Разборки дезертиров

– Да неужто? – сказал я.

– А ты не знаешь, так помалкивай, – фыркнул пасечник. – Это не легенда, я со многими старожилами по душам общался. Эх, времечко было… Сейчас скажу… годов до пятидесятых, где-то так. Пока Никита не воцарился на престоле. При усатом пытались прижать местную самостийность – ни хрена у них не вышло. Свернули эту затею, себе оказалось дороже, да и другие проблемы у отца народов в те времена были. Никаких тебе репрессий, закон, порядок, библейская благодать. Ох, как народ рвался в Каратай от вывихов советской власти… Каждая деревня выбирала старосту, староста – совет. Да не народных депутатов, а людей, воистину радеющих за сельчан. Важные вопросы решались на сходах, каждый мог свои проблемы излить, повлиять, приструнить кого надо. Вот тебе и демократия, парень. Если ты нормальный человек, душа у тебя сорьем не заросла, не страдаешь извечным русским уродством – когда руки растут из задницы, строй себе дом, где хочешь, девчонку найди, детишек с ней настрогай, в общину вступай, если коллективист, или в собственном хозяйстве, трудись, коли не по нраву быть общинником. Не суть – лишь бы человек ты был хороший. А коли захребетник, двуличник, душонка у тебя полосатая – так и топай в лес или на болото. Эх, как люди жили, мил человек… Поля колосились, и не думал никто, что живет в зоне… как его… рискованного земледелия. Мяса вдоволь, птицы, рыбы. Праздники справляли, как все нормальные люди. Не придумали тогда еще контрабандных троп, конопляных полей, с алмазами не возились. Пусть не райская житуха была – пахать приходилось, потом на хлеб зарабатывать, но ведь по совести жили. Все, что нажил в этой жизни – все твое. Бастионом стояли скалы, отделяющие Каратай от нечестивого мира. Цитадель, твердыня незыблемая! И как взвились люди, когда явились паханы, чтобы прижать их к ногтю! За жен, за детишек – с вилами шли на отморозков! Глотки им рвали! Гнали из своих деревень уголовную нечисть! Но кончилось, увы, благоденствие в Каратае. Сообразили воры да чиновничьи рожи, что поживиться тут можно, давай делить, рвать этот край. Сколько судеб тогда переломали, сколько народа загубили – эх… Рухнул бастион… С той поры и не смолкает тут дележка, меняются князьки, а людям все хуже и хуже. Уже и маугли по лесам бегают, уродцев расплодилось, словно тут паноптикум какой-то, из деревень люди боятся выходить…

Он строго и как-то раздраженно посмотрел на меня, махнул рукой:

– Ладно, чего я тут. Вы уж топайте, пока упыри не вернулись.

– Конечно, добрый человек, не вопрос, уже уходим. – Я махнул своим, и мы заторопились к лесу.

– Стойте! – крикнул вдогонку Моргун. – Топайте прямиком на север, не сворачивайте. Верст восемь. На маугли не реагируйте, ну их к лешему. Выйдете к речушке – Стремянка называется – и дуйте по течению. Деревушка будет – Кургуз. Но днем туда не суйтесь, только ночью. Найдете Демьяна Асташкова – изба у него тесаная, мансарда, как стреха, свисает, скажете, что от Моргуна. Мужик нормальный, рисковый, правда, бродяжил пару лет назад по болотам, с золотишком мухлевал, переправлял кому-то на большую землю… Может, и сойдетесь в цене. Сынуля у него, правда, непутевый, но какая вам печаль до сынули Демьяна, верно?

– Спасибо, Моргун! – Я соорудил нестареющий «но пасаран». – Удачи тебе… ну и любви, конечно, неземной.

– Эй, ребятки! – заорал он снова вдогонку. – А вы по моей кроватке, часом, не прыгали?

