Рассвет

Тишину нарушало ритмичное пощелкивание висевшего на стене аппарата, от которого тянулись проводки к груди Тимми. Этот аппарат позволял следить за работой сердца. Ах, все эти аппараты! Через определенные промежутки времени врач-легочник приносил еще один аппарат, с помощью которого в легкие Тимми вводили через рот воздух и лекарства. Лаура напряженно вслушивалась в потрескивание и пощелкивание приборов, внимательно следила за движением стрелок на их шкале.

Температура у Тимми не снижалась. Последние рентгенограммы показали частичный коллапс одного легкого. Бэд и Лаура сидели в приемном покое, держа в руках журналы, которые они ни разу не открыли. Большую часть времени с ними сидел и Том. Один или два раза в день доктор О'Тул сообщал им о состоянии Тимми.

— Абсцесс очень обширный, кроме того у него сильная пневмония и, конечно… — Он замолчал, не закончив фразы, потом заговорил снова. — Что я могу сказать? Это повторение того, что у него уже было, только сейчас случай более…

— …более тяжелый, — одновременно проговорили Бэд с Лаурой.

— Да. Мы вводим ему антибиотики, следим за кровяным давлением, за уровнем содержания белых кровяных телец, одним словом, делаем все возможное… — Он опять замолчал.

После его ухода все трое обменялись взглядами. И Лаура внезапно вспомнила о том, что из-за болезни Тимми совсем вылетело у нее из головы. Она вспомнила о другой трагедии и, подойдя к Тому, обняла его. — Иди домой, отдохни, — сказала она. — Возьми машину. Мы возьмем такси, когда сможем ненадолго уехать отсюда.

— Нет. Я хочу быть рядом с моим братом.

— Тебе нужно поехать домой. Граф сидит взаперти целый день. А если что-то случится с собакой, то Тимми, вернувшись, домой… Поезжай, Том. Пожалуйста, поезжай.

Он сидел, развалившись, в отцовском кресле, а Граф примостился на подставочке для ног. Вернувшись домой, он покормил собаку, а сам, чувствуя себя слишком опустошенным и усталым, чтобы позаботиться о горячем ужине, съел апельсин, банан и рогалик, а затем вышел на лужайку и уселся в кресло, дожидаясь, когда появятся первые звезды. Испокон веков люди черпали утешение, созерцая ночное небо — далекие созвездия, падающие звезды. Том был одним из бесчисленных миллионов. Фраза о том, что, глядя на звездное небо — средоточие тайн вселенной, человек приходит к мысли о собственном ничтожестве, стала клише. «Но в ней заключена истина, — подумал Том, — потому она и превратилась в клише».

— И вот, — вслух произнес он, отчего Граф поднял голову и посмотрел ему в лицо, — я пришел в этот мир, не приложив к тому ни малейший усилий, я пробуду в нем какое-то время, а потом уйду и разве это будет иметь хоть какое-то значение? Я даже не знаю, кто я на самом деле и где мое место, а Тимми, возможно умрет, и сердце у меня разрывается от боли, но кого, черт возьми, это волнует? А меня самого это разве волнует? Нет. Мне наплевать, проснусь я завтра утром или нет.

Собака забралась ему на колени и лизнула руку.

— Полегче, — пробормотал он, обращаясь то ли к самому себе, то ли к Графу, — полегче. К глазам подступили слезы, и он закрыл глаза. Расслабься. Усни. Может, тебе повезет и ты не проснешься.

Ему снился сон и хотя, как любой сон, он казался явью, в сознании Тома странным необъяснимым образом как мгновенная вспышка мелькнула мысль: «Я вижу сон».

