Разомкнутый круг
Шрифт:
– Сколько же лет будущему генералу?
– На Рождество пять стукнет, – похвалился князь Петр. – Растет наследник.
Да-а, кстати, ротмистр. Сегодня званый обед дает мой дядя, Александр Николаевич. Вы непременно должны посетить его. Тем более что в бытность свою корнетом были представлены ему.
Максим глянул на опустившую глаза княгиню Катерину и решил отказаться, вспомнив, как она встречала его раньше.
– С удовольствием, князь! – неожиданно для себя произнес он.
«И зачем мне это?..»
– Возобновление знакомства весьма полезно для вашей карьеры, – словно ответил
Царский друг и любимец встретил Рубанова приветливо и, с удовольствием оглядев его статную фигуру в белом мундире, похвалил за верную службу отечеству и императору.
Максим, разглядывая маленького лысенького царедворца, сморщил лоб, думая, чем бы ответить на комплимент и похвалу.
Не найдя в его внешности ничего примечательного, а в душе – никаких талантов, кроме умения мирить государя с любовницей, решил не то чтобы ругнуть, но несколько унизить или, точнее, уязвить влиятельного врага и конкурента на царские милости графа Аракчеева.
– Так точно, ваше сиятельство. Российский самодержец справедлив, в отличие от Алексея Андреевича, и щедро награждает верных слуг.
– О-о-о! Как вы правы, господин офицер, как правы. Несравненный Александр щедро жалует своих подданных и зря никого не обидит, не то что этот солдафон Аракчеев. – Посадил Максима за стол неподалеку от себя и с удовольствием весь обед вел с ним беседу.
Через неделю Петр Голицын повез Максима на бал к вельможе.
Пожилой сановник ничуть не изменился, был все так же толст и важен.
– Какие бравые у нас офицеры! – поправляя голубую Андреевскую ленту, похвалил он Максима.
– Все это благодаря стараниям и радению об армии его сиятельства графа Аракчеева! – бодро отрапортовал Рубанов, помня о великом уважении статского генерала к Алексею Андреевичу.
– Замечательный молодой человек! – подытожил вельможа, благосклонно отпуская Рубанова пойти поклониться двухсотлетней родственнице, которая столь высохла, что в монокль могла глядеть обоими глазами.
Голицын при словах Рубанова хмыкнул, удивленно поджал губы, а затем произнес:
– Ежели и далее станете так себя вести, то генеральские эполеты не замедлят оказаться на ваших плечах.
– Сами же, князь Петр, изволили недавно сказать о пользе связей при дворе!
В октябре из Москвы прибыл Нарышкин.
– Господа! Господа! Поздравьте. У меня сын!.. – восторженно вопил он, встретившись с Оболенским и Рубановым. – Предлагаю по этому поводу зверски напиться…
Оболенский, мягко говоря, не возражал.
С удовольствием принял предложение и Рубанов.
«Как все-таки славно, что у меня есть друзья! – в который раз подумал он. – С ними я могу быть самим собой. Тут мне не нужно лукавить, лгать и лицемерить…»
День стоял чудесный, и компания решила не брать извозчика, а идти пешком до первого питейного заведения. Печатая шаг по тротуару, Оболенский неожиданно остановился и уставился на окно первого этажа, в котором виднелась прелестная и, по-видимому, только что проснувшаяся девица. Ничуть
не смущаясь полуголых плеч, она что-то подшивала, временами бросая бесстрастные взоры на улицу.– Белошвеечка! – заорал князь, испугав худую клячу, понуро тащившую телегу.
Дремавшая в подворотне собачонка сочла за благо перебраться в другое место.
Лишь одна девица не обратила внимания на князя.
– А у меня шов разошелся на панталонах! – сделал он еще одну попытку привлечь ее внимание, но она, безразлично глянув в окно, опустила голову и перекусила нитку.
– Пойдемте, Григорий, – потянул его за рукав Нарышкин.
– Да! Есть более важные ценности, – подхватил друга под вторую руку Рубанов. – К тому же ясно видно, что она глухая, да и окно закрыто.
– О мой Бог, господа! – вдруг снова остановился Оболенский, на этот раз разглядывая вывеску «Князь Изяслав». – Ведь это же было Мойшино заведение. Неужели вернулся и переименовал? – С любопытством зашли они в тусклое помещение.
– Так же, как и всегда! – констатировали увиденное.
Кланяясь, к ним спешил носатый и пузатый жид, но не Мойша.
«Сумел-таки позолотить нужную руку», – подумал о нем Максим, усаживаясь за расшатанный стол с тусклой, издыхающей свечой.
– Неужели здесь будем рождение сына праздновать? – возмутился Нарышкин, брезгливо осматриваясь по сторонам; но любивший простоту Оболенский, осторожно устраиваясь на стуле, произнес:
– Посидим несколько минут и вдохнем пыльный воздух юности.
– Все-таки вы пиит! – улыбнувшись, польстил ему Рубанов.
– А ты быстро тащи водки и света, – велел князь трактирщику, чуть подвигая стул, чтоб уступить место Нарышкину.
Однако посидели прилично, поднимая тосты за юного графа, за молодость, за женщин и даже за красноносого англичанина.
Как и все евреи, владелец «Князя Изяслава» проникся глубочайшим почтением к князю Оболенскому. Подобострастно заглядывая ему в глаза и беспрестанно кланяясь, трактирщик ждал приказа и тут же бросался исполнять. Стол был заставлен водкой. От шампанского Григорий, помня клятву, благоразумно отказывался.
Оглядев пустые бутылки и слегка заикаясь, он промолвил:
– Для кого-то из нас пшеничная может оказаться несвежей.
Эй, любезный! – обратился к подбежавшему владельцу трактира. – А почему твоя забегаловка так называется?
– «Князь» – понятно, а «Изяслав» означает славный Изя! – скромно потупил коровьи очи хозяин.
Оболенский сначала вытаращился, а через секунду разразился громоподобным хохотом.
– Ну-у дает! Это мы, Оболенские, от черниговских князей произошли, и один из моих предков носил имя Изяслав.
– То есть вы с трактирщиком родственники, что ли? – предположил Рубанов.
Но, хвала Всевышнему, князь не расслышал его шутку.
Затем друзья навестили «Храброго гренадера», а вечер закончили в ресторане немца Фогеля, где Нарышкин вызвал на дуэль семеновского капитана, который имел наглость уверять, что государь, назначая в 1804 году супруга Марии Антоновны Нарышкиной оберегермейстером, то есть старшим егерем, якобы произнес следующую фразу: «Так как я ему рога наставил, то пусть же он и заведует оленями…»