Разгневанная река

Укладывая волосы перед зеркалом, она продолжала свой мысленный разговор с мужем. Ну до чего же он ей противен! Кажется, достаточно ему прикоснуться к ней, и Фыонг хочется тут же пойти смыть след от этого прикосновения. Раньше, когда у нее были романы, ей порой даже становилось жаль мужа. Но конечно, ни о какой любви к нему не могло быть и речи. И он отлично знал это. Так почему же он все-таки настаивает на своих правах? Нет любви — так незачем лгать друг другу! Сейчас Фыонг не испытывала никаких угрызений совести. Перебирая в памяти годы, прожитые совместно, она не чувствовала ничего, кроме отвращения к мужу и к самой себе. Почему это люди, окружающие ее, считают естественным, что этот человек распоряжается ею, как своею собственностью! Даже родители Фыонг не видят в этом ничего дурного. Пожизненное право, и никого не интересует ее воля, ее желание! Выходит, замужество — это пожизненное заключение! И что бы она ни предпринимала, ей не вырваться из этой тюрьмы, ибо она прекрасно понимает: перед законным правом мужа она бессильна. Тем более что в руках у мужа — власть. Он мог шутя смешать ее с грязью, и все вокруг, в том числе и ее родители, считали бы его правым. Ему достаточно было напечатать в газете всего несколько строк, к примеру что он снимает с себя ответственность за поступки Фыонг, и этого было бы вполне достаточно, чтобы в глазах людей ее круга, или, как их называли в столице, «людей с положением», она стала отверженной. Если он не захочет дать ей развод, она ничего не сможет сделать. Она хорошо помнит тот случай, когда Мон арестовал учительницу уездной школы, а потом еще несколько человек. В тот вечер она приехала из Ханоя часов в девять вечера. И едва переступила порог уездного управления, как из расположенного по соседству военного поста донеслись глухие удары, крики и высокий, похожий на визг, голос мужа: «Говори! С кем была связана? Кому передавала деньги? Скажешь?..» Потом снова эти ужасные звуки ударов. Фыонг, замерев от ужаса, проскочила мимо поста в здание управления. А ведь он занимался этим все годы, пока они жили вместе, и прежде она не обращала на это внимания! С той поры каждый раз, когда муж начинал расспрашивать ее о чем-нибудь, в ушах у нее невольно звучали те слова: «Говори!.. Говори!.. Скажешь?» Счастье еще, что у них не было детей. Хоть здесь она оказалась достаточно разумной. Ведь если бы у нее был ребенок, который походил бы на отца чертами лица, характером, она сейчас, наверное, возненавидела бы собственное дитя! Да, это счастье! Несмотря на все упреки мужа, ей все-таки удалось избежать ребенка. Пожалуйста, говорила она мужу, пусть он заводит себе ребенка от кого угодно, она не возражает!

Стоя перед зеркалом, Фыонг продолжала приводить себя в порядок, как вдруг в дверь постучали и дверная ручка повернулась.

— Ханг? Входи, дверь открыта!

Фыонг улыбнулась. Неприятные мысли разом вылетели из головы.

— Взгляни, Ханг, как тебе нравится этот свитер?

Фыонг повернулась вполоборота, с довольным видом разглядывая в зеркале свою обтянутую шерстяным свитером стройную фигуру, высокую девичью грудь. Этот свитер делал ее чем-то похожей на мальчишку, он явно молодил ее и очень шел ей.

Ханг только покачала головой за ее спиной:

— А ты не думаешь о том, что станут говорить люди?

— Чего мне бояться, пусть себе говорят!

— Тогда я молчу. Да, ты, наверное, еще ничего не знаешь! Сегодня весь город переполошился!

— Что там еще произошло? — Фыонг подвела брови и повернулась к Ханг. — Ну, вот и все. Ты завтракала? Садись поешь со мной.

Сестры сели за стол. Маленькими кусочками откусывая бисквит, Ханг внимательно рассматривала сестру:

— Знаешь, Фыонг, у нас сегодня не будет никакого концерта.

— Вот тебе на! Почему?

— Какие уж тут концерты! Сегодня все идут разрушать памятники в скверах.

— Какие еще памятники?

— Французские! Только памятник Пастеру не тронут, а всех этих генерал-губернаторов и губернаторов сегодня непременно уничтожат! На что они нам, это же позор нашей страны! Я после завтрака тоже туда пойду.

— Пойдешь разрушать памятники?

— Нет, на демонстрацию. В десять часов ханойские студенты собираются у общежития и с национальным флагом пройдут по улицам в знак того, что они приветствуют независимость!

— Тоже мне независимость! Китайцы смеются, французы плачут, японцы в тревоге, а наши независимые аннамиты подыхают с голоду…

— Как ты можешь такое говорить?

У Ханг от обиды на глаза навернулись слезы. Фыонг примирительно улыбнулась:

— Люди так говорят. А что, разве не правда?