…Тимми лежит в гробу, усыпанном красными цветами. «Это же цветы, которые я посадила в прошлом году, — восклицает мама, — уберите их, они его душат». Рядом рыдает Маргарет Кроуфильд. Она идет к Тому, постепенно раздуваясь, как воздушный шар. Лицо ее становится огромным. Она подходит совсем близко. Том может разглядеть каждую ее ресницу в отдельности. Он видит маленькую коричневую родинку около носа, жемчужины в серьгах, виднеющихся из-под блестящих волос. «А вы-то с какой стати плачете? — орет на нее Бэд. — Он не ваш сын». Кто не ее сын? Тимми? Том? Артур стоит поодаль, его всезнающие глаза улыбаются, но от этой улыбки кровь стынет в жилах. Я вас всех вижу насквозь, читается в этом улыбчивом взгляде. Том вздрагивает и протягивает руки, чтобы взять цветы, которые мама снимает с гроба. Цветов много, он не может их удержать, они падают на землю. «Мама, не надо больше, — умоляет он. — Мама остановись». Но в следующее мгновение он уже маленький мальчик. Он находится в большом магазине, где много народа. «Я вернусь через секунду», — говорит мама. «Останься здесь, не уходи, — просит он в ужасе. — Мамочка, не оставляй меня».

Том проснулся в холодном поту, чувствуя, что все тело у него затекло. Было совсем темно. В доме звонил телефон. Он вскочил и, спотыкаясь, поднялся по ступеням. Если это из больницы… Если Тимми…

— Алло! Алло! — закричал в он в трубку.

— Это я, Робби. Где ты пропадаешь? Я всю неделю пыталась тебе дозвониться.

— Тимми снова в больнице, и мы почти все время проводим там.

— Ох, Том! Ему опять плохо?

— Да, очень. Мы не знаем… не знаем, чем все это кончится.

— О, как ужасно.

Жалость была хуже всего. Тебе хочется, чтобы тебя пожалели, ты нуждаешься в жалости и все же жалость причиняет тебе душевную боль, терзает тебя.

— Я позвоню, когда положение прояснится, — сказал он.

— Ты не сможешь мне позвонить. В моей комнате нет телефона. Я все время звонила тебе из холла. Здесь все чудесно. Я узнаю массу нового. Но сейчас не время говорить об этом. Том, я скучаю по тебе.

От нахлынувшего вдруг желания у него сжалось горло, и слова давались ему с трудом.

— Господи, как бы мне хотелось, чтобы ты была рядом. Я собираюсь лечь спать. В холодную одинокую постель. Я уже так замерз, что весь дрожу.

— Это все нервы. Но, милый, ждать осталось совсем недолго. Неделя, потом еще одна. А пока… ах, Том, я буду молиться от всего сердца. Я переживаю за Тимми так же, как если бы он был моим родным братом, хотя я его никогда не видела. Я переживаю потому, что он твой брат. Думай о том, что до сих пор он все-таки каждый раз поправлялся.

— Постараюсь.

— Сейчас мне уже надо идти. Спокойной ночи, милый. Поспи, если сможешь.

Положив трубку, он какое-то время стоял у телефона, чувствуя, что губы у него раздвигаются в слабой улыбке. Ни одна из проблем, тяжелым грузом лежавших на его плечах, не решилась, но все же за эти несколько минут настроение у него изменилось. Он больше не ощущал себя крошечной песчинкой мироздания, частичкой материи, распад которой не имеет никакого значения.

Сомневаться не приходилось — ее дух придал ему силы. Ее теплый хрипловатый голос отражал ее бодрую энергичную натуру и, услышав его, Том и сам почувствовал себя бодрее. Ему даже показалось, что одной лишь силой своей воли Робби сумеет заставить Тимми жить. А что до истории с Кроуфильдами, как же она стала бы над ней смеяться. Том представил, как она откидывает голову и заливается презрительным смехом. «Что за наглость! Что за дурацкая шутка, — сказала бы она. — Да кто они такие, чтобы воображать, что им удастся этот подлый трюк?»

И ему захотелось, чтобы новый семестр начался уже завтра. У Робби будет новая комната. На окнах будут висеть занавески с оборочками, повсюду будут расставлены самые немыслимые безделушки, а на кровати будут восседать многочисленные плюшевые звери. Забавно, что девушка, зарекомендовавшая себя способным химиком-аналитиком, может придавать значение всяким оборочкам на наволочках и занавесках и черным кружевным ночным рубашкам. Но и эта ее черта привлекала Тома.

Внезапно он вспомнил, что в магазине подарков при больнице видел большого белого плюшевого медведя с очаровательной забавной мордой, пушистого и мягкого. Робби он наверняка понравится. Завтра, что бы ни случилось, он купит этого медведя ей в подарок.