Разведка боем

— Нет, я о решении Карпова остаться на Западе.

— О таком решении мне ничего не известно. Откуда? Наше радио и наши газеты молчат. Иностранные из доступных говорят неопределенно.

— Но матч с Фишером дело практически решенное.

— Матч с Фишером не означает, что Карпов непременно останется там. Почему?

— Потому что ему, Карпову, отправлен ультиматум: либо он немедленно возвращается в Советский Союз, либо будет лишен советского гражданства.

— И давно отправлен этот ультиматум?

— В субботу.

— По почте?

— По особым каналом.

— И что ответил Карпов?

— Ничего.

Я немного подумал и сказал:

— Сегодня нас собирает Батуринский. Меня, Спасского, Петросяна, Таля, Смыслова и Корчного. Видно, хочет, чтобы мы выступили с призывом лишить Карпова гражданства. Или что-то вроде.

— Вполне возможно. И ты, конечно, подпишешь призыв?

— Конечно, нет.

— Почему?

— Скверная тактика и негодная стратегия. Так недолго оказаться на обочине мировых шахмат. Кому это нужно? Мне так точно нет.

Одно дело Солженицын. Кто его, если честно, читал у нас? Один из ста? Один из тысячи? А кому он был по душе? Одному из миллиона? Карпов — другое дело. Карпов популярен. Карпов кумир. Да и вообще… Не Карпов тут главный.

— Поясни.

— Поясняю. В семьдесят втором наша страна теряет шахматную корону, так?

— Так.

— Кто был начальником отдела шахмат в семьдесят втором? Не говорите, и так ясно. Вместо того, чтобы после неявки Фишера на вторую партию прервать матч, ведя в счете два — ноль, прервать и сохранить чемпионское звание, Спасский матч продолжил. Ладно, Спасский, а где был Батуринский? Далее. Раздули из мухи слона, я имею в виду интервью Корчного. Зачем? Ещё дальше: был сорван матч с Фишером. Кто от этого выиграл? Карпов? Нет. Советский Союз? Тоже нет.

— Тот матч сорван по вине Фишера.

— Может быть да, может быть нет. Почему к переговорам не привлекли меня?

— Тебя?

— Да. Я уже играл с Фишером. У меня с ним наладился какой-никакой, а контакт. Личный. В отличие от. Не гарантирую, что я бы убедил его согласовать условия, но попробовать-то можно было.

Дальше. В Милан меня не отправили, Почему такое пренебрежение к чемпиону СССР? Причем у меня наивысший рейтинг среди советских шахматистов. Выиграй я турнир, а шансы были велики, то Карпов бы не стал вызывать Фишера, вряд ли. И не было бы сегодняшней ситуации. К тому же я бы мог повлиять на Анатолия. Опять не стопроцентно, но аргументы у меня есть. Однако Батуринский посылает меня на второстепенный турнир в Чехословакию. Случайно? Не многовато ли случайностей?

— Ты считаешь? — Тяжельников задумался. — Ну да, если посмотреть так… Но ты, Миша, того… Грудью на пулеметы не лезь. Ты нам ещё пригодишься.

Тяжельникова я покинул в одиннадцать. А у Батуринского собрание в двенадцать. Успел съесть мороженое, «Бородино», хладнокровия ради. Остудить чувства.

Остудил.

В кабинете Батурина знакомые все лица. Сам начальник шахмат, помощник в штатском Миколчук, чемпионы — Спасский, Таль, Петросян, Смыслов, примкнувший к ним Корчной. И я.

— Мы собрались, чтобы обсудить Карпова, — начал Батурин. — Обсудить и осудить. Как вы знаете, он не вернулся в Советский Союз, предпочтя Родине матч с американцем за огромные деньги. Мы должны ясно и недвусмысленно обозначить свою позицию по отношению к отщепенцу, от этого зависит наше будущее. Прошу высказываться, — и он, наклонившись, посмотрел на нас.

А мы что? А мы ничего. Сидели тихонько, как мышата под веником в присутствии кошки.

Но тянуть паузу я не стал. Поднялся и произнес:

— В армии нашей страны существует обычай — или существовал, точно не скажу: сначала высказываются младшие по званию. Чтобы не подлаживались к старшим. Я среди вас самый младший и по званию, и по возрасту, так что позвольте начать мне.

Никто не возражал.

