Размышления чемпиона. Уроки теннисной жизни

Мои доводы просты: Величайший — не просто тот, кто собрал столько-то титулов или продержался на самой вершине столько-то лет. Величайший — это еще и тот, кто в течение своей карьеры добился несомненного превосходства над главными соперниками.

Меня могут спросить: «Почему Лендл?» Отвечу: потому что Иван в свое время значительно возвышался над средним уровнем игры. У него поразительный счет, 22:13, во встречах с Коннорсом и 21:15 во встречах с Макинроем. Каких вам еще доказательств? Когда-то Коннорс ничего не мог поделать с Боргом, а Лендл регулярно обыгрывал Макинроя. Единственное, чего недоставало Лендлу, — это умения себя подать, ему не хватало той особой ауры, которая, по мнению публики, окружает великих чемпионов. Восемь лет подряд Иван выходил в финал Открытого чемпионата США, а этот турнир многие считают самым сложным из всех турниров «Большого шлема». Поэтому моя первая пятерка именно такова — при всем уважении к Коннорсу, Макинрою и Андре Агасси, которых я зачисляю во вторую пятерку первой десятки всех времен.

Любопытно сопоставить рекорд Эмерсона в одиночном разряде (двенадцать титулов «Большого шлема») с сохранением первого места в мире шесть лет подряд. Рекорд Эмерсона можно повторить, выигрывая по два турнира «Большого шлема» в год в течение шести лет. Не столь уж невыполнимая задача: мастеру травяных или грунтовых кортов достаточно лишь выиграть еще один турнир на менее удобном покрытии, чтобы получить две нужные победы. Шесть лет, конечно, предельно сжатый срок, если учесть, что Макинрой — единственный из великих игроков, завоевавший все свои титулы «Большого шлема» меньше чем за семь лет (Коннорсу потребовалось десять). Семь лет — это двадцать восемь турниров «Большого шлема», и победа в двенадцати — достижение бесспорно выдающееся, но отнюдь не фантастическое.

Таким образом, нужно блестяще отыграть всего месяц в году, и вот вам двенадцать побед. Прочее время вы можете держаться в тени — отдыхать, намечать стратегию и оценивать свои ресурсы. Но если вы хотите каждый год оставаться первым игроком мира, подобная жизнь не для вас. Вам не видать первого места, если вы не будете выступать и выигрывать множество турниров и матчей в течение целого года. Большинство теннисистов охотно променяют постоянство на яркие победы — точно так же, как бейсболисты, наверное, предпочтут хоть раз выиграть мировой чемпионат, нежели состоять в команде, которая год за годом побеждает в своей лиге, но не получает самый престижный приз. Однако лучшие игроки отличаются тем, что одерживают яркие победы, и к тому же часто. Они трудятся в поте лица.

Вот эти-то труды едва не подкосили меня в тот период 1998 г., когда я старался сохранить первое место в мировой классификации шестой год подряд.

Осенью, после Открытого чемпионата США, я выступил на семи турнирах в Европе, чтобы сдержать Марчело Риоса, рьяно стремившегося к первому месту. В начале года я и не предполагал участвовать в некоторых соревнованиях (например, в Вене и Стокгольме), но потом все-таки попросил дать мне вайлд-карт. За год Риос приблизился ко мне на опасное расстояние, а я стал уже почти одержим идеей рекорда.

Европейские турниры в конце сезона даже в лучшую мою пору не были легкой прогулкой. Все время холодно, рано темнеет, вечером приходится играть на больших стадионах при искусственном освещении. На исходе долгого тяжелого сезона турниров «Большого шлема» подобная обстановка порождает ощущение, будто вы находитесь в каком-то странном параллельном мире. Но это был мой последний шанс побить рекорд.

Начало оказалось неудачным — я уступил в Базеле Уэйну Феррейре. Правда, затем я отыгрался и победил в Вене. Лион я вынужден был покинуть из-за небольшой травмы, а затем в Штутгарте проиграл драматический полуфинал на тай-брейке в третьем сете Ричарду Крайчеку. Самое обидное, что, выиграв этот турнир, я мог завершить год на первой позиции.

