Райские птицы из прошлого века

Камень в моих руках оставался холодным.

– Ну же, – подзадорила Ольга. – Давай! Тебе ведь интересно? Тебе интересно!

А не ударит ли она в спину, пока я буду пялиться в синюю стекляшку, которая не больше, чем часть обмана. Не существует драгоценных камней подобного размера.

Но отступать я не умел.

Под руку попалось нечто, напоминавшее двузубые вилы на массивном древке. И зубья были изогнуты таким образом, что верхние части смыкались, а середина раздувалась, образуя некое подобие оправы. Стоит ли говорить, что камень сел в оправу точно и прочно.

Для древка же обнаружилось отверстие рядом с факелом.

Все-таки я не решился повернуться к Ольге спиной и велел:

– Отойди.

– Гонишь? Уже? Что ж, я смиряюсь. Но ты смотри! Хорошенько смотри!

Я наклонил лицо к синему стеклу. Его сияние ослепило, но лишь на миг. Потом в синеве, яркой, словно украденной у неба, проступили очертания.

Конечно же, мне было известно об обычае египтян прятать правителей в несколько саркофагов, которые вставлялись один в другой. И тело лежало в надежных этих оболочках тысячелетиями. Однако в этом каменном гробу не было ничего, кроме мумии. И была она обыкновенна – невзрачна, грязна. Этакий огромный не то свиток папируса, не то кокон, изрядно запылившийся и поутративший всякую величественность, если, конечно, он обладал ею.

Я слышал о той чудесной находке Картера и Карнарвона, о которой сейчас только и говорят. По-моему, она не столько выведет египтологию на новый уровень, сколько породит еще одну волну безумцев, жаждущих открытий и всемирной славы.

Как знать, вдруг кому-нибудь удастся повторить и путь Ольги?

Тогда он предстанет перед глазом бога…

Я смотрел в синеву, пока глаза мои не начали слезиться, пока свет, излучаемым камнем, не достиг моего мозга и не выжег на нем клеймо, одно из тех, сложенных из тысячи завитушек клейм, которыми отмечены все вещи в этом месте.

И лишь тогда мумия встала.

Не было в ее движениях ничего судорожного, неестественного. Она села, положив руки на края своего чудовищного гроба, и повернулась ко мне. Ее лицо проступало сквозь слои бинтов, но пока оставалось незнакомым.

– Ты лжешь, – сказала она мне.

– Нет, – ответил я, прежде чем удивился тому, что разговариваю с мумией.

– Мертвецы мертвы. С ними нельзя разговаривать. Оглянись, мальчик. Не бойся. Здесь никто не тронет тебя. Что ты видишь?

Ничего.

– Ты хочешь остаться слепым? Ты и вправду хочешь остаться слепым?

Костлявая рука этого ужасного существа дотянулась до меня и вцепилась в глаза, как будто желала вырвать их.

– Отпусти!

– Нет, – ответила мне мумия знакомым голосом. – Уже поздно.

Я пытался вырваться, я бился, отталкивал от себя саркофаг, камень, само место. И оно, поддаваясь моим усилиям, изменялось. Я видел в нем тысячу других строений. Заполненный светом зал со старцем, в чьих руках бьется огненное сердце Ашшурбанипала. Чудовищный храм луны и его жреца. Гранитные башни замка, в котором обитал сам Дьявол. Пустой дом с потайной комнатой, где пряталось существо, потерявшее разум, и несчастные его жертвы. Тварь на крыше. И голубей из ада.

Хлопанье крыльев оглушило меня.

– Не понимаю! – воскликнул я, голосом стремясь нарушить заклятие. – Что это?

– То, чего не существует, – было мне ответом. – Тебя тоже не существует.

– Ложь!

– Ничуть. Подумай сам, – видения отступили, но теперь я видел ее лик – лик Эстер Гордон, матери Роберта. – Маленький мальчик, который живет совершенно один. Который свободен так, как не бывают свободны дети. Который имеет родителей, но меж тем эти родители не докучают ему заботой.

– Это ничего не значит!

Она отпустила мои глаза, но я ослеп, не видя ничего, кроме нее.

– Ты помнишь лицо своей матери? А имя своего отца? Нет. Знаешь почему? Потому что их тоже никогда не существовало. Их выдумали, милый…

– Неправда!

Я ведь помнил… Что? Присутствие? Еду, которая всегда была, но появлялась словно бы из ниоткуда. Огонь, который иногда приходилось разводить самому, но чаще всего он уже горел к моему приходу. Одежду. Книги.

И смутные тени где-то на самом краю дома.

– Выдумали. Многие дети сочиняют истории о друзьях, которых не существует. Но ты… твое время истекло. Тебе пора уйти.

Она обняла меня, как обнимала собственного сына. И я не ощущал ни запаха тлена, ни характерного аромата благовоний, которыми наполняли мумии, ничего.

– Я есть!

– Тебя нет. Ты – фантазия. Оглянись теперь.

Я стоял в собственном доме, который помнил хорошо, каждый предмет, и эту старую лампу, и скатерть кружевную, и кресло, и камин, и… Как возможно, что всего этого нет?

– Колдовство! – ответил я ей, уверенный в собственной правоте. – Ты околдовала меня!

– Зачем?

– Затем… чтобы отнять у меня…

– Отнять что? Что ты есть такое, несчастный мальчик? Молчишь? Но я отвечу за тебя. Ты – это Роберт. Его желания, его мечты. Ваш общий детский враг, который был побежден? Я помню, как Роберт пришел домой. Рваная одежда, грязь, кровь… Если бы ты знал, как я испугалась. А он взахлеб рассказывал о новом друге, не понимая, что тебя нет. Поверь, я ходила в лес, искала дом, желая убедиться, что он вообще существует. Я была и на берегу пруда, куда Роберт убегал, не в силах терпеть насмешки. Шалаш из веток, костер, удочка… обыкновенные мальчишеские игры. Если бы не ты. Ты беспокоил меня. Я постоянно думала лишь об одном – неужели мой мальчик сумасшедший? Но нет. Просто он был так одинок. Он придумал тебя. Придумал дом, заброшенный особняк с таинственным прошлым… Ты помнишь сказки бабушки Элайзы? Кошмарная женщина. Она заразила тебя своими историями.

– Я не знаю, кто такая Элайза!

– Неужели? Подумай хорошенько. Вспомни.

Огонь. Камин с черной решеткой. Каждое утро решетку начищают, но она все равно остается черной. Тяжелое кресло, от которого остались следы на ковре. Ноги в деревянных башмаках. Башмаки охватывают ступню, словно колоды. Темное платье. Темные руки, которые вечно пребывают в движении.

Бабушка вяжет. Она цепляет нитку на острие спицы и втягивает в петлю, чтобы петлю же затянуть. Ее рукоделие бесконечно, и Роберту видится в том языческий ритуал, часть которого – сказки.

О старом-старом доме, который был построен еще до Гражданской войны. О людях, в нем живших. О том, что были эти люди жестоки, и однажды Провидение отплатило им за эту жестокость.

Язык Элайзы Генри Говард столь же ловок, как ее руки. Он выводит петли истории, всякий раз наполняя ее новым смыслом, новым рисунком.

– Именно. Откуда тебе знать о нем? – интересуется та, которая явилась по мою душу. И спасительный ответ рождается в голове:

– Роберт рассказал!

Он ведь тоже замечательный рассказчик и всегда говорит так, что начинаешь не просто верить в эти истории – видеть их. Вот я и увидел Элайзу его глазами, его словами. Разве это преступление?