Разбитые надежды

Учитель был не строг, хотя оценивать было откровенно нечего, но он старался смягчаться, понимая, что талантом обладают не все, и единственное, что его смущало, это отсутствие энтузиазма и заинтересованности у учеников.

– Представляете, парни, вчера Эндрю на пьянке заблевал весь гараж родителей Спенсера! Ха-ха, правда смешно? – еле удерживая нездоровый смех, пролепетал сидящий впереди Стефана и Клауса парень с очень коротко стриженной темноволосой головой и едкими глазками-щёлочками.

– О да, это, безусловно, интересно, Ральф, – равнодушно отпустил Никлаус, крутя между пальцами авторучку.

– Э-эм, «Любовные неудачи улитки Мелинды», – неуверенно и со скепсисом в голосе продолжил мистер Оливер, – кто писал про улитку Мелинду? – ничуть далее не конфузясь, спросил учитель.

– Я, сэр, это моя работа, – скромно, но с довольной физиономией отозвался Сальваторе.

– Вот, держите…

– А что скажите? – самоуверенно и весело спросил Стефан.

– Ну, думаю, это слишком экстравагантно, – мистер Оливер посмотрел на ученика поверх очков, – хотя не лишено интриги, – он добросердечно улыбнулся Стефану, словно маленькому ребёнку, требующему конфету, и отошёл.

– Стеф, ты серьёзно? – Клаус жалостливо сдвинул брови и залился хохотом, – любовные неудачи улитки?! Звание «идиот года» у тебя уже в кармане, поверь!

– Эй, да я просто хотел повеселить его.

– Чёрт, это ни разу не остроумно и не смешно, это откровенный идиотизм, брат, ты видел, как он на тебя посмотрел: он, вероятно, впервые в жизни нечто подобное прочитал, – Клаус покачнулся на стуле в новом приступе смешка.

– А сам-то про что написал? По-любому, что-нибудь похлеще этого: ты на такое мастер!

– Но вот одно произведение меня всё-таки заинтересовало…

– Простите, пожалуйста, за опоздание! – защебетала на пороге запыхавшаяся Кэролайн, вкладывая всю свою силу в сумочку с тетрадями, которую стискивала раскрасневшейся рукой.

– Садитесь, пожалуйста, скорее. Итак, одно произведение меня всё-таки заинтересовало…

Кэролайн села за парту, волнительно выдохнула и приготовилась услышать вступление к своему рассказу, которое она ежеминутно повторяла про себя: «Америка. Я говорю это слово, и сердце моё сжимается…» Девушка с полной уверенностью уставила глаза на учителя, стоящего у своего письменного стола, чуть прижавшись к нему в артистичной позе. Но внезапно тишину рассеяли совсем незнакомые ей строки: «Возможно, он никогда не испытает этого: вероятно, ему не светит искупаться в лучах того света, что всегда исходил от неё… Ей на удивление легко давалось любое дело, и всё, к чему бы ни притрагивалась её рука, оживало и приходило в движение. И каждый счастливец, которому довелось ощутить эту её прелесть, мечтал забрать с собой хотя бы частичку её света…»

Внутри Кэролайн всё болезненно опустилось с тяжестью и жгучестью. Она почти затравленно начала озираться по кабинету и ей в глаза бросилось лицо Клауса: он нервно потирал подбородок, опускал часто голову и отрывисто вздыхал – да, это сочинение принадлежало ему. Он победил, но победил честно, и Кэролайн это осознавала всякий раз, как её слух улавливал новые предложения. Мистер Оливер продолжал читать, и сердце Кэролайн сжималось вовсе не от слова «Америка» и пресловутого, искусственно накрученного чувства патриотизма, а от неизвестно откуда возникшего волнения и трепета. Рассказ и далее был так же текуч и мелодичен. Он больше напоминал расширенное впечатление, нежели завершенную мысль, но оттого казался ещё очаровательней.

Кэролайн ненавидела свой восторг и желала искоренить его. Её мысли вернулись к позавчерашним напрасным стараниям. Девушка понимала, что про её работу, вероятно, уже что-то сказали, но она всё пропустила, хотя это уже не так важно, потому что не имело смысла.

