Раздвоенное сердце
Шрифт:
– Материал из университета. В скором времени я пишу экзаменационные работы, - сказал он и сделал пренебрежительный жест. Что касается вопроса о рубашке, его он совершенно не принял во внимание. Тем не менее, я потянула за мягкую, тонкую ткань, которая снова больше открывала, чем скрывала.
– Она старая, не так ли?
– Теперь мой голос звучал уже намного спокойнее. Колин кивнул.
– Ей немного больше ста лет. Я не знаю, как часто я её уже зашивал и чинил. Попробуй сделать это с вашими дешёвыми тряпками, сделанными в Китае. Они не переживут и двух лет.
– А твои сапоги?
–
– Сапожник ещё жив?
– Я мог бы в них танцевать на его могиле, - подразнил он с кривой усмешкой.
– Это типичная причуда Демонов Мара. Хранить старые вещи. Я не единственный, кто так делает.
Мы некоторое время молчали. Я почти не удивлялась, почему он не спрашивал, как я заработала свои травмы. Либо он это знал, либо представлял, что случилось. Наш короткий разговор успокоил меня. Здесь, в ванной комнате, было приятно прохладно. Тем не менее, я приподняла свои густые волосы, чтобы воздух мог достичь моей вспотевшей шеи.
– Я знаю, он младше, но мы как-то понимали друг друга, - снова заговорила я о Тильмане и благоразумно умолчала, что он отказался прекратить свои преследования. На сегодняшний день с меня хватило взбучки. Возможно, это было просто чистое упрямство, и он передумает.
– Ты беспокоишься о разнице в возрасте?
– засмеялся Колин.
– Нас разделяет 140 лет. И это, кажется, тебя не волнует.
Он сел, скрестив ноги, на пушистый коврик и смотрел на меня снизу вверх, забавляясь. Странное это было свидание. Но это меня не беспокоило. Оно было таким чудно личным.
– Ну, всё зависит от того, как воспринимаешь этот возраст. А так, ты очень хорошо сохранился. Очень хорошо.
И это мягко сказано. Тени под его глазами исчезли, как будто их никогда и не было. Его кожа, как всегда, безупречно светилась. А потом эти волосы - я просто должна была прикоснуться к ним. Робко я вытянула руку и взяла прядь пальцами. Она сразу же зашевелилась, нежно и эластично, но я почувствовала покалывание на ладони, как будто меня не сильно ударило током.
Колин ждал с полузакрытыми веками, пока я не закончила своё исследование.
– Вероятно, я чувствую свой возраст как двадцати летний, - сказал он, наконец, задумчиво. – Конечно, столько лет не проходит бесследно. Душа меняется. Тем не менее, возраст - это только число. Тебе ведь тоже не семнадцать.
– Нет?
– спросила я наполовину удивленно, наполовину польщено.
– Нет, - ответил он, улыбаясь.
– У тебя упрямство, как у пятилетней девочки, тело пятнадцатилетней девушки и душа, по крайней мере, тридцатилетней женщины. А твои глаза не имеют возраста. В них есть что- то вечное.
Итак, были ли это комплименты или нет? Эта вещь, насчёт глаз, прозвучала прекрасно, и я заметила, что мне стало ещё немного теплее. Душа тридцатилетней. Это, напротив, казалось не особенно сексуальным, но хорошо объясняло, почему я никогда не могла поговорить с Дженни и Николь о важных вещах.
Колин встал и прошёл без комментариев в спальню. Застенчиво я побрела за ним.
– Что теперь?
– Я облокотилась на дверной проём, вопросительно глядя на него.
– Ты почти не спала, - сказал Колин и прогнал кошек
с кровати.– Отдыхай.
Приглашение прозвучало заманчиво. В комнате было полутемно, и мягкий воздух задувал в настежь открытые окна.
– А потом?
– спросила я сонно.
– Потом мы пойдём гулять с Луисом, - ответил Колин спокойно и подвёл меня к кровати. Я едва могла стоять на ногах.
– Нет, не пойдём, - запротестовала я слабо, сопротивляясь против давления его рук, которые мягко толкали меня вперёд. Без дальнейших церемоний он схватил меня и бросил на кровать. Скрепя, она подо мной просела.
– Ой, - воскликнула я.
Я упала на свои ушибы. Застонав, я схватилась за бок. Может быть, всё-таки было хорошо, что Тильман больше не был моим другом. Качая головой, Колин сел ко мне на кровать и вытащил мою футболку из штанов, прежде чем я могла что-то против этого предпринять. Уверенно он задрал её наверх.
– Скажи мне, чем вы оба занимались?
– спросил он в недоумение и положил свою прохладную руку на отеки.
– Я думаю, у Тильмана куриная слепота. Он не узнал меня, когда я, не предупредив, бросилась на него из кустов и хотела вырвать карту из его руки. И тогда он просто защищался.
Колин ощупал второй ушиб. Я должна была сдерживаться, чтобы не засмеяться. Его холодные кончики пальцев посылали мелкую дрожь по моей коже. Может, Тильман даже хотел, чтобы я его поймала? Колин, казалось, был для него важен. Но мысли последнего были заняты моими травмами.
– Я же говорил тебе, что временами пара боевых приёмов не повредит, - напомнил он мне о том вечере, когда я ненамеренно стала пленницей в спортивном зале.
– Почему ты вообще занимаешься каратэ?
– спросила я его.
– Я имею в виду, являясь Демоном Мара, ты ведь в этом не нуждаешься, правильно?
Колин посмотрел на шёлковое чёрное кимоно, которое свободно свисало со спинки стула.
– Я занимаюсь этим не для того, чтобы защищаться, хотя это, конечно же, полезный побочный эффект. Нет. Для этого у меня есть другие причины. Знаешь, что означает уровень моего пояса?
Я покачала головой.
– Майке сказала, что чтобы получить его, ты кого-то обманул или кого-то подкупил ...
– Да, конечно, - усмехнулся Колин и покачал ошарашено головой.
– Это срабатывает невероятно хорошо, когда сдаёшь экзамены в китайском монастыре на высоте 2000 метров. Монахов можно ведь так прекрасно одурачить. Поверь, занятия там были даже для меня тяжёлыми. Большинство участников сдались уже после первого дня.
Он взял верхнюю часть кимоно, разложил её на коленях и провёл почти благоговейно рукой по красному дракону, который с распростёртыми крыльями покрывал зданию часть.
– Мастер спокойствия. Это значение высокого мастерства дана. Я ещё и далеко не достиг его.
Мастер спокойствия. Это звучало, как название фильма. «Крадущийся тигр» или «Затаившийся дракон».
– Я занимаюсь боевым искусствам, потому что это помогает мне мечтать. Ночные сновидения, после того как Тесса меня обратила, я больше не вижу. Боевые искусства основаны на медитации и концентрации. Иногда мне удаётся, если я долго медитирую, снова самому углубиться в мир грёз или посмотреть их у других душ, не причиняя им вреда.