Разомкнутый круг

Дошел уже до полковника, и Мари в огромном ряду других соискательниц безуспешно добивалась его ответного чувства и взаимности… «Да чего там орут, каины?.. – с раздражением отвлекся от приятных мыслей. – Агафон с мужиками так рычать не станут, так кого же это черти принесли? Может, нянька еще нескольких крестьян в помощь Агафону прислала?..» – рассуждал он.

За несколько дней до Покрова конюх с двумя деревенскими мужичками, приданными ему в помощь, утепляли на зиму барский дом: приваливали где надо завалинку, проконопачивали пазы, промазывали рамы.

– Чини избу до Покрова – не то не будет тепла! – приговаривала Лукерья, подгоняя работничков.

Она крепко брала бразды правления в свои «немощные» руки.

«Похоже, так и есть», – раздумывал Максим, все еще находясь в приятной послеобеденной неге. Мысли лениво перекатывались в голове: «Надо сказать, пусть ворота навесят…» – незаметно для себя задремал он, в ту же минуту в дверь постучали и, шмыгая лаптями, влетел Агафон.

– Ваша благородия, ваша благородия! – подбежал он к Максиму и стал трясти его.

– А-а! Чего?! – подскочил тот и сел на диване.

– Ваша благороди-и-я-а! – заскрипел зубами Агафон и радостно сжал кулаки. – Там Данилку пымали… – счастливо всхлипнул он, – попался, наконец, аспид…

Тут же в зал вошел, стуча добротными сапогами, маленький Изот Михеевич и довольно улыбнулся.

– Пымали все ж! На ярманку в Чернавку приперся, дьявол. Выпить, вишь, захотел, а знакомцы мне и донесли… – подошел он поближе и оттеснил плечом Агафона.

Все-таки виновником торжества был он, а не конюх.

Максим надел сапоги и уверенно ринулся на крыльцо, по пути покосившись на дверь в материнскую комнату. За ним семенил Изот и, спеша, захлебываясь словами, брызжа слюной, бестолково размахивая руками, пытался на едином дыхании рассказать, как было дело…

– Да ладно! – отмахнулся от него Рубанов, словно от надоедливого рыжего шмеля. – Потом расскажешь…

– Попался, голубчик! – многозначительно произнес он, окинув хозяйским оком двор и два грязных тарантаса.

В заднем, набычившись и опустив голову, придерживаемый Кешкой и полицейским сидел Данила.

– Поймали беглеца, ваше благородие господин корнет! – отдал честь и отрапортовал усатый пожилой полицейский. – Сдался тихо, без буйства, – подтвердил он. – Что прикажете?.. – вопросительно поднял брови.

Максим незаметно посмотрел в сторону материнского окна. Штора была опущена. Взгляд его остановился на испуганно жавшихся к стене дома двух рубановских мужичках – агафоновских помощниках. «Вон как народ замордовал… и связанного боятся!»

– У-у, ирод! – подошла к Даниле и замахнулась Лукерья.

Но не ударила. Больно жалкий вид был у пойманного. В глазах метались страх и смятение.

– Развяжите-ка его! – распорядился Максим. – Да из тарантаса-то вытащите. Что это я перед своим крепостным стою, а он сидит…

Кешка мигом исполнил его приказ. Данила, медленно растирая руки, тоже глянул на окна Ольги Николаевны, и затем глаза его уставились в землю. Ничего хорошего от людей он не ждал. Окажись на их месте, тоже бы не простил беглого холопа.

– Ну что, Агафон! – дотронулся до плеча конюха Рубанов. – Всыпешь ему на конюшне?

Поначалу глаза Агафона алчно и мстительно сверкнули, но через минуту померкли, разглядев сжавшегося и поверженного врага, уныло стоявшего перед барином. «Эт когда он в силе был, да в фаворе, а чо щас-то?» – подумал конюх и, плюнув Даниле под ноги, отошел.

– Нет, барин, не хочется… Но ежели велишь, тады да, а так – нет… Ему и так пострадать придется!..

– Ну, как знаешь! – разочаровался Рубанов. – А вы, мужички? – обратился к двум крестьянам.

Те одновременно замахали руками, словно надумали куда-то улететь.

– Нет, барин, уволь от этого! – произнес один из них. – Мы больше привычны, чтоб нас пороли, а сами… Нет, не хотим руки марать!

«Смотри-ка! Уже жалеют страдальца… Еще слезы у их баб не высохли, а у самих спины от его кнута не зажили… и уже жалко стало… Вот народ-то наш русский какой!.. Добрый и жалостный больно народ… – то ли с упреком, то ли с похвалой подумал Рубанов. – Да и что, действительно, теперь с него взять? На каторгу направить!.. Плетьми забить?! Правильно сказал один из сиволапых – неохота руки марать!»

– Давайте я, господин корнет, – вызвался Изот, – мигом разрисую, как матрешку…

Кешка неодобрительно поглядел на деда.

– Отставить! – скомандовал Рубанов. – Насколько я знаю, сейчас в Чернавке рекрутский набор идет, канцелярия работает, и из войсковых частей офицеров командировали… Туда его и везите! Он парня одного хотел в солдаты отправить, вот заместо него и послужит царю. – Повернулся и пошел в дом, потеряв к происходящему всякий интерес. – Какие надо бумаги – пришлю! – буркнул через плечо. – Да служивых накормите…

Полицейские отдали честь и принялись заталкивать пойманного в тарантас. Один из них, усатый, который был постарше чином, просвещал дворню, пытаясь выдать себя за умного…

– Согласно «Генеральному учреждению» от тыща семьсот девяноста шастого году надлежит в рекруты брать с семнадцати до тридцати пяти годов, – поднял он вверх палец и, внимательно разглядев его, обтер о шинель. – Сей документ и определяет возраст, состоятельность здоровья организма и все прочая, по которым надлежит принимать в рекруты… Энтот по всем статьям подходит, – сообщил потрясенным его ученостью дворовым. – Где тут руки у вас можно помыть? – Зажав ноздрю вытертым о шинель пальцем, основательно высморкался в траву.

После поимки Данилы на Рубановку, включая и барский дом, окончательно снизошли успокоение, тишина и умиротворенность… Ольга Николаевна, если позволяла погода, гуляла по саду, иногда зачем-то поглаживая корявые стволы акаций, и о чем-то думала, хмуря лоб и тяжело вздыхая. Ей нравилось стоять на высоком крутом откосе и сверху глядеть на замершую у ног Волгу.

Когда Максим, сидя в лодке, видел ее в это время, ему казалось, что мать взлетела и парит в воздухе подобно большой серой птице. Поправляя растрепанные ветром волосы, Ольга Николаевна, держась за перила лестницы, спускалась вниз и подолгу сидела в беседке, напряженно всматриваясь в мутную воду.