Размышления перед казнью

Серьезнейшие опасения выдвинули и находившиеся в Лондоне три наших военных атташе¹³⁹. Фрич и Бломберг снова сделали свои представления Гитлеру, но он отверг любое проявление слабости перед лицом угроз держав-победительниц. Министерство иностранных дел получило из Лондона ноту, требовавшую заверения германского правительства, что западнее Рейна нами не будет воздвигаться никаких крепостных укреплений. <...> В тот же день Бломберг (вопреки моему млению) вылетел в Бремен. Фюрер в отсутствие Бломберга приказал Фричу, Нейрату¹⁴⁰ и мне немедленно явиться в имперскую канцелярию. В тот день я впервые (не считая моего первого представления ему вместе с другими генералами) стоял перед фюрером¹⁴¹. Он потребовал от Фрича и Нейрата, а под конец и от меня предложений насчет ответа западным державам. До этого момента я лишь молча слушал. В ответ на адресованный мне вопрос я предложил ответить так: пока мы никаких перманентных укреплений строить не будем. Мы можем спокойно сказать это, ибо технически такие меры все равно осуществимы лишь нс ранее чем через год. Фюрер выслушал меня спокойно, но ответил уклончиво: мол, мы изучим это требование, но пока таких намерений даже не рассматривали, ибо в настоящее время потребности в том не видим. Впрочем, никто лучше самих французов не знал, какую ни к чему не обязывающую нас оговорку мы ищем. Ведь строительство укреплений на Западе уже шло полным ходом, после того как оно было включено в долгосрочную программу, рассчитанную до 1950 г.¹⁴².

Нейрат получил соответствующее поручение, а Фрич и я были отпущены. Это была моя первая служебная встреча с Гитлером.

Напряжение постепенно спало: Гитлер свою опасную игру с огнем выиграл — он не взял на себя никаких обязательств, которые бы противоречили совету воешгых. Показал, что нервы у пего крепкие и он обладает политическим чутьем. Чего же удивляться, что наше уважение к нему возросло! <...>

О моей повседневной работе я здесь особенно распространяться нс буду. Ежедневно отправлялся на доклад к Бломбергу, ибо всегда надо было что-то обсудить. К фюреру я обычно являлся на доклад вечером и всегда один. Бломберг записывал в свой дневник решительно все, даже самые второстепешше вопросы, которые, по моему разумению, мог бы решить и сам, а Гитлера только информировать постфактум. На другой день мне приходилось просто-таки выуживать из Бломберга все требующие срочного решения вопросы, так как обычно в рассказах о своих беседах с Гитлером он был очень скуп на слова и информировал меня весьма скудно. Так как адъютант фюрера подполковник Хоссбах¹⁴³ почти всегда присутствовал на этих беседах, мне нередко приходилось обращаться за информацией к нему. Он обещал позднее допускать меня на доклады к фюреру в качестве сопровождающего Бломберга, как это имело место при Рейхенау. Но Хоссбах отнесся к своему обещанию несерьезно¹⁴⁴, да и Бломбергу это не очень-то нравилось. Я был от этих бесед по сути дела отстранен, а потому так и не получил возможности узнать Гитлера получше; впрочем, так же, как и он меня.

В осенних маневрах [1936 г.] я участвовал только как зритель, сопровождая Бломберга. Руководил ими Риттер фон Лееб¹⁴⁵, а проходили они севернее Бад-Наухайма. Будучи в данном случае «бездельником», я наблюдал за «битвой» со стороны и наслаждался прекрасными ландшафтами той местности, по которой мы ежедневно проезжали на учения, а потом возвращались на свои квартиры в прелестном старинном замке, принадлежавшем сыну графа Цеппелина. <...>

Обычно же я сопровождал Бломберга во время его весьма частых посещений войск (которые он предпочитал совершать на самолете) очень редко, ибо кто-то должен был оставаться в «лавке». Страсть к перелетам и его личный самолет «Юнксрс-32» с бравым экипажем я тоже унаследовал от Бломберга.

О состоявшейся в тот год Берлинской олимпиаде могу сказать только то, что это были величайшие для Германии дни в глазах всего мира, который получил возможность узнать новый рейх и восхититься им.

Здесь, на стадионе, на трибуне для почетных гостей, в так называемом помещении для фюрера, Гитлер принял в свое время решение об активном участии германского вермахта (а особенно люфтваффе) в испанской гражданской войне¹⁴⁶ на сторо-

нс Франко. Он сделал это после того, как транспортные самолеты с африканскими маврами — лейб-гвардией Франко — уже перелетели на территорию Испании. Именно тогда, в перерыве между спортивными соревнованиями на имперском стадионе в Берлине, он отдал приказ сформировать легион «Кондор». Первым главой германской военной миссии в Испании стал генерал Варлимонт (заместитель начальника штаба оперативного руководства вермахта — Йодля. — Прим. пер.).

