Разомкнутый круг
Шрифт:
Протянув руки, Максим бросился к ней, сжав в объятиях и разобрав в ее бормотании одно лишь слово: «Внучек…»
– Дай-ка я погляжу, каким ты стал! – отстранившись от него после первых объятий и поцелуев, произнесла Лукерья и всплеснула руками, с гордостью и нежностью разглядывая подтянутую фигуру в военной форме. – Вылитый отец! Только росточком повыше… – разгладила видимую лишь ей складку на колете и тут же сникла, потупив глаза и съежившись. Удивившись, Максим обернулся, успев заметить в проеме двери бледное лицо матери.
– Чего же мы в дом не идем, нянюшка? –
– Станешь тут «важной», ежели Данилка в шею однажды вытолкал, а дочка промолчала, – тихонько произнесла она, с тревогой поглядывая на дверь.
– В бегах твой Данилка!.. – зло грохнул кулаком по столу Максим. – Поймаю – душу из подлеца вытрясу! А эта ему во всем потакала!.. – в бешенстве кивнул куда-то в пространство.
– Максимушка… – отшатнулась старушка. – Грех так о матери говорить. – Перекрестила его, затем покрестилась сама и, подойдя к столу, поставила упавший канделябр и вставила в него обгоревшую свечу. – Не надо уподобляться этому злыдню! – Стряхнула восковые крошки со скатерти и села на краешек стула, сложив усталые морщинистые руки на коленях. – Расскажи, как там в Петербурхе? – с любопытством произнесла она. – Тяжело, поди, ученье далось…
– Не просто без твоих пирожков было! – весело засмеялся Максим, усаживаясь напротив.
– А мать не вини! – попросила старушка. – Запуталась она, а помочь некому…
Их разговор прервали громкие мужские голоса, раздавшиеся во дворе и ясно слышимые сквозь раскрытые окна.
– Это Агафон с задания прибыл, – улыбнулся Максим. – Со вчерашнего дня якобы Данилку ловит, а сам, скорее всего, в кабаке с новым другом просидел. Пойду расспрошу.
– Ваша благородия, полиц… лиц… клистеру доложено! Меры, грит, будут приняты, беглеца, грит, непременно пумают и сюда предоставят! – отрапортовал Агафон, раскачиваясь, словно лошадиный хвост.
«Услышь его полицмейстер, за "клистера" точно потянул бы к ответу…» – усмехнулся про себя Рубанов.
– Мы его всю ночь искали! – икнул заезжий ямщик. – Как он посмел маво друга в пузо лягнуть?.. А-а?
– И ни в одном кабаке не нашли? – улыбнулся Максим, случайно разглядев за занавеской окна тут же скрывшееся белое материнское лицо. «Переживает!..» – брезгливо подумал о ней.
– Никак нет! Господин корнет! – отдал честь ямщик. – А вдруг ворог опять в своей комнате прячется? – сделал он умозаключение.
– Точно! – поддержал его Агафон. – Следоват там поискать…
– Лукерья поищет и на похмелье завтра вынесет, а сейчас – спать. – Повернулся и прошел по-хозяйски в дом.
– Да как я останусь? – перепугалась старушка. – Барыня велели в деревне жить…
– Нянюшка, а как же я без твоих щей и пирогов? – подхалимским голосом произнес Максим. – А матушку уговорим, – уже строго сказал он.
Утром погода испортилась. Небо затянуло тучами, и пошел мелкий дождь. Максим вышел на крыльцо и подставил руку теплой влаге. Дождь тихонько, словно кот, шелестел
и корябал по крыше, осторожно, редкими пока каплями, срывался оттуда на землю и растворялся в ее пересохшем от жажды теле.«Пора поклониться отцу! – решил Рубанов, проходя в дом за плащом. – Вчера надо было, да все некогда».
Привезший его ямщик запрягал лошадей и довольно рыгал после обильного завтрака. Похмелившийся Агафон активно помогал ему.
«Туда доеду на тройке, а оттуда прогуляюсь пешком…»
Потемневший крест чуть накренился к земле, притаившись под сенью могучих дубов и лип. Дождь не успел еще пропитать землю, лишь прибил пыль и освежил воздух. В наступившей тишине было слышно, как оторвавшийся от ветки лист со вздохом падает на землю, укрывая холмики и тех, кто лежит под ними, от будущих морозов.
Максим сосредоточился на прибитой к кресту доске с чередою букв. Замерев в задумчивости, он разглядывал ряд магических цифр, последние из которых так стремятся узнать у гадальщиц-цыганок.
«Зачем? Ведь, должно быть, страшно жить, ежели узнаешь последние цифры…»
Где-то далеко-далеко над полями проплыл прощальный журавлиный крик… И все замерло… Лишь капли дождя ласково гладили листья. «Как все тихо и торжественно… Так бывает лишь на кладбище и в церкви!» – подумал Максим, и неожиданно слезы навернулись на глаза.
Подправив крест и утрамбовав под ним землю каблуком ботфорта, он медленно шел по желтеющей липовой аллее, когда вдалеке на дороге послышались стук копыт и поскрипывание колес.
Без любопытства глянул на бричку с двумя седоками. От раздумий его отвлекла тишина – не стало слышно цокота и скрипа. Он снова взглянул на бричку и с удивлением отметил, что она стоит как раз на перекрестье аллеи с дорогой. Две запряженных лошади беспокойно встряхивали гривой, а третий жеребец, понуро опустивший голову, был привязан сзади. Двое седоков, в свою очередь, внимательно глядели на Рубанова, затем зашумели, и один из них, выпрыгнув, побежал к нему навстречу.
– Твое благородие! – орал он, тряся рыжей гривой и улыбаясь во весь рот.
«Кешка!» – удивился Максим и радостно ринулся навстречу.
– Во, брат, какой ты важный стал! – уважительно разглядывал друга Кешка и тер мужицкой уже ладонью усыпанный веснушками лоб. – А мы с дедом как услышали, что приехал, враз собрались тебя навестить. – Обняв Максима за плечи, повел его к бричке. – Тятьку наведал?! Молодец! Деда тоже недавно к нему приезжал… вишь, руками машет, невтерпеж старому с тобой обняться.
Изот, не выдержав, вывалился из брички и заковылял к Рубанову.
– Ну ерой! Вылитый отец!.. – на ходу вопил он и, подбежав, повис на Максиме. – Думал… уж не свидимся, – утирал он слезы. – А я к тебе с подарочком… – указал на привязанного к бричке жеребца. – Данила, сукин кот, хозяйство распродавать начал, я у него и откупил… Твой конек-то.
Максим обернулся. Привязанный к бричке жеребец бил копытом. Затем, подняв голову и кося глазом на людей, беспокойно заржал.
– Подь, подь к нему! – подтолкнул Рубанова лесник. – Вишь, радуется! Хозяина признал…