Разгром. Молодая гвардия

Олег перешел площадь и спустился к зданию клуба. Это самое вместительное и самое неуютное и холодное здание в городе было совсем непригодно под жилье и теперь пустовало. Оно выходило фасадом на улицу, по которой с самого раннего утра люди шли на базар из «Восьмидомиков», «Первомайки» и ближайших хуторов и по которой шло главное движение из города в сторону Ворошиловграда и в сторону Каменска.

Олег стал лепить листовки по фасаду и вдруг услышал шаги полицейского снизу, от балки. Олег обошел здание и спрятался с той стороны его. Шаги полицейского становились все слышнее. Но, как только полицейский, идя вверх по улице, поравнялся с зданием, шагов его не стало слышно. Олег застыл, ожидая, когда «полицай» минует клуб, стоял минуту, две, пять, но шагов не было слышно.

А вдруг полицейский, проходя, осветил фасад клуба, заметил листовки и теперь остановился и читает? Конечно, он тут же начнет их соскабливать и обнаружит, что они только что наклеены. Тогда можно ожидать, что он обойдет со своим фонариком вокруг здания: ведь человеку, только что наклеившему листовки, некуда спрятаться, как только за этим зданием!..

Олег прислушивался, сдерживая дыхание, но слышал только толчки своего сердца. Его сильно подмывало отделиться от стены и бежать, но он понимал, что это может только повредить ему. Нет, единственный выход — проверить, куда же на самом деле девался полицейский!

Олег высунулся из-за угла, — никаких подозрительных звуков. Придерживаясь стены, высоко подымая ступни ног и осторожно опуская их на землю, Олег тихо продвигался к улице. Несколько раз он останавливался и прислушивался, но все было тихо вокруг. Так дошел он до следующего угла здания и, придерживаясь одной рукой стены, а другой взявшись за угол, выглянул. Под рукой его внезапно обломился кусок старой, источенной дождями штукатурки и упал на землю, как показалось Олегу, со страшным грохотом. В это же самое мгновение Олег увидел над нижними ступеньками подъезда огонек сигаретки и понял, что полицейский просто присел отдохнуть и покурить. Огонек сигаретки тут же взметнулся вверх, на ступеньках произошел некий шум, а Олег, с силой оттолкнувшись от угла, побежал вниз по улице, к балке. Раздался резкий свисток, и на какие-то доли секунды Олег попал в конус света, но тотчас же вырвался из него несколькими рывками.

Справедливость требует сказать, что с момента возникновения этой непосредственной опасности Олег не совершил уже ни одного опрометчивого поступка. Он мог бы в одну минуту запутать полицейского в «Восьмидомиках» и спрятаться у Любки или у Иванцовых, но Олег не имел права подводить их. Он мог бы сделать вид, что бежит к рынку, а на самом деле очутиться в «Шанхае», где бы его уже сам черт не достал. Но так можно было подвести Сережку и Валю. И Олег побежал к малым "шанхайчикам".

И вот теперь, когда обстоятельства заставили его все-таки свернуть в «Восьмидомики», он не стал углубляться в этот район, чтобы не подводить Степу Сафонова и Тосю. Он шел обратно в холмы, к перекрестку, где его мог перехватить постовой.

Его снедала тревога за друзей и за возможную неудачу всей операции. И все-таки чувство мальчишеского озорства вновь овладело им, когда он услышал неистовый собачий лай в малых «шанхайчиках». Он представил себе, как сошлись вместе преследовавший его патрульный и «полицай» из жандармерии и как они обсуждают исчезновение неизвестного и обшаривают вокруг местность своими фонариками.

На рынке уже не свистели. С вершины холма, где снова очутился Олег, он видел по вспышкам фонарей, что полицейские, бежавшие ему наперерез, возвращаются обратно через пустырь в жандармерию, а патрульный, его преследователь, стоит в дальнем конце улицы и освещает какой-то дом.

Заметил ли «полицай» листовки, наклеенные на здании клуба?.. Нет, конечно, не заметил! Иначе он не сидел и не курил бы так на ступеньке подъезда. Сейчас бы они перевернули все «Восьмидомики», ища его, Олега!

На душе у него стало легко.