— Что же ты предлагаешь? Сидеть сложа руки и ждать?

— Я ведь ничего не говорю. Иди куда хочешь. Но тебе не мешает быть поосторожней. Лучше не связываться.

— Да, сейчас такая заваруха! Я как-то шла по Чангтиен, смотрю, японская военная полиция оцепила гостиницы, забирают французов. Мадам ревут, цепляются за своих мужей, но японцев не очень-то растрогаешь, они словно каменные. На улице Зялонг хулиганье начало грабить французские виллы.

— Вот-вот, я об этом и говорю!

— На днях японцы явились и к нам в общежитие, потребовали, чтобы мы вывесили японское знамя. Но мы и не подумали. Повесили вьетнамское, желтое. Во всех газетах пишут, что необходимо в учреждениях заменить французских служащих вьетнамцами, требуют предоставить независимость стране.

Ханг замолчала, глядя на сестру блестящими глазами. У нее даже щеки раскраснелись от волнения.

«Сестренка совсем стала взрослой, — подумала Фыонг. — Расцвела. Интересно, была ли она уже влюблена?»

А Ханг смущенно молчала, точно не решаясь сказать что-то.

— Ну, что у тебя еще?

— Мне кажется…

— Что?

— Понимаешь, люди умирают с голоду, а мы живем… Мне как-то не по себе… Ну, я пойду, а то уже поздно.

Ханг встала из-за стола.

— Приходи днем, пообедаем вместе.

— Не знаю. Дел масса, одно цепляется за другое, не могу даже сказать, сумею ли выбраться. Ты лучше не жди.

— Ну что ж, твое дело. Можешь идти куда хочешь!

Фыонг вспыхнула. Ей вдруг почему-то стало грустно. Конечно, сестренка права. Но ей-то легко говорить, попробовала бы она побыть в ее шкуре! Все отвернулись от нее, даже собственная сестра! Волны жизни прибили ее лодку к пустынному берегу, она осталась в полном одиночестве.

Ханг молча направилась к двери. Фыонг продолжала сидеть, не глядя на нее.

— Фыонг… — робко позвала Ханг.

Фыонг молчала.

— Я чуть не забыла. Тоан просил передать тебе записку.

— Оставь ее там.

И тут только Фыонг очнулась:

— Тоан? Твой учитель музыки? Какую записку?

Но Ханг уже была за дверью.

И зачем это учителю музыки понадобилось писать ей записки? Все еще сердитая на сестру, Фыонг подошла к дивану, взяла конверт и пробежала записку.

— Ханг! Ханг!

Фыонг распахнула окно и стала кричать вслед сестре, но велосипед Ханг уже скрылся из виду. Фыонг, побледнев, опустилась на диван и снова принялась перечитывать прыгающие строчки коротенькой записки.

«Вы, вероятно, еще не знаете, что в этот понедельник ночью умер Ты. Перед смертью он просил меня…»

7

Листья казуарины, росшей на кладбище, неподвижно застыли, словно повисли в дождевой пыли. Фыонг шла среди могильных холмов по тропинке, вымощенной кирпичом. С тонкого резинового плаща, накинутого на плечи, струйками стекала вода. Тропинка кончилась, и в конце кладбища, почти у границы рисового поля, Фыонг увидела несколько свежих могил… Она остановилась, не зная, как лучше пройти к ним.

По-видимому, это где-то здесь. Фыонг наклонилась над промокшими, выпачканными в земле венками и стала читать размытые дождем надписи на лентах. «С почтением чтим память души усопшего…» Это не то. «С почтением чтим…» Нет. «Скорбим о ней…» Наверное, вон та! На свежем холмике в самом конце ряда лежал одинокий венок. Написанные фиолетовыми чернилами буквы расплылись, так что Фыонг едва прочла: «Прощай, Ле Ты!» Так вот где ты лежишь!..

Фыонг машинально опустилась на землю. Ты, родной мой, я так виновата перед тобой!.. Видишь, я пришла к тебе, твоя Фыонг!.. Фыонг зарыдала, уткнув лицо в ладони…

Почему тебя больше нет, почему ты лежишь в земле, а я сижу здесь, под этим небом! Бедный ты мой, несчастный! Как же все это случилось!..

…Дождевая пыль пропитала волосы, Фыонг надела на голову косынку. Она неподвижно стояла перед могилой, погрузившись в горестные мысли. Потом, вспомнив, вынула из плетеной сумочки пачку благовонных палочек, зажгла их и старательно воткнула одну за другой в землю. Над могилой поплыли серые струйки. Фыонг поднялась, сложила ладони перед грудью и, отдавая последнюю дань другу, потрясла ими. Прими мой прощальный привет, Ты! Слезы бежали по ее щекам. Разве могла она предполагать, что все так кончится! Теперь уже ничего не возвратить, и Ты не воскреснет… Фыонг закрыла лицо руками и снова разрыдалась.