Разбитое сердце королевы Марго

Она вообще не верила матушке, и когда та подошла, чтобы поздравить дочь, едва не отшатнулась: от матушки пахло кровью.

– Что с вами, дорогая? – От цепкого взгляда Екатерины Медичи не укрылось, что дочь ее пребывает в состоянии возбужденном, нервозном.

– Ничего, матушка… – Маргарита поклонилась. – Я переживаю из-за свадьбы… она испорчена… и что теперь будет?

Екатерина точно знала, что будет теперь.

Гугеноты, язва в истинно католическом сердце ее, не простят покушения на Колиньи, тем более что по Парижу разнесся слух, будто адмирал Франции умер.

Будет бунт.

Всенепременно будет и захватит весь Париж, который только и ждет повода, чтобы выплеснуть свой гнев. И гнев этот, и думать нечего, направят против королевы.

Столько лет уж минуло, а они все не смирились, не привыкли к тому, что Екатерина, отдавшая годы жизни своей, родившая их никчемному королю семерых детей, была чужда им. Нет, нельзя давать повод для бунта. Или же подавить его следует в самом зародыше.

– Ничего, дорогая. – Екатерина поцеловала бестолковую свою дочь. – Не бери в голову…

Благо голова эта была слишком пуста, чтобы в ней удержалась хоть сколь бы то ценная мысль… взгляд королевы зацепился за Генриха, который держался с непринужденной легкостью. Пил. Танцевал. Шутил. И тем самым вызывал недовольство своих соратников.

От него ждали протеста.

Возмущения.

Ультиматума, который заставит короля начать расследование и выдать убийц Колиньи… и пожалуй, у Жанны хватило бы духу.

Королева испытала престранное сожаление. Нет, смерть давней соперницы не ввергла ее в печаль, напротив, в том Екатерина узрела проявление высшей воли, а значит, и собственной несомненной правоты, однако же… Жанна была умна.

Напориста.

Несгибаема… а ее сын – красив, но и только… пуст, как был пуст никчемный его отец, только и умевший, что за юбками бегать. Впрочем, это как раз и неплохо. С чужими юбками Екатерина умела управляться.

И мысли эти Маргарита прочла так явно, что сама удивилась прежней слепоте. Все ведь просто. Дорогую матушку не интересует счастье ее, Маргариты, или прочих детей, которых она полагает обязанными служить ей…

– Иди, дорогая. – Матушка изобразила улыбку, которая сделала уродливое ее лицо еще более уродливым. – Иди и веселись. Не думай о плохом.

Но мысли лезли в голову Маргариты.

И краснота.

Она вдруг заметила, сколько вокруг красного, всех оттенков, от тяжелого винного до яркого, вызывающе алого… и от обилия цвета у нее разболелась голова.

– Вы плохо выглядите, – заметил Генрих, которому пришлось подарить супруге танец. – Вам дурно?

Он тяготился обществом этой женщины, но отнюдь не ее приданым, которое позволило ему решить некоторые собственные проблемы. Все же матушка в ненависти своей к католикам, в желании отомстить, что им, что отцу, порой забывала о такой приземленной вещи, как деньги. И в мир иной она отошла со спокойной душою, оставив Генриху корону, королевство и пустую казну…

Ему подумалось, что если бы можно было взять лишь деньги, а Маргариту оставить в Париже…

– Голова болит, – призналась Маргарита, которая ощущала неприязнь, и вновь же это было удивительно: до знакомства с супругом своим ей не случалось встречать мужчины, способного устоять перед ее красотой.

– Тогда вам надо вернуться к себе.

Он произнес это вежливо, но за словами Маргарита увидела желание избавиться от ее присутствия. Она огляделась.

Женщины… множество ярких женщин, которые всегда присутствовали при дворе, но в прежние времена Маргарита полагала их присутствие чем-то само собой разумеющимся, не стоящим никакого внимания. Теперь же она увидела вдруг жадные взоры, устремленные на ее супруга, и полную его готовность ответить на эти взоры. Представилась ей и животная страсть… и оттого стало столь отвратительно, что Маргарита зажала рот рукой.

– Я… – пролепетала она, озираясь, – я, пожалуй, покину вас… прошу простить меня…

Ее не остановили.

Не напомнили о правилах, которые она нарушила своевольным своим уходом… и вовсе, казалось, не заметили исчезновения. В собственных покоях Маргарита с немалым облегчением рухнула на кровать.

И служанок отпустила.

Платье изомнется? Пускай… платья нисколько не жаль, платье, если вдуматься, сущая мелочь…

Наверное, она все же задремала и в дреме болезненной пропустила, когда все началось.

Разбудили крики.

Топот.

И отчаянный стук в дверь.

– Кто там?

Сперва ей даже показалось, что она еще спит. Иначе, куда подевались служанки? И факелы погасли… почти… в темноте комната гляделась огромной, как бывает лишь во сне, когда пространство искажается самым причудливым образом.

– Откройте! Умоляю!

Она подошла к двери, опасаясь, что та исчезнет – во сне случалось подобное. Но дверь осталась. И прикосновение к ней убедило Маргариту, что она не спит.

– Умоляю…

Стоило сдвинуть засов, и дверь отворилась, едва не ударив Маргариту, и в ее покои ввалился человек в изодранной одежде. Взгляд его был безумен, а в руке он сжимал обломок шпаги.

– Умоляю…

По щеке его ползла красная капля, и Маргарите подумалось, что она на самом деле ненавидит красный цвет.

От него ее мутит.

– Что происходит? – Ее вопрос прозвучал наивно, и щека незваного гостя дернулась, он покачнулся, но устоял.