Чтение онлайн

ЖАНРЫ

Разговоры с Пикассо
Шрифт:

ПИКАССО. Я занимаюсь этим прямо на пляже. Галька так хороша, что хочется гравировать на каждой… И к тому же море ее прекрасно обработало, придало ей форму такой чистоты, такой самодостаточности, что остается лишь нанести последний штрих, чтобы сделать из нее произведение искусства. В этом круглом камешке мне видится сова, и я делаю сову; другой – треугольный – напоминает мне голову быка или козы… Иные похожи на женские головы или головы фавнов… А вот этот я вообще не осмелился трогать: вот нос, а вот вымытые морем глазницы – получается череп, вот что я в нем вижу… И добавить мне нечего…

Один за другим он достает из коробки камешки, вылепленные и отшлифованные морем, обработанные его резцом, с гравировкой, нанесенной его рукой. Можно сказать, что эти изделия несут на себе следы принадлежности к особой, «пикассианской», цивилизации…

ПИКАССО. Теперь их надо бы снова бросить

в море… Вот удивились бы люди, найдя на них эти странные знаки… Настоящая головоломка для археологов!…

Издатель интересуется, тяжело ли работать с галькой и каким инструментом он делает на ней гравировку.

ПИКАССО. Да, она сопротивляется… Работа адская. Я начинаю любым инструментом, какой попадется под руку… А потом беру резец с острым концом.

Издатель замечает, что стиль новых изделий из гальки отличается от того, что он делал до войны…

ПИКАССО. Но ведь мы постоянно меняемся… Достаточно взглянуть на мою подпись… Разные геологические периоды… Это, если угодно, мой каменный век. Надо бы включить в альбом и это тоже. Я ценю полные собрания сочинений… Творческий процесс можно отследить, только наблюдая все его этапы.

Издатель сожалеет, что репродукции некоторых старых работ оказались низкого качества.

– Канвейлер мне их показал, – объясняет он, – и мне очень не хочется помещать их в альбом…

ПИКАССО. Да, они отвратительны! Настолько далеки от изображаемого объекта, что это даже интересно… Я делал белое, а они воспроизводят черное… А цветные репродукции! Часто вместо положенного мной цвета я нахожу там другой, абсолютно другой, настолько отличный от моего, что испытываю настоящий шок… Иногда даже случается – и это любопытней всего! – что самые плохие репродукции, где все фальшиво и ничего не осталось от моей живописи, вызывают у меня восторг… Да, правда… Может быть, удивление, которое я испытываю, наводит меня на какие-то размышления? Похоже на другую версию, на новую интерпретацию или вовсе на новое произведение… А что дает мне безупречная репродукция? Я нахожу в ней свое собственное творение… В то время как плохая репродукция подталкивает меня к новым идеям, открывает новые горизонты…

Я остаюсь один с Пикассо. Пока мы разговариваем, две его горлицы воркуют так громко, что мы едва слышим друг друга… Они заперты в очень красивой клетке, сплетенной из камыша и раскрашенной Пикассо собственноручно.

БРАССАЙ. Я снял их, когда вас не было. Одна из них сидела на клетке…

ПИКАССО. Обычно я их не запираю… Они часто садятся мне на руку, на голову или на плечи.

Он открывает клетку, и птицы, шумно хлопая крыльями, одна за другой вылетают наружу… Голуби завораживали Пикассо с самого детства. Они постоянно кружили вокруг него. Его отец их раскрашивал, часто доверяя сыну докрашивать лапки… Ребенком Пикассо постоянно слышал в доме их воркование. Они нравятся ему в клетках, но особенно на свободе… Голуби, голубки, горлицы стали одним из любимых мотивов его творчества.

ПИКАССО. Горлицы, возможно, самые чувственные из представителей фауны… Обожают любовные игры. Интересно было бы узнать, что происходит в их маленьких головках… И это тем более странно, что обе моих птицы – мальчики… Может, они извращенцы?

Пикассо может любить или ненавидеть людей, но животных он обожает всех, их присутствие ему так же необходимо, как и присутствие женщины. В Бато-Лавуар у него было три сиамских кота, собака, мартышка и черепаха. В ящике стола жила ручная белая мышь. Он очень любил осла Фреде, который однажды объел его пакет с табаком. Он обожал ручного ворона из «Проворного кролика» и рисовал его: это «Женщина с вороном». На картине изображена дочь Фреде, которая вышла замуж за Мак-Орлана. В Валори у него была коза, в Каннах – обезьяна. А уж собак… Не было ни дня в его жизни, когда он обходился бы без их компании. Еще молодым человеком он прогуливался обязательно с какой-нибудь собачонкой. Ему всегда хотелось завести петуха, иметь козу, он мечтал даже о тигре… Если бы все зависело только от него, он собрал бы вокруг настоящий Ноев ковчег…

Зная, как он интересуется жизнью животных, я рассказываю ему:

– Я знаю одну пожилую даму, которая делает искусственные цветы для знаменитых портных, она живет в мансарде на восьмом этаже, в окружении птиц. У нее есть горлица-мальчик, которую она не держит в клетке. Этот самец так любит свою хозяйку, что, когда она купила ему в пару девочку, он из ревности даже покушался на незваную гостью… Тогда, чтобы отблагодарить его за столь горячую привязанность, дама стала время от времени покупать для него птичку из целлулоида. И ее питомец то любовно играет со своей куклой, то бросается на нее с таким пылом, словно хочет изнасиловать… Я сделал целую серию фотографий этой птицы и ее игрушки: они совсем как «Леда и Лебедь»…

