Разгадка 1937 года

Однако Ягода уверял, что следствие идет по верному следу. Вскоре начались аресты среди сторонников Зиновьева в Ленинграде.

На основе данных следствия вместе с Николаевым судили членов так называемого ленинградского центра зиновьевцев во главе с бывшим секретарем Выборгского райкома ВЛКСМ И. И. Котолыновым. Все подсудимые были приговорены к смертной казни за участие в террористическом заговоре с целью уничтожить руководителей партии. Приговор был приведен в исполнение 29 декабря. Позже по делу «Ленинградской контрреволюционной зиновьевской группы Сафарова, Залуцкого и других» было привлечено 77 человек, в том числе 65 членов ВКП(б).

Однако состоявшийся 15–16 января 1935 года в Ленинграде процесс по делу «московского центра» зиновьевцев не увенчался столь же суровым приговором, как в отношении Николаева и его подельников, несмотря на то, что во время процесса по всей стране проходили митинги, на которых выдвигались требования о расстреле всех обвиняемых. Зиновьев был приговорен к 10 годам заключения, Каменев — к 5 годам. Приговор гласил: «Судебное следствие не установило фактов, которые давали бы основание квалифицировать преступления зиновьевцев как подстрекательство к убийству С. М. Кирова». Приговор соответствовал оценке Сталина роли Зиновьева и Каменева, изложенной в написанном им «закрытом письме ЦК ВКП(б)» от 18 января 1935 года «Уроки событий, связанных со злодейским убийством тов. Кирова».

С одной стороны, в письме подчеркивалось, что «зиновьевцы ради достижения своих преступных целей скатились в болото контрреволюционного авантюризма, в болото антисоветского индивидуального террора, наконец, — в болото завязывания связей с латвийским консулом в Ленинграде, агентом немецко-фашистских интервенционистов». С другой стороны, указывалось, что «Московский центр» «не знал, по-видимому, о подготовлявшемся убийстве т. Кирова». Судя по всему, Сталина в это время убедили факты, что нет оснований признать Зиновьева и Каменева ответственными за убийство Кирова.

Кроме того, в первых же строках письмо ЦК обвиняло лидеров «Московского центра» не в терроризме, а в карьеризме: «Их объединяла… одна общая беспринципная, чисто карьеристская цель — добраться до руководящего положения в партии и правительстве и получить во чтобы то ни стало высокие посты». Таким образом, Сталин видел в убийстве Кирова прежде всего проявление острой борьбы за власть в стране.

Правда, вряд ли можно было считать, что убийство Кирова расчистило бы Зиновьеву и Каменеву путь к высоким постам. Очевидно, что от убийства Кирова выгадывали бы лица из нынешних партийных верхов. Однако Сталин, видимо, не был готов предъявить подобные обвинения кому бы то ни было из высшего руководства в стране, а потому удары наносились по давно поверженным и дискредитированным оппозиционерам.

В то же время содержание письма свидетельствовало о сильных логических натяжках, допущенных Сталиным в его рассуждениях относительно причин убийства Кирова. Сталин явно пытался подогнать данные следствия под свои представления о классовой борьбе в СССР и идейно-политическом перерождении партийной оппозиции.

Поскольку убийство совершил не кулак или нэпман и не гражданин иностранной державы, а член ВКП(б) Николаев, Сталин обратил особое внимание на наличие у Леонида Николаева брата Петра, который «дважды дезертировал из Красной Армии» и якобы «якшался… с открытыми белогвардейцами». Из этого делался сомнительный вывод о том, что «Петр Николаев представлял законченный тип белогвардейца». Сведения о том, что Л. Николаев укрывал своего брата на своей квартире, послужили основой для другого скоропалительного вывода о том, что «между открытым белогвардейцем Петром Николаевым и братом его Леонидом Николаевым, членом зиновьевской группы в Ленинграде, а впоследствии убийцей тов. Кирова, не осталось никакой разницы». Из этого делался еще один сомнительный вывод о том, что Леонид Николаев «задолго до убийства тов. Кирова был уже врагом партии и белогвардейцем чистой воды».

Эти не внушающие доверия выводы сопоставлялись с фактами о том, что брат одного из лидеров зиновьевской оппозиции, Владимира Румянцева, Александр, служил в армии Юденича. А из судеб братьев Румянцевых и Николаевых делалось заключение с огромной логической натяжкой о том, что «зиновьевская группа с ее ненавистью к партийному руководству и двурушничеством в партии… могла состряпать для этих выродков „подходящую“ идеологию, могущую служить „оправданием“ их белогвардейских дел».

