Разоблачение

– Не думаю, чтобы игра по средствам могла доставлять людям удовольствие. Как по-вашему, Энрике?

Не знаю. Никогда не играл по средствам

Будет выдумывать. Ведь у вас куча денег.

Если бы,- сказал я.
– Но их нет.

– О, у каждого могут быть деньги,- сказал он.- Стоит только что-нибудь продать, вот вам и деньги.

– Но мне и продавать нечего. В том-то и дело.

– Выдумаете тоже. Я еще не встречал такого американца" Вы все богачи.

По-своему он был прав. В те дни других американцев он не встретил бы ни в "Ритце", ни у Чикоте. А теперь, оказавшись у Чикоте, ън мог встретить таких американцев, каких раньше никогда не встречал, не считая меня, но я был исключением. И много бы я дал, чтобы не видеть его здесь.

Ну, а если уж он пошел на такое полнейшее идиотство, так пусть пеняет на себя. И все-таки, поглядывая на его столик и вспоминая прошлое, я жалел его, и мне было очень неприятно, что я дал официанту телефон отдела контрразведки Управления безопасности. Конечно, он узнал бы этот телефон, позвонив в справочное. Но я указал ему кратчайший путь для того, чтобы задержать Дельгадо, и сделал это в приступе объективной справедливости и невмешательства и нечистого желания поглядеть, как поведет себя человек в момент острого эмоционального конфликта,- словом, под влиянием того свойства, которое делает писателей такими привлекательными друзьями.

Подошел официант

– Как же вы думаете?
– спросил он.

– Я никогда не донес бы на него сам,- сказал я, стремясь оправдать перед самим собой то, что я сделал.- Но я иностранец, а это ваша война, и вам решать.

– Но вы-то с нами!

– Всецело и навсегда. Но это не означает, что я могу доносить на старых друзей.

– Ну, а я?

– Это совсем другое дело.

Я понимал, что все это так, и ничего другого не оставалось сказать ему, но я предпочел бы ничего об этом не слышать.

Моя любознательность насчет того, как ведут себя люди в подобных случаях, была давно и прискорбно удовлетворена. Я повернулся к Джону и не смотрел на стол, за которым сидел Луис Дельгадо. Я знал, что он более года был летчиком у фашистов, а здесь он оказался в форме республиканской армии, в компании трех молодых республиканских летчиков последнего набора, проходившего обучение во Франции.

Никто из этих юнцов не мог знать его, и он, может быть, явился сюда, чтобы угнать самолет или еще как-нибудь навредить. Но зачем бы его сюда ни принесло, глупо было ему показываться у Чикоте.

– Как себя чувствуете, Джон?
– спросил я.

– Чувствую хорошо,- сказал он.- Хороший напиток, о'кей. От него я немножко пьян. Но это хорошо от шума в голове.

Подошел официант. Он был очень взволнован.

– Я сообщил о нем,- сказал он.

– Ну что ж,- сказал я.- Значит, теперь для вас все ясно.

– Да,- сказал он с достоинством.- Я на него донес. Они уже выехали арестовать его.

– Пойдем,- сказал я Джону.- Тут будет неспокойно.

– Тогда лучше уйти,- сказал Джон.- Всегда и всюду беспокойно, хоть и стараешься уйти. Сколько я должен?

– Так вы не останетесь?
– спросил официант

– Нет.

– Но вы же дали мне номер телефона...

– Ну что ж. Побудешь в вашем городе, узнаешь кучу всяких телефонов.

– Но ведь это был мой долг.

– Конечно. А то как же. Долг - великое дело.

– А теперь?

– Теперь вы этим гордитесь, не правда ли? Может быть, и еще будете гордиться. Может быть, вам это понравится.

– Вы забыли сверток,- сказал официант. Он подал мне мясо, завернутое в бумагу от бандеролей журнала "Шпора", кипы которого громоздились на горы других журналов в одной из комнат посольства.

– Я вас понимаю,- сказал я официанту.- Хорошо понимаю.

– Он был нашим давним клиентом, и хорошим клиентом. И я еще ни разу ни на кого не доносил. Я донес не ради удовольствия.

– И я бы на вашем месте не старался быть ни циничным, ни грубым. Скажите ему, что донес я. Он, должно быть, и так ненавидит меня, как политического противника. Ему было бы тяжело узнать, что это сделали вы.

– Нет. Каждый должен отвечать за себя. Но вы-то понимаете?

– Да,- сказал я. Потом солгал: - Понимаю и одобряю.

На войне очень часто приходится лгать, и, если солгать необходимо, надо это делать быстро и как можно лучше.

Мы пожали друг другу руки, и я вышел вместе с Джоном. Я оглянулся на столик Дельгадо. Перед ним стояли джин с хинной, и все за столом смеялись его словам. У него было очень веселое смуглое лицо и глаза стрелка, и мне интересно было, за кого он себя выдавал.

Все-таки глупо было показываться у Чикоте. Но это было как раз то, чем он мог похвастать, возвратись к своим.

Когда мы вышли и свернули вверх по улице, к подъезду Чикоте подъехала большая машина, и из нее выскочили восемь человек. Шестеро с автоматами стали по обеим сторонам двери. Двое в штатском вошли в бар. Один из приехавших спросил у нас документы, и, когда я сказал: "Иностранцы",- он сказал, что все в порядке и чтобы мы проходили дальше.

Выше по Гран-Виа под ногами было много свежеразбитого стекла на тротуарах и много щебня из свежих пробоин. В воздухе еще не рассеялся дым, а на улице пахло взрывчаткой и дробленым гранитом.

– Вы где будете обедать?
– спросил Джон.

– У меня есть мясо на всех, а приготовить можно у меня в номере.

– Я поджарю,- сказал Джон.- Я хороший повар. Помню, раз я готовил на корабле...

– Боюсь, оно очень жесткое,- сказал я.- Только что закололи.

– Ничего,- сказал Джон.- На войне не бывает жесткого мяса.

В темноте мимо нас сновало много народу, спешившего домой из кинотеатров, где они пережидали обстрел.

– Почему этот фашист пришел в бар, где его знают?

– С ума сошел, должно быть.

– Война это делает,- сказал Джон.- Слишком много сумасшедших.

– Джон,- сказал я,- вы как раз попали в точку. Придя в отель, мы прошли мимо мешков с песком, наваленных перед конторкой портье, и я спросил ключ, но портье сказал, что у меня в номере два товарища принимают ванну. Ключ он отдал им.

– Поднимайтесь наверх. Джон,- сказал я.- Мне еще надо позвонить по телефону.

Я прошел в будку и набрал тот же номер, что давал официанту.