А однажды я застал мальчика сидящим на фарфоровом яйце… «Горлицы мужского пола тоже высиживают потомство», – объяснила мне дама. Ее самец, когда подходит определенное настроение, тоже садится на искусственное яйцо, и согнать его оттуда невозможно…

ПИКАССО. А вы обращали внимание, что животные очень чувствительны к акту человеческой любви? Он их привлекает, возбуждает, разогревает им кровь… Особенно это касается собак и кошек… Я был знаком с одной женщиной, у которой жили два огромных сенбернара, кобели… И вот в ее жизни появился мужчина… Она была сильно влюблена… В первый раз, когда они легли в постель, в спальню явились оба сенбернара, встали на задние лапы в ногах кровати и стояли так, огромные, угрожающие… Зрелище было настолько дикое, что ее возлюбленный соскочил с кровати и спешно ретировался…

БРАССАЙ. Кстати, о «влюбленных животных»… Некий колониальный чиновник привез из Океании в Париж двух обезьян игрунков. Он был очень горд своим приобретением и хвастался, что у них будет потомство… Но один из его знакомых, ученый-натуралист, ему сказал: «Можете на это не рассчитывать: игрунки в неволе не размножаются…» Но вот однажды владелец животных заметил, что у одной из его обезьянок начал вспухать живот… Он пригласил к себе ученого и спросил: «Что вы на это скажете?» Тот, несмотря на свой скепсис, вынужден был признать собственную неправоту. Однако, рассмотрев обезьянок повнимательнее, он воскликнул: «Невероятно! Это же две самки!» Чиновник смутился. «Две самки? А где же самец?» Неразрешимая загадка. Всю ночь он ломал над ней голову… И у него возникло жуткое подозрение: не выносила ли его жена одну из обезьянок из дома? Он нанял частного сыщика, и тот начал за ней следить. В результате выяснилось, что у жены был любовник с Таити, у которого жил игрунок-самец… И поскольку обезьяны повторяют за человеком его жесты и действия – наши любовные игры, как вы сказали, возбуждают животных, – обезьяны стали размножаться в неволе… Чиновник развелся, а его жена вышла замуж за таитянина…

История позабавила Пикассо, он сказал мне:

– Когда вы рассказываете разные штуки, то становитесь ужасно похожи на Маноло…

Я ухожу. Уже не в первый раз он сравнивает меня с Маноло. Когда мы только познакомились, он сказал: «Вы напоминаете мне Маноло…» Так кто же это такой? «Тайну Маноло» я пытаюсь раскрыть уже давно… Вот что сказал мне как-то один испанский художник:

– Маноло? Вы хотите сказать, Маноло Уг? Согласно легенде, он был генеральским сыном, но примерно с той же степенью достоверности, как и утверждение, что отцом Аполлинера был кардинал… Во всяком случае, в самом Маноло ничего от военного не было. Ребенком он слонялся по Барселоне в стоптанных башмаках в компании всякой шпаны… Потом его забрали в армию и выдали ему лошадь, упряжь, оружие. И вот однажды ночью – прощай, Испания! Он перешел через Пиренеи с оружием и багажом, во Франции продал и лошадь, и упряжь, и оружие и на эти деньги купил билет до Парижа…

Скульптор Жан Осуф, друг Маноло, который жил с ним в Сере, рассказывал:

– Маноло любили все… Он был очень остроумный парень, большой шутник, и за это ему прощалось все… Он делал людям пакости с таким изяществом, что никому и в голову не приходило на него сердиться… Когда я с ним познакомился, он уже остепенился, но дурачить людей не перестал – это было сильнее его… От остроумного словца он не отказался бы ни за что на свете, даже если при этом рисковал обидеть своих лучших друзей… Сколько историй я мог бы вам рассказать… Однажды вечером, в Сере, оркестр давал концерт на открытом воздухе. У одного мужика, сидевшего впереди Маноло, – местного мясника – были огромные, оттопыренные уши… Маноло наклонился к его соседу и, указав на уши, сказал: «Я совершенно ничего не слышу. Этот тип своими ослиными ушами поглощает все звуки…» Сосед поверил. На следующий день он явился к Маноло: «Слушай, я всю ночь думал над тем, что ты мне сказал… Недурно ты меня провел! История твоя – дурацкая! Спрятать музыку в ушах невозможно, как невозможно накрыть шляпой спектакль на сцене… Даже если она большая».

* * *

Морис Рейналь попросил меня сходить с ним на Монмартр и сделать несколько фототографий «святых» для кубистов мест. Он собирается прочесть там лекцию, и у него будет проектор. После обеда мы карабкаемся на Холм по крутому склону улицы Лепик, забитой народом и пропахшей едой. На углу улицы Габриэль Морис Рейналь указывает мне на № 49, где на самом верху притулилась мастерская:

– Первая парижская мастерская Пикассо! Это здесь он написал «Похороны Касагемаса». А вы знаете, что, приехав из Барселоны, Пикассо собирался поселиться на Монпарнасе, а не на холме Монмартр? Он уже договорился о найме мастерской на улице Кампань-Премьер, но тут один каталонский художник, который собирался вернуться в Испанию, предложил ему свою, вот эту. Не случись этой встречи, колыбелью кубизма стал бы Монпарнас, а вовсе не Монмартр…

Поделиться с друзьями: