалась за мою руку, как ребёнок, который боится потеряться, и с видимым наслаждением вдыхала лесной воздух. Говорить не хотелось. Не дойдя двух метров до метки, оставленной мною там, где вчера меня щёлкнуло током, мы разглядели за деревьями ярко освещённую поляну и свернули к ней. Я сел на поваленное дерево, Мия, расправив свой антикварный подол, устроилась рядом и положила голову мне на плечо. Я обнял её, прижался щекой к её тёплым волосам, почувствовал её запах — и моё тело тут же откликнулось на её близость.

Впиться губами в её губы, уронить её в траву, обрывая пуговицы, навалиться на неё всей тяжестью, запутаться в юбочных складках, торопясь раздвинуть её ноги… Повторить всё снова, тут, в кружевной тени старых деревьев, и в доме, на медвежьей шкуре у камина, и в моей, и в её постели. Забыть, где и почему мы находимся, надышаться испарениями отравленного рая и потерять голову. Потом узнать, что Мия беременна. А мы, будь оно всё проклято, застряли здесь, и по трапу маленького чёрного вертолёта уже спускается в своём кресле «папа», который на такой именно поворот и сделал свою ставку!

Меня как будто окатило холодным душем, так ясно я вообразил открывшуюся перспективу. Мия отодвинулась и распрямила спину, словно поняла, о чём я думаю. Она бы оттолкнула меня, если бы я сам не удержался — и была бы совершенно права!

На обратном пути она шла на шаг впереди меня. Мы снова молчали, но теперь молчание меня тяготило.

С тех пор я стараюсь сохранять дистанцию между нами. Я по-прежнему выполняю функции врача, благо, от меня всё меньше требуется в этом качестве. Кроме того, я забочусь о том, чтобы Мия правильно и вовремя питалась и достаточно отдыхала. В остальное время каждый из нас занимается своим делом. Она увлеклась идеей о том, что Кэтрин оставила для неё послание на каком-то материальном носителе, и теперь внимательнейшим образом исследует дом — забирается в дальние углы, которые мы пропустили при беглом осмотре. Я же сутки напролёт просиживаю рядом с микрофоном: выцеживаю всё мало-мальски ценное из разговоров охранников.