Размышления чемпиона. Уроки теннисной жизни

Но я чувствовал себя таким усталым, что попросил АТП оставить меня в покое, хотя и скрыл, насколько мне тяжело. Но они продолжали упорствовать и предложили мне выступить в какой-то передаче, которая, по их заверениям, была самой популярной вечерней программой во Франции. Тут мое терпение лопнуло, и я заявил им со всей прямотой: днем я к их услугам, но вечером намерен отдыхать. На этой почве я едва не поскандалил с Дэвидом Хигдоном, представителем АТП по связям с общественностью. Тогда в конфликт вмешался сам Марк Майлс, главный распорядитель АТП-тура. В конце концов я сдался и поплелся на шоу.

Несколько улучшив свое психологическое состояние с помощью Пола, я ощутил заметный прилив энергии и уверенности, хотя, конечно, это не могло мгновенно восстановить эффективность моей игры.

Собрав все силы, я дошел до финала Парижского турнира на крытых кортах, но снова упустил шанс успешно закончить сезон, проиграв в финале британцу канадского происхождения Грегу Руседски, обладавшему очень мощной подачей.

Все осталось в подвешенном состоянии — Риос по-прежнему наступал мне на пятки. Фактически мы подходили к выступлению в финальном турнире АТП, имея на кону его первое место в рейтинге — и мой вожделенный рекорд. Оставалось только надеяться, что у меня «еще остался порох в пороховницах».

Дальше предстоял Стокгольм. Там я хотел хоть немного оторваться от Риоса, но напряжение настолько меня измотало, что в конце концов я не сдержался. Это случилось во время матча с Ясоном Столтенбергом. Я был настолько раздосадован своей игрой, что разбил ракетку. Пожалуй, это выглядело почти забавно. Мой поступок так ошеломил зрителей, что никто не проронил ни слова. Судья на вышке тоже потерял дар речи. Он даже не сделал мне замечания, не говоря уже о наказании за нарушение правил поведения («запрещенное обращение с ракеткой»). Возможно, люди просто не поверили своим глазам: «Нет, это вовсе не Пит Сампрас. Пит Сампрас просто не способен на подобные выходки». Тем не менее матч я проиграл.

А все дело кончилось тем, что мои мучения прекратил сам Риос. Он повредил спину, вышел из Чемпионата АТП после первого же матча, и вопрос был закрыт. Потеряв возможность играть, он уже не мог настигнуть меня. Так, весьма прозаически, окончилась захватывающая гонка — благодаря этому турниру и механизму рейтинга. Подобный исход, конечно, смазал впечатление от моего рекорда. Но меня это мало заботило. Я был рад, что дело не дошло до решающей битвы: в столь изнуренном состоянии я бы за себя не поручился.

После того как Риос объявил, что на этот год закрывает лавочку, мне очень хотелось вскочить в самолет и податься домой. Но такого я не мог себе позволить. Довольный, умиротворенный, свободный от стресса и волнения, я дошел до финала Чемпионата АТП, где проиграл Алексу Корретхе.

Когда я размышляю о том, как мне удавалось выигрывать столько матчей на протяжении многих лет, на ум приходят несколько ключевых моментов. Прежде всего, я верил в себя и свой Дар. Совершив крупную ошибку, я просто «стирал ее с жесткого диска». Не могу точно сказать, как именно я выработал способность двигаться вперед, а не топтаться на месте, но она у меня была. Думаю, это феномен скорее умственного, нежели эмоционального плана — нечто вроде сверхнацеленности на успех. И, конечно, огромную роль играл волевой настрой. Если вы приучите себя подниматься над обстоятельствами, они вас не заденут. Хотя, наверное, нужно иметь определенные задатки, чтобы данный настрой действовал в полную силу.

Я никогда не вступал в конфликт с судьями на вышке. А ведь когда парень, рассевшийся на стуле, незаслуженно отнимает у тебя драгоценное очко, это до боли обидно, точно пощечина. Тут игрок способен выйти из себя, и я хорошо знаю, что он при этом чувствует. Думаю, за всю карьеру я заработал лишь одно официальное предупреждение о нарушении правил поведения — многие игроки получали их куда больше в одном-единственном, не очень важном матче.