Легион «Кондор» представлял собой основную часть всего воздушного флота, его дополняли соединения сухопутных и танковых войск. Началась непрерывная переброска военных материалов и боеприпасов. Общая стоимость германской военной помощи Франко составила более 1,5 млрд марок, которые в бюджете вермахта были отнесены за счет испанского долга. Личный состав задействованных в Испании частей люфтваффе в ходе военных действий многократно заменялся. Это помогало германским летчикам приобрести боевой опыт и использовать его в своих частях на родине. Это казалось тем более важным, что в боях в испанском небе участвовали добровольческие советские части.

В начале сентября 1936 г. мне довелось вторично побывать на имперском партийном съезде НСДАП. На сей раз я впервые присутствовал на нем в качестве официального гостя вместе с женой.

На зиму 1936/37 г. Бломберг назначил военную игру вермахта. Она предназначалась для обучения руководству вооруженными силами в войне путем практического опробования ролей и должна была организациошю решить тс проблемы, которые являлись скрытым камнем преткновения в отношениях между нами и генеральным штабом сухопутных войск. Генерал Йодль как начальник отдела обороны страны (L) возглавлял руководящий штаб в тесном контакте со мной. Не только Бломберг, но и мы оба желали внести ясность в противостоящие взгляды, вполне сознавая притом, что можем обжечь руки, хватаясь за горячее железо, и получить от генштаба отнюдь нс благодарность, а ненависть. Особенно я, поскольку, будучи ответственным начальником, фокусировал на себе всю его враждебность как зачинщик этого дерзкого покушения на традиции.

Итоги военной игры, которые Бломберг доложил Гитлеру в присутствии генералов и адмиралов вермахта, я обобщил в памятной записке, находящейся сейчас в распоряжении моего защитника.

Эффект всего произошедшего был потрясающий — грандиозное возмущение генерального штаба сухопутных войск! Еще бы — кошку выпустили из мешка! Когда Гитлер в сопровождении Браухича покинул зал, Фрич чуть ли не с кулаками набросился на меня: подобные мысли о роли генштаба недопустимы! Пожалуй, то был единственный случай, когда он в приступе негодования излил на меня свое постоянное недовольство. В дальнейшем же мы никогда не заговаривали об этом инциденте¹⁴⁷. То, что «министр сухопутных войск» притязал на руководство, в глазах генерального штаба являлось просто нонсенсом: он этого не признавал да и слышать не желал ни о чем подобном. Я был слишком честен, наивен и объективен, чтобы осознать: своим казавшимся мне само собою разумеющимся решением данного вопроса я наживаю себе множество врагов и навешиваю себе на шею массу трудностей. <...> Все это резко подорвало мои прежде дружеские отношения с Беком.

Ничего не могли изменить здесь и мои дальнейшие усилия, направленные на то, чтобы перед принятием каких-либо распоряжений и приказов от имени Бломберга предварительно (зачастую в ходе многочасовых обсуждений) добиваться от министра соответствующих санкций, а также учета высказанных замечаний. Так произошло, к примеру, с проектом первой директивы о сосредоточении войск, изданной Бломбергом в окончательном варианте летом [ 19]37 г. <...> Замечания Бломберга носили скорее формальный характер, но отражали скрытое раздражение тем, что кто-то пытается давать армии какие-то указания.

Когда же Бломберг сказал мне, что генеральный штаб никоим образом не примет никаких подготовительных мер указанного в директиве характера, которые по настоянию Гитлера (несомненно, в результате оценки последним политического и военно-стратегического положения) он хотел потребовать, я самолично заменил слово «подготовить» на «продумать». То был весьма жалкий компромисс, который Бломберг при проведении данной директивы в жизнь явно проигнорировал. Йодль и его 1а (начальник оперативного отдела. — Прим, пер.) Цейтцлер¹⁴⁸ тогда открыто возмущались моей «капитуляцией» перед Беком¹⁴⁹.

Фактом является то, что генеральный штаб сухопутных войск просто-напросто похоронил эту «директиву» в своем бронированном сейфе и не сделал ровным счетом ничего предписанного в ней¹⁵⁰. На Нюрнбергском процессе она сыграла выдающуюся роль, а мое и Йодля изложение событий вызвало лишь сострадательное недоверие. В действительности же никакой операции «Отто», как и никаких операций «Грюн» и «Рот», нс было. Имела место лишь слабая пограничная охрана на Востоке и Западе, а также подготовка к уходу из областей за Рейном и Одером.

Вот чего мы (в том числе и Бломберг) искренне боялись, так это ставших известными из-за войны Италии против Абиссинии «санкций»! Они нависали над нами, как дамоклов меч, пока разоружение все еще увязало в организационном болоте, а мы все еще нс имели боеготовной семидивизиошюй армии, которая должна была бы послужить кадровым ядром для развертывания 36-дивизионных сухопутных войск. С 1.10.1935 г. они подлежали размещению по всей территории рейха.

Наши соседи могли в любую минуту, без более или менее серьезных боев и вновь осуществлешюго вооружения, продиктовать нам свои условия! Армия нс имела ни полного комплекта вооружения, ни танковых войск и тяжелой артиллерии; военно-морской флот никакой серьезной роли не играл, а люфтваффе пока находилась в процессе мучительных родов. Любая иностранная интервенция оказалась бы для противника детской игрой. А потому никто не мог лучше Гитлера нацелить свою политику против этой опасности.