Так дело дошло до Парижа, где я окончательно стал терять почву под ногами. Общая усталость уже сказалась на моих результатах, а теперь проявила себя на более глубоком, психологическом, уровне. Я находился в таком нервном состоянии, что у меня прядями выпадали волосы. Но в Штатах, похоже, до этого никому не было дела — я не заметил ни одного репортера из американской газеты или журнала, который удостоил бы меня вниманием. А вот европейская пресса, напротив, вцепилась в меня. Всю осень моя погоня за рекордом являлась ключевой темой, и это дополнительным бременем легло на мои плечи.

Наконец, понимая, что не смогу долго держать все в себе, я позвонил Полу в его гостиничный номер и попросил зайти. Это был для меня переломный момент, потому что раньше я ни перед кем не обнаруживал своей уязвимости. Пол пришел и спросил, что случилось. Я чистосердечно признался:

«Пол, мне плохо. Мне, наверное, нужен психиатр или вроде того. Гонка страшно напряженная, я столько работал ради этого рекорда, а теперь в голову лезут всякие мысли: что, если я его упущу? Как я с этим справлюсь?»

Пол ошеломленно смотрел на меня, не понимая, как быть. Ситуация явно выходила за рамки привычных, давно сложившихся между нами отношений. Поначалу он не находил слов, но ему-то они как раз и не требовались: выговориться нужно было мне. Просто я должен был сформулировать и выплеснуть из себя все свои тревоги.

Я объяснил Полу, что у меня явно произошел эмоциональный срыв на почве сильнейшего нервного напряжения, но совсем не такого, какое я ощущал, стараясь выиграть турнир «Большого шлема», чтобы вплотную подойти к рекорду Эмерсона. Сейчас меня просто охватывает ужас при мысли, что я не добьюсь своего рекорда — не стану первым номером в мире шестой год подряд. Но чего именно я так боюсь? В этом и заключалась суть дела.

Между тем мое состояние попросту объяснялось одним объективным обстоятельством. К этому рекорду я двигался шесть лет, и если сейчас провалюсь, то уже не смогу начать все сначала на будущий год. Я оказался в наиболее критической из всех знакомых мне ситуаций — «теперь или никогда». Если я сейчас не достигну цели, это станет такой неудачей в моей карьере, которая будет преследовать меня всю жизнь, и именно потому, что я уже приблизился к этой цели вплотную. Мое стремление к рекорду переросло в одержимость, сделалось тяжким грузом, который давил на меня все сильнее и сильнее. И больше я не мог держать это внутри.

Пол выслушал мою исповедь, осмыслил информацию и решил готовить меня к последнему этапу гонки. Конечно, он располагал не слишком большими возможностями, однако понял, что я связал себя по рукам и ногам, а также — что с его стороны в сложившейся ситуации требуется особый подход. В сущности, Пол обеспечил мне пространство, где я мог не скрывать свою уязвимость. Его спокойное ободрение, понимание моих переживаний оказались целительным средством. После беседы с Полом я почувствовал себя гораздо лучше. Сейчас мне надо было ухватиться за некий эмоциональный «якорь спасения» (необычная для меня потребность) — и Пол сыграл выпавшую ему роль.

Все это не имело ни малейшего отношения к моему теннису, к ударам справа и слева, хотя я и показывал усталую, неровную игру — день лучше, день хуже.

Однако АТП хотела использовать создавшуюся ситуацию с пресловутым рекордом — якобы для моего же блага (а равно и для своего). Они настойчиво приглашали меня на разные интервью (в том числе для европейских новостей в прайм-тайм) и всяческие ток-шоу. Люди из АТП вели себя так, будто только этого мне и не хватает для полного счастья — тратить силы и вечернее время (когда можно отдохнуть) на болтовню с очередным французским Ларри Кингом.