Может быть, я и впрямь устроен несколько иначе, но мое умонастроение и в конечном счете успех в значительной мере сформированы решимостью никогда не отступать. Отчасти это объясняется потребностью сохранять преимущество перед конкурентами, во многом же — чувством собственного достоинства и желанием достойно выглядеть в глазах публики.

Побочные увлечения — еще одна вечная угроза вашим победам. Но ничто постороннее не вторгалось в мой ум, когда я находился на корте, и мне это давалось легко. Подружки, нелады с тренерами, семейные проблемы — обычно я без особых усилий мог все вынести за скобки, что очень важно, если хочешь постоянно поддерживать игру на высшем уровне. На корте я помышлял только о деле, хотя и мог, если нужно, вызвать в памяти события, разговоры и даже обещания, данные самому себе. Это шло только на пользу и не отвлекало от главной задачи.

Гнев? Может, я и проявлял бы его, имей я привычку качать права, повышать голос, раздувать щеки и выкатывать глаза. В детстве со мной случались припадки ярости, но по мере того как я становился атакующим игроком и взрослел, эмоциональные взрывы сходили на нет. Наступает время, когда становишься тем, кто ты есть, и осознаешь это. Эксперты и болельщики, бывало, спрашивали, отчего я хоть изредка не выражаю гнева или страсти. Ответ прост: у меня нет подобных эмоций; точнее, я их себе не позволяю. Я загоняю их глубоко внутрь.

Но вот разочарование и боль от уколов критики я воспринимаю так же, как и все. Я вполне способен сохранять самообладание, понимая, кто друг, а кто враг. Думаю, у меня не меньше чувства справедливости, чем у прочих, однако я всегда готов подписаться под старым изречением: месть — это блюдо, которое следует подавать холодным.

За редким исключением гнев мешает хорошо играть и выигрывать. Вспоминаю Горана Иванишевича в нескольких эпизодах наших матчей в Уимблдоне. Я смотрел, как Горан крушит свои ракетки, и отчетливо понимал: я его сделал! Подобное поведение соперника сигналит мне, что тот разбит и подавлен. И теперь он весь мой.

И, естественно, я не хотел, чтобы такое случалось со мной. Моя невозмутимость, наверное, заставляла противников осторожничать и бояться. Это не было сознательной стратегией. Я никогда не пытался никого запугать, ни на кого не давил. Главным оружием являлось мое «я». Я доказывал, что могу справиться с самой напряженной ситуацией спокойно и сосредоточенно — в своем естественном ключе. Бесстрастие и некая отстраненность помогли мне выиграть много матчей.

Когда я только начинал карьеру, меня поражала способность Джона Макинроя кричать, жаловаться, сыпать ругательствами, нисколько не теряя при этом в игре (зачастую он играл даже лучше, когда позволял себе всякие выходки). Вспышки ярости Макинроя не досаждали мне до такой степени, как другим, ибо меня трудно вывести из терпения, и я всегда точно знал, как строить игру с Джоном.

Андре Агасси порой терял выдержку в наших с ним матчах. Помню, однажды в Сан-Хосе он разбил две ракетки, стал бранить судью на вышке и даже нецензурно обозвал его. Увидев, что творится, я уселся на стул и подумал: «О’кей, вот с Андре и покончено!»

Я очень старался не усложнять себе жизнь, а значит, держаться на почтительном расстоянии от многих вещей, в том числе от тех отношений и занятий за рамками тенниса, которые могли отвлечь мое внимание. Я ограничил до минимума количество благотворительных мероприятий, отклонял множество деловых предложений, не волочился за женщинами. Я считал, что просто обязан пойти на определенные жертвы, нежелательные или непосильные для других. Обосновался я в Тампе, которая была моим домом и спортивной базой в течение почти всей карьеры. Там очень удобно тренироваться и избегать соблазнов, связанных с друзьями и родственниками в Южной Калифорнии.