– Что ты, добрый человек, конечно, нет, как можно! – стали выкрикивать мы вразнобой, а я еще и добавил: – Расцветка нам твоего бельишка не понравилась!

Истерично хохоча, разгоняясь, мы вломились в чащу и побежали в том направлении, куда нас послали…

Примерно час мы плутали по бурелому. Потом втиснулись в расщелину меж холмов, поросших ельником. Расщелина расширилась в долину и вскоре превратилась в какое-то аномальное, жуткое место. Дул пронизывающий ветер. Зрелище вокруг покатой возвышенности открылось в высшей степени нереальное и берущее за душу. Когда-то на этом месте произрастал дремучий лес. Теперь все деревья были повалены, и местечко напоминало бессмысленное побоище. Корявые стволы с остатками догнивающей листвы, многие деревья вырваны с корнем, другие поломаны, повалены друг на друга. Торчали ободранные пни – как головешки дымоходов на тотальном пепелище. На вершине сопки уцелело одно-единственное дерево – приземистое, кряжистое, словно инвалид с оторванными руками. Мы встали, невольно впечатленные. Страшновато как-то. Территория с поваленным лесом простиралась не только в пределах сопки, но и вокруг – вплоть до скал, образующих пространный полукруг.

Мы мялись перед холмом, не решаясь тронуться с места. Неосознанное чувство страха, необъяснимая тревога…

– Может, обойдем? – повернулся я к попутчикам.

– Конечно, обойдем… Страшненько здесь… – поежилась Ульяна.

– Никогда такого бардака не видел, – изумленно прошептал Балабанюк. – Может, смерч поработал? Посмотрите, какие бесчинства тут творились…

– Это не смерч, – пробормотал я. – Иначе деревья были бы скручены в одну сторону. А они валяются как попало, причем довольно долго. Нехарактерен как-то смерч для данной местности.

– Тогда метеорит, – потрясенно уставился на меня Балабанюк. – Бабахнулся, как на Тунгуске, точно вам говорю.

– А может, аварийный НЛО сделал посадку? – внесла добавочную версию Мария. – Вы обращаете внимание, что здесь витает дурная энергетика? Не знаю, как вас, а меня здорово потряхивает…

Загадочная местность не подавала признаков жизни. Ни птиц, ни зверья. Пронизывающий ветер дул по мертвым сухостоинам и гниющим завалам.

– Необычно как-то, Михаил Андреевич, – вышел из оцепенения Балабанюк. – Но лучше не сбиваться с маршрута. Заблудимся нафиг…

Посовещавшись, мы медленно тронулись в путь – краем вала, вплотную прижимаясь к монолиту скалы.

– Я знаю, здесь случается и не такое… – бормотала Маша, держась за мой рукав и без устали озираясь. – Аномальные, геопатогенные зоны, выбросы миазмов… Отдельные участки урочища до краев напичканы дурной энергией… Летчик в Иркутске рассказывал про один случай. Эту республику еще при Сталине пытались ликвидировать – Моргун был прав. В сорок девятом или сорок седьмом сбросили карателей с вертолета – подразделение крепких подготовленных парней. Окружили деревню, предложили жителям сдаться, а те в ответ… дружно самосожглись. Заперлись всем селением в хлеву, облились бензином и… В общем, вместе с детьми, женщинами, стариками. Пошли ко второй деревне – половина утонула в реке, остальные под обвал угодили. Операция накрылась медным тазом, вывезли вояк транспортом, уцелевшие долго потом болели, самые стойкие прожили лет десять…

– Почему? – содрогнулся Балабанюк.

– Большой эмоциональный выброс, – пожала плечами Маша. – Горит деревня вместе с жителями – представляешь, сколько горя и проклятий в воздухе? Чистая антинаука, голая мистика, но факт конкретный и засекреченный.