Еще не светало, когда Олег тихо-тихо стукнул три раза в ставню, в окно Туркеничу, как было условлено. Туркенич чуть слышно приоткрыл входную дверь. Они на цыпочках прошли через кухню и горницу со спящими людьми в комнатку, где Ваня жил один. Коптилка стояла высоко на шкафчике. Видно было, что Ваня еще не ложился. Он не выразил никакой радости при виде Олега, лицо его было сурово и бледно.

— П-попался кто-нибудь? — сильно заикаясь и тоже бледнея, спросил Олег.

— Нет, теперь все целы, — сказал Туркенич, избегая встречаться с ним глазами. — Садись… — Он указал Олегу на табуретку, а сам сел на сбитую постель: как видно, он всю ночь то ходил по комнатке, то садился на эту постель.

— И как? Удачно? — спросил Олег.

— Удачно, — не глядя на него, говорил Туркенич. — Они у меня все здесь сошлись — и Сережа, и Валя, и Степа, и Тося… Ты, значит, один ходил? — Туркенич поднял на Олега глаза и опять опустил.

— К-как ты узнал? — спросил Олег с мальчишеским виноватым выражением.

— Беспокоились о тебе, — уклончиво сказал Ваня, — потом я уж не вытерпел, пошел к Николаю Николаевичу, смотрю — Марина дома… Все ребята хотели тебя здесь дожидаться, да я отговорил. Если, говорю, он попался, хуже будет, если и нас застукают здесь среди ночи всей компанией. А завтра сам знаешь, какой тяжелый день для ребят, — опять базар, биржа…

Олег с растущим в нем чувством вины, причины которой он не вполне сознавал, бегло рассказал, как он поторопился перейти от шахты к клубу и что произошло у клуба. Все-таки он оживился, вспоминая все обстоятельства дела.

— Ну, потом, когда уже все обошлось, я, извини, немножко созорничал да на обратном пути еще две листовки пришлепал на школе имени Ворошилова…

Он глядел на Туркенича с широкой улыбкой.

Туркенич, молча слушавший его, встал, сунул руки в карманы и некоторое время сверху вниз смотрел на сидевшего на табуретке Олега.

— Вот что я скажу тебе, только ты не серчай… — сказал Туркенич своим тихим голосом. — Это в первый и в последний раз ты ходил на такое дело. Понятно?..

— Не п-понятно, — сказал Олег. — Дело удалось, а без шероховатостей дела не бывает. Это не п-прогулка, это борьба, где есть и п-противник!..

— Дело не в противнике, — сказал Туркенич, — а нельзя быть мальчишкой, ни тебе, ни мне нельзя. Да, да, я хоть постарше, а я и к себе это отношу. Я тебя уважаю, ты это знаешь, потому я с тобой так и говорю. Ты парень хороший, крепкий, и знаний у тебя, наверно, больше, чем у меня, а ты — мальчишка… Ведь я едва ребят уговорил, чтобы они не пошли на помощь к тебе. Уговаривал, а чуть сам не пошел, — сказал Туркенич с усмешкой. — Может быть, ты думаешь, это мы только из-за тебя все пятеро здесь переживали? Нет, мы за все дело переживали. Пора, брат, привыкнуть, что ты уже не ты, а я уже не я… Я себя всю ночь корил, что отпустил тебя. Разве мы можем теперь рисковать собой без нужды, по пустякам? Нет, брат, не имеем права! И ты уж меня извини, я это решением штаба проведу. То есть запрещение и тебе и мне участвовать в операциях без специального на то указания.

Олег с детским выражением молча, серьезно смотрел на него. Туркенич смягчился.

— Я, брат, не оговорился, что у тебя, может быть, знаний больше, чем у меня, — сказал он с некоторой виноватостью в голосе. — Это от воспитания зависит. Я свое детство все на улице пробегал босиком, как Сережка, и хоть учился, а настоящие знания стали приходить ко мне уже взрослому. У тебя, знаешь, все-таки мать учительница, и отчим у тебя человек был политически воспитанный, а мои старики, сам знаешь… — И Туркенич с добрым выражением указал лицом на дверь в горницу. — Вот эти твои знания самое время пришло в настоящее дело пустить, — понимаешь? А полицаев дразнить — это, брат, мелко плавать. Не этого от тебя и ребята ждут. А уж если говорить всерьез… — Туркенич многозначительно указал большим пальцем куда-то высоко за спину, — так эти люди, знаешь, как на тебя надеются!..