Разрушенные

Три месяца мы спали в одной комнате, ели вместе, смеялись вместе. Я думал, что мой куратор наградил меня за хорошее поведение и подарил мне друга. Подарил мне брата, чтобы обучать и ввести в новый образ жизни.

Я никогда не подозревал этого.

— Роан. П-пожалуйста, помоги мне. Не убивай меня. Пожалуйста? — из-за сопрано Василия мои глаза наполнились слезами, мое тело отяжелело, борясь против многих лет следования условному рефлексу и против гнева моего куратора.

— Я. Не. Сделаю. Это, — огрызнулся я, сделав большой глоток воздуха. Я отказался убить моего последнего кровного родственника. Мальчика, о котором я заботился большем, чем о ком-либо в этом мире.

— Нет, сделаешь, агент Фокс. В противном случае, мы будем мучить его, пока он не умрет, затем искалечим тебя, что ты больше не сможешь двигаться.

Я не мог больше стоять.

Мой куратор схватил Василия за шею, перемещая его ближе ко мне.

— Сделай это.

Рвота вырвалась из моего рта, выливаясь на бетонный пол.

Мой брат перестал плакать, вырываясь из захвата куратора. Вместо того чтобы бежать от мужчины, призванного убить его, он прибежал ко мне и обнял меня своими костлявыми руками.

— Мистер? Эй, мистер? — то, что кто-то потянул меня за рукав, выдернуло меня из ужасного воспоминания, вернув в реальность. — Вы в порядке? — высокий, мелодичный голос, пронзил мой пульсирующий мозг.

Я отстранился, разрывая ее хватку на своей рубашке.

— Не трогай меня.

Маленькая девочка опустила взгляд и стала ковырять своим блестящим, черным ботинком землю.

— Ох. Извините. — Ее глаза снова встретили мои, широко открытые и обеспокоенные. — Вы в порядке? Вы бормотали что-то, что я не могла понять. — Она наклонила голову. — На каком языке это было? Моя учительница говорит, что мы должны изучать иностранный язык. Я бы хотела выучить, но не знаю какой. Может, я могу выучить тот, на котором вы только что говорили. — Она шагнула вперед, ее маленькие губы не переставали шевелиться. — Можете вы научить меня? Я люблю учиться, и мама будет по-настоящему гордиться мной. Вы научите меня, пожалуйста? — она захлопала ресницами, и мое гребаное сердце раскололось на кусочки.

Я задержал дыхание, напрягая мышцы, взывая ко всему самообладанию, которым обладал. Если я когда-нибудь и нуждался в полной и абсолютной дисциплине, то это сейчас. Я избегал детей с тех пор как потерял Василия. Я не мог смотреть на них или слушать их, или даже смотреть на них по телевизору.

Для меня дети были воплощением того, что я пытался оберегать: невинность, хрупкость, доверие и безоговорочное принятие.

Я не заслуживал ничего из этого, поэтому не имел права находиться рядом с ними.

Маленькая девочка подошла еще ближе, вторгаясь в мое пространство. Я не знал, как вели себя большинство детей, но она была дерзкой — такая чертовски смелая и любопытная. Разве она не должна быть робкой и кроткой? Бояться разговаривать со странным незнакомцем?

— Вы выглядите напуганным. Что случилось? Вы можете рассказать мне. Я никому не скажу. — Она жестом скрестила пальцы на уровне сердца, таким образом давая обещание, что никому не скажет. — Я обещаю. У меня иногда бывают ночные кошмары. А у вас?

Все в ней гипнотизировало меня, и я не мог сдвинуться ни на дюйм. Она сделала еще один шаг.

— Вы не похожи на других взрослых. Вы выглядите, как они, но я не думала, что взрослые могут бояться. Вы не должны бояться. Моя мама учила меня не бояться ничего.

Ее крошечные пальчики коснулись ее губ.

— Упс. Она говорила, что мне нельзя говорить с незнакомцами. Эм, вы ведь не разговариваете со мной? Она по-настоящему злится, когда я разговариваю с людьми. Я не знаю почему. Я знаю, когда они плохие, а вы не плохой. Мама еще расстраивается, когда я кашляю, это так глупо. — Ее взгляд встретился с моим. — У вас есть мама, которая говорит вам не дружить с незнакомцами?

Она шла, пока не оказалась прямо передо мной. Мое тело дрожало. Воспоминания о Василии и моем прошлом продолжали громить меня, пока этот идеальный ангел болтал, смотря глубоко в мою черную душу, дальше, чем она даже имела право.

— Оу. Что случилось с вашей щекой? — ее маленькая ручка указала вперед, глаза сощурились из-за солнца позади меня. — Выглядит так, как будто плохой человек обидел вас. — Ее глаза сузились. — Плохой человек обидел вас? Я надеюсь, что вы заставили его заплатить. Этим людям нельзя позволять ходить и делать других людей уродливыми.

Каждое слово оставляло на мне зазубрины, как будто я большое дерево, которое рубили топором. Каждый слог рушил уже треснутый фундамент, и мои корни начали ломаться

Моя левая нога обессилила, и я закачался прямо на гравии. Моя правая нога присоединилась к ней, пока я не стоял на коленях перед единственным созданием в мире, с которым я не мог бороться.

Я повалился на землю перед ней, погубленный ее нетронутой невинностью.

Каждый орган выл против условного рефлекса, каждая кость взревела в агонии — мой отказ нанести больше боли принес приказы, которые заставили меня оцепенеть, и усиливались, разъяренные моим неповиновением.

Мне больше не нужны кулаки, чтобы найти искупление. Я нашел наказание, просто глядя в глаза кого-то настолько чистого.

— Вы понимаете по-английски? — спросила девочка, перемещаясь, чтобы встать прямо передо мной. Ее глаза были чуть выше моих, заставляя меня чувствовать себя, будто я должен подчиниться ей, повиноваться, поклоняться ей.

Я не знал, что заставило меня ответить, но я не мог остановить себя.

— Да, я понимаю по-английски.

Она улыбнулась, хлопая своими маленькими ручками.

— Здорово. Я подумала, поняли ли вы, когда сказали мне не трогать вас. На каком языке вы только что говорили?

— Русском.

— И ваша щека. Плохой человек сделал это?

— Да.

Ее улыбка увеличилась и вспышка гнева, которой не должно быть на лице маленькой девочки, перекосила ее лицо.

— Вы убили его? Я бы убила его.

Кем был этот ребенок? Этот идеальный, умный, храбрый, маленький ребенок.

Я опустил голову.

— Нет. Он все еще жив.

Она цыкнула.