– А бывшие эсэсовцы, охранявшие концлагеря в Восточной Европе? – вспомнил я. – Их почти не осталось после войны. Ловить по разным Уругваям и Аргентинам было некого. Почему? В орден СС заморышей не брали. Крепкие, здоровые, морально устойчивые молодые люди. Куда подевались? Счет выловленных шел на десятки, в лучшем случае на сотни. Израильтяне, уж на что дотошные, только тем и занимались, а отлавливали единицы. Почему они не жили долго?

– Мощный эмоциональный выброс… – заевшей пластинкой твердила Маша. – Полный Армагеддон в душе отдельно взятого человека…

В ушах безудержно фонило. Такое ощущение, что каждый метр злополучного участка пропитан радиацией. Любопытно бы включить счетчик Гейгера… При первой же возможности убраться из мертвой зоны мы с радостью так и сделали: свернули в разлом, обогнули скалу и продолжили путь в параллельном направлении. Но и здесь свирепствовал холодный ветер. Поваленный лес остался за спиной, но ландшафт, напоенный какой-то изощренной антиэстетикой, заставлял преодолевать его почти бегом, сжав зубы. Кривые, зачумленные березы, производящие впечатление безнадежно больных, бескорые, изъеденные тлей и трухой; наросты трутовика – березовой чаги, словно бурые фурункулы – огромные, крошащиеся, прилепленные к стволам желваки-паразиты… За березовым «погостом» – изрытые дождями канавы, скалы, выбеленные дождями, напоминающие хаотично сгребенные гигантской рукой булыжники. Провалы пещер, похожие на морские гроты. Странный запах – не нефть ли подходит к поверхности? Присутствие живого существа… Нечто маленькое, человекоподобное (вернее, бесподобное) вылезло из пещеры и швырнуло в нас камнем, посеяв панику в наших стройных рядах. Камень не долетел. Мы мгновенно вооружились аналогичными. Балабанюк сунул в рот два пальца, залихватски свистнул. Существо метнулось в кустарник, высунуло чумазую мордашку. Исчезло.

– Дети Маугли, в душу их… – сплюнул Балабанюк.

– В Соколовке на майские праздники такого же изловили, – вспомнил я. – Пацану на вид лет восемь-девять. С волкособаками жил в одной стае. На людей бросался, как волчонок. Мужику, что на него сеть набросил, руку обкусал – с трудом спасли. А сам – коротышка не по возрасту, полметра с кепкой…

– Все они, найденыши, маленькие, – сказала образованная Маша. – Психосоциальная карликовость – синдром Каспера Хаузера. Стрессовые гормоны угнетают гормоны роста. При нормальном питании начинают расти, как все нормальные дети.

С горы скатился еще один шустрый комочек. Заливистый хохот – булыжник прочертил дугу, высек искру из булыжника «стационарного». Покатились камни. А потом начали появляться взрослые обитатели…

Лучше бы не видеть этого животного зрелища. Три взрослые особи, одетые в какое-то ассорти из остатков ткани, лысых шкурок, рыбьей кожи. Вполне мужские особи, судя по растительности на лицах… У одного дубинка в руках – этакая палица «нулла-нулла», состоящая на вооружении австралийских аборигенов, но воспользоваться ею он не спешил – стоял, ссутулившись, скребя дубинкой по земле, угрюмо смотрел, как мы проходим мимо. Неулыбчивый дикарь – то ли жизнь тяжелая, то ли зубы плохие…

– Шире шаг, – пробормотал я, переходя на легкую рысь. Скалы вот-вот оборвутся, уже виднелась зеленая лужайка и овраг, пересекающий нашу траекторию под острым углом. – Чего вы тащитесь, как парализованные? Одурели от удивления? Эти трое, смею вас уверить, не самое страшное, что мы можем встретить в Каратае…

– Михаил Андреевич, а у вас математика была в школе? – дрожащим голосом осведомился Балабанюк. – Считать вы явно не умеете. Их не трое.

– Их не меньше пары дюжин… – простонала Ульяна.