Одноклассники не поскупились на аплодисменты по окончании прочтения, и Клаус смутился, предложив тут же продолжить урок. Ему было это лестно, но этот рассказ был для него откровением перед самим собой, оттого ему не хотелось бахвалиться при одноклассниках и мистере Оливере.

После урока он стоял у кабинета со Стефаном и оживлённо обсуждал похождения любвеобильной улитки Мелинды, но услышал доносящийся из класса спор.

– Нет, мистер Оливер, я не хочу себя оправдать или злорадствовать над кем-то, но вам не кажется, что этот рассказ слишком бесконцептуален и пространен? Я имею в виду, что это просто какие-то романтические, безыдейные записочки мечтательного парня – не более того!

Она импульсивно развела руками и была в действительности неприлично похожа на очень глупую девушку, чем напоминала почти всех остальных своих одноклассниц: злоба и зависть всю её поглотили, а уж борьба со своими чувствами сделала Кэролайн просто-напросто упрямой. Учитель с трудом узнавал в ней тактичную и взрослую мисс Форбс.

– Скажу откровенно, коллега: если вы хотели намекнуть на невероятно глубокий смысл вашего произведения, то поспешу с вами не согласиться: где-то я уже видел неоднократно всё то, что вы написали. Вы замахнулись далеко – я видел, вы соревновались в числе тех самых нескольких человек, которые в отличие от прочей массы, действительно подошли с умом. И я ожидал большего, чем штампы, одетые в красивую оболочку. А вот мистер Майклсон пустил в ход очень рискованную, но весьма сильную вещь – откровение, искренность. Он очень впечатлительный и неординарный юноша, если присмотреться… даже не знаю, понимаете ли вы сейчас, о чём я, – мистер Оливер загадочно улыбнулся своей светлой улыбкой, держа у плеча снятые очки, и очень внимательно смотрел в глаза своей ученицы, словно продолжая говорить с ней одним лишь взглядом.

Кэролайн чуть приоткрыла рот, беспомощно пробежавшись глазами по испытующему лицу мистера Оливера и, попрощавшись, вышла в коридор.

– Извини, Стеф, я на минутку! – крикнул Клаус другу и бросился догонять Кэролайн.

Кэролайн ускорила шаг, сама не зная зачем. Она уже неистово боялась близости этого парня, это было похоже на наваждение, не смолкавшее ни на секунду.

– Кэролайн! – крикнул он ей вслед, – ты обижена на меня?

– Нет, конечно! Мистер Оливер выбрал того, кого счёл достойным – своего неподражаемого любимца!

– Ну, прости меня за это, пожалуйста, – он шустро очутился подле девушки и взял её двумя руками под локти.

Кэролайн ещё больше раздражило это его милое, неподкреплённое сарказмом или насмешкой извинение, но ей так нравилось то, с каким жаром он схватил её руки, что бежать захотелось ещё сильнее, но это уже было невозможно.

– За что ты извиняешься? – недовольно бросила она.

– Я читал твоё сочинение: оно мне понравилось, не считая нескольких моментов; перестань так злиться, ведь ты злишься сейчас больше на себя, видимо, – он говорил мягко и утешительно, пытаясь достучаться до девушки.

– Я столько сил вложила в этот рассказ! Десять листов, это не два, ты и сам понимаешь! – она встряхнула своими светлыми локонами, и лицо её покраснело, а на глазах почти выступили слёзы.

– Кэр, я скажу сейчас одно: без тебя ничего бы я не написал, – Клаус утешительно притянул Кэролайн к себе и обнял, – я написал о тебе, поэтому я принимаю эту победу на твой счёт и благодарен тебе.

Кэролайн была в замешательстве. Её затуманенный злостью разум внезапно прояснился, и она почувствовала стыд. Никто ещё ни разу в её жизни так легко не признавал перед ней своего поражения или неправоты. Она сейчас со всей ясностью поняла, о чём так загадочно говорил мистер Оливер: он говорил о смелости Никлауса, которую понял он один.