— Вот вы, Виктор Давидович сказал: «как вы знаете, он не вернулся в Советский Союз». Я ежедневно читаю наши советские газеты — «Правду», «Известия», «Комсомольскую правду», «Советский Спорт». Во всяком случае, просматриваю важнейшие материалы. В советских газетах ничего об этом событии нет. А высказываться, тем более, принимать решения, основываясь на том, что сказали вражьи голоса всяких Америк и прочих шведов, я не привык. Жду официального заявления властей. Это первое.

Второе. Вы говорите «От этого зависит наше будущее». Позвольте уточнить: не наше, а ваше, поскольку сегодняшняя ситуация это ваша заслуга. Мы-то здесь причём? Вот хоть я — причём здесь я? Конкретно, без общих слов?

На турнир в Милан вы меня не послали, хотя у меня наивысший рейтинг в нашей стране. Выиграй я турнир — и вплотную приблизился бы к Фишеру. Или даже превзошёл бы его. Но нет, вы меня послали в Дечин, где я был единственным гроссмейстером среди мастеров средней силы. Как вы это объясните? Если бы я выиграл турнир в Милане — а я бы его выиграл, да, — у Карпова бы и мысли не возникло о матче с Фишером. Я так думаю. Но нет, вы приняли другое решение. Хорошо, это ваше право, пусть. Хотя и не понимаю, почему. Но раз приняли — так и несите ответственность.

Третье. Вы, кажется, забыли, но в декабре вы собрали нас с целью шельмования глубокоуважаемого Виктора Львовича, присутствующего здесь. И за что вы хотели его наказать? За то, что он недостаточно комплиментарно высказался о Карпове. Вспомнили? Прошло полгода, и вы теперь хотите Карпова обвинить во всех грехах. А кого ещё через полгода? Меня? Спасского? Семёна Семёновича Горбункова? Хотите переложить ответственность на подчинённых? Но я не ваш подчиненный. Ни разу.

И последнее. В семьдесят втором году наша страна уже потеряла шахматную корону — под вашим, Виктор Давидович, шахматным руководством. Ладно, не беда, была бы голова, а корона найдётся. Нашлась. Вы сейчас хотите потерять не только звание, но и самого чемпиона мира? Насколько мне известно, Карпов не собирается отказываться от советского гражданства. Но если к нему начнут приклеивать ярлыки отщепенца — тогда не знаю. Я в этом не участвую. Вы можете, конечно, и впредь не допускать меня до важных турниров, что ж, буду играть со школьниками на первенство Чернозёмска. Переживу.

— Но… Но если Карпов переметнётся? — только и сказал Батуринский. — Если переметнётся, что тогда?

— Тогда я сыграю с ним матч и постараюсь выиграть. И у Фишера постараюсь выиграть. И будет у страны не одна, а две короны, почему нет? А письма с единодушным осуждением — это, извините, прошлое. Мир меняется, Виктор Давидович. Теперь нет лозунга враждебного окружения, теперь лозунг нашей страны, нашей партии, всего социалистического лагеря — мирное сосуществование народов и государств. Сосуществование и соревнование. Соревноваться и побеждать, вот что нужно делать, а не жалобы в местком строчить. Кому они сегодня нужны, эти жалобы…

И я сел.

Сидели мы вольно. Друг от друга метра полтора. Но я почувствовал, как люди стали потеть. Вот так взяли — и стали. Хотя сегодня жары особой нет. Плюс двадцать три, для июля немного. Хотя одеты все официально — пиджаки, галстуки. Я тоже в галстуке-бабочке и чесучовом костюме. Но не потею. Мороженое холодит, «Бородино».

Решился Спасский.

— Коллеги! Я должен согласиться с Чижиком. Негоже нам по первому свистку кидаться на собрата аки псам натасканным на кота заблудшего. Мы все-таки не псы. Надеюсь.

И тоже сел.

Новых желающих высказаться не было. Шахматисты любят подумать. Иногда думают так долго, что попадают в цейтноты. Но ходить опрометчиво в неясной позиции? Нет, это не по-чемпионски.

И тут зазвонил телефон. Красный.

Батуринский взял трубку.

Ему что-то сказали. Очень коротко.

Повесив трубку, он обратился к нам:

— Я с себя ответственности не снимаю. Но и с вас тоже. Давайте всё ещё раз как следует обдумаем. Без гнева и пристрастия, — он очевидно обращался ко мне, но обращался спокойно, даже обречённо.