Письмо обращало внимание на утрату бдительности членами Ленинградской партийной организации. Таким образом, критике подвергался посмертно и сам Киров, который не придал должного значения ни сообщениям о задержании Николаева, ни записке о подпольной деятельности зиновьевцев. Письмо обвиняло членов Ленинградской парторганизации в «опасном для дела» благодушии, «недопустимой для большевиков» халатности. В письме вновь повторялся известный тезис Сталина об обострении сопротивления классовых врагов по мере роста успехов социализма: «Партия уже давно провозгласила, что чем сильнее становится СССР и чем безнадежнее положение врагов, тем скорее могут скатиться враги — именно ввиду их безнадежного положения — в болото террора, что ввиду этого необходимо всемерно усиливать бдительность наших людей. Но эта истина осталась, очевидно, для некоторых наших товарищей в Ленинграде тайной за семью печатями». Очевидно, что эти заявления были обращены не только к Ленинградской парторганизации.

То обстоятельство, что члены Ленинградской парторганизации не замечали появления в их городе групп, в которых рождались террористы и убийцы, что сам руководитель парторганизации отмахивался от предупреждений о террористических настроениях, служило Сталину показателем вопиющей беспечности коммунистов. После же убийства Кирова Сталин стал свидетелем не только искренней скорби миллионов людей, но и злорадства многих, расценивших это событие как сигнал для выступления против существовавшего строя. В сводках НКВД из так называемого смоленского архива (материалы государственных учреждений Смоленской области, вывезенных в ходе войны в Германию, а затем в США) сообщалось о студенте, который говорил: «Сегодня убили Кирова, завтра убьют Сталина». В смоленской деревне распевали частушку, в которой говорилось, что за убийством Кирова последовала отмена карточек, а за убийством Сталина последует роспуск колхозов. Получая эту информацию, Сталин приходил к выводу, что питательная среда для появления новых Николаевых сохраняется, а поэтому выступал за принятие самых жестких мер по разгрому не разоружившихся врагов.

Принятое на основе телефонного разговора Сталина с Енукидзе в необычной спешке постановление предусматривало ускоренное проведение следствий по делам о террористических организациях и террористических актах против работников советской власти (за срок не более 10 дней), ускоренное вручение обвинительных заключений по этим делам (за одни сутки), заслушивание этих дел без участия сторон, запрет на касации по этим делам и немедленное приведение в исполнение приговоров к высшей мере после их вынесения. В подтверждение того, что правоохранительные органы взяли на вооружение это постановление, по различным делам, находившимся в производстве, были приняты ускоренные действия. На основе этого постановления в Ленинграде было расстреляно 39 человек, обвиненных в принадлежности к террористическим организациям, в Москве — 29, в Киеве — 28, в Минске — 9. На основе этого же постановления в стране развернулась кампания против «классово чуждых элементов», при этом в Ленинграде прошли массовые выселения представителей «бывших свергнутых классов».

Однако было очевидно, что Сталин видел опасность не только в «классово чуждых» лицах, злобствовавших по поводу убийства Кирова. В письме ЦК, написанном Сталиным, привлекалось внимание к членам всех оппозиционных групп, существовавших в партии. Это означало, что Сталин не видел принципиальной разницы между ними и готов был видеть в них таких же врагов, как в Зиновьеве и Каменеве. Косвенным образом это означало, что Сталина не удовлетворила версия НКВД о том, что непримиримыми врагами власти являются лишь зиновьевцы. Вскоре фигурантами по многим политическим делам 1935–1936 годов стали бывшие участники других оппозиционных групп. В марте — апреле 1935 года было рассмотрено дело «Московской контрреволюционной организации — группы „рабочей оппозиции“», по которому проходили в прошлом лидеры оппозиции — А. Г. Шляпников, С. П. Медведев и другие.

О том, что Сталин исходил из того, что бывшие оппозиционеры могут встать на путь заговоров и террора, свидетельствовали его высказывания в ходе выступления 4 мая 1935 года на выпуске академиков Красной Армии. Говоря о борьбе с оппозицией внутри партии, которая выступала против ускоренной индустриализации, Сталин заметил: «Эти товарищи не всегда ограничивались критикой и пассивным сопротивлением. Они угрожали нам поднятием восстания против Центрального Комитета. Более того: они угрожали кое-кому из нас пулями».

О том, что после убийства Кирова Сталин уже не верил в надежность своей охраны, свидетельствовал рассказ адмирала И. С. Исакова писателю К. Симонову. По словам Исакова, «вскоре после убийства Кирова» адмирал стал членом «одной из комиссий, связанных с военным строительством». После заседания в кабинете Сталина был организован ужин в каком-то зале в Кремле. «К этому залу… вели довольно длинные переходы с несколькими поворотами. На всех этих переходах, на каждом повороте стояли… дежурные офицеры НКВД. Помню, после заседания пришли мы в этот зал, и, еще не садясь за стол, Сталин вдруг сказал: „Заметили, сколько их там стоит? Идешь каждый раз по коридору и думаешь: кто из них? Если вот этот, то будет стрелять в спину, а если завернешь за угол, то следующий будет стрелять в лицо. Вот так идешь мимо них по коридору и думаешь…“» В этой мрачной шутке скрывалось подспудное недоверие к НКВД, его руководству и его сотрудникам, готовым легко выполнить любой приказ своих шефов, и неготовность Сталина высказать свои смутные подозрения. Кажется, что Сталин запутывался в густой и липкой паутине дворцовых интриг.