Развитие личности. Психология и психотерапия

Впоследствии данная формула была модифицирована нами в совместной работе с Д.В. Ковпаком. В представляемой модели «промежуточная переменная» рассматривается не как гомогенная и безликая организменная субстанция («нервная система») и не сводится до неправомерного выделения из сферы психического чистой «когнитивной материи», но формулируется значимая дифференциация, где промежуточная переменная рассматривается как двойственная структура, воспринимающая стимул, с одной стороны, как конкретное явление (внешние факторы) и как абстрактный феномен (внутренние факторы), с другой. Фактически данная концепция впервые дает психологическое обоснование витгенштейновской аналитике. Когда Людвиг Витгенштейн говорит, что «границы моего языка означают границы моего мира», [55] он не отрицает, подобно Платону, мир конкретный, а указывает, что человек не может воспринять явление само по себе (конкретный компонент стимула), но неизбежно привносит в него самого себя (абстрактный компонент стимула), иными словами, он видит мир таким, каким он ему представляется.

55

Витгенштейн Л. Философские работы. Часть I. Пер. с нем. / Составл., вступ. статья, примеч. М.С. Козловой. Перевод М.С. Козловой и Ю.А. Асеева. М.: Издательство «Гнозис», 1994. С. 56.

Однако если следовать этой логике дальше, если учесть возможность произвольных (свободных от конкретной стимуляции) операций внутри знаковой системы (структура промежуточной переменной, ответственной за абстрактный компонент стимула), то мы получаем возможность обосновать специфику я-неотождествленных отношений и отличие последних от я-отождествленных отношений. Ни одно означаемое (конкретный компонент стимула) не представляется нам без какого-либо означающего (абстрактный компонент стимула). Однако если у нас для данного означаемого одно означающее, то у нас нет возможности выбора: означаемое означает для нас то, что оно для нас означает (такова ситуация в случае я-отождествленных отношений). Если же мы имеем несколько означающих для данного означаемого, то возникает своеобразных люфт. Мы балансируем в абстрактном поле структуры промежуточной переменной, отчего конкретный компонент стимула теряет для нас свое существо, мы непроизвольно становимся манипулянтами, и таким образом теряется наше ощущение собственной отождествленности. Конкретный компонент стимула как бы затемняется, уходит в тень игры означающих (абстрактных компонентов стимула). В этом смысле я-неотождествленность действительно сопряжена с искусственностью в отношении мира конкретных явлений, но совершенно естественна для картины мира, сотканной из имен и предложений. [56]

56

Витгенштейн Л. Философские работы. Часть I. Пер. с нем. / Составл., вступ. статья, примеч. М.С. Козловой. Перевод М.С. Козловой и Ю.А. Асеева. М.: Издательство «Гнозис», 1994. С. 8–10.

Понятие я-неотождествленности часто вызывает негативные коннотации у лиц, знакомых с теорией личности человека, сформулированной на базе новой методологии, [57] однако с подобной оценкой нельзя согласиться. Когда я-неотождествленную роль упрекают за неискренность, за корысть, преследование каких-то собственных целей, это вызывает естественное недоумение… Что в таком случае понимают под искренностью – условнорефлекторное поведение, выработанное в процессе научения? Разве для человека невыгодно его поведение, продиктованное я-отождествленными ролями? И разве, руководствуясь я-отождествленной ролью, он не преследует своих собственных целей? Содержательный аспект в очередной раз готов внести ненужную смуту, вряд ли стоит этому потворствовать.

57

Курпатов А.В., Алехин А.Н. Философия психологии (Начало психософии. Теоретические основы науки о душе человека). – СПб.: «Ювента», 1999.

Я-неотождествленные роли и отношения – это реалии жизни. И ухаживания молодого человека, и наша терпимость в отношении каких-либо суждений, с которыми мы не можем согласиться, но которые исходят от близких нам людей, и специфика деонтологической этики, запрещающей доносить до больного информацию, которую он не сможет вынести, – все это относится к феномену я-неотождествленных отношений. Они продуманны, они преследуют определенную, явную для данного лица и осмысленную им цель, они предполагают необходимость выбора между возможными вариантами поведения, они предполагают определенную долю сдержанности в реакциях, они, в конце концов, продиктованы не только непосредственными обстоятельствами, но и разверткой этих обстоятельств во времени. Все это черты я-неотождествленных отношений, но кто упрекнет врача в том, что он замалчивает диагноз, назначая и проводя при этом необходимое лечение? Разумеется, мы не говорим пациентке с истероидной психопатией, что она «пошита» неверно, но мы таким образом лукавим, мы играем в двойную игру. Однако возможна ли будет психотерапия, если мы сообщим ей эту информацию с теми акцентами, которые присущи нашему пониманию этого расстройства и трактовкам его руководствами по психопатологии?

Я-неотождествленные отношения и роли составляющие значительную часть нашего существования, представляют собой такие отношения, которые нами продумываются, иногда проигрываются, формируются с участием сознания. Последнее учитывает различные нюансы ситуации, использует при принятии решения когнитивную информацию. Я-неотождествленные роли – это такое самоощущение человека, при котором его реакции не являются спонтанными в том смысле слова, что последние предварительно проходят когнитивную верификацию и не являются безусловными в том смысле, что человеком принимается сознательное решение реагировать таким образом или нет. Иногда такое поведение оценивается самим человеком как искусственное, ложное, с продуманным вторым контекстом.

Еще одним важным феноменологическим отличием я-неотождествленных ролей от я-отождествленных является предполагание цели. Если в случае я-отождествленных отношений цель отношений не предположена, но предсуществует, то в случае я-неотождествленных отношений она именно предполагается. Зачем ощущать себя сыном (дочерью) в отношениях с матерью? Данный вопрос относится к числу тех, что не могут быть заданы, поскольку предсуществующая цель не является целью в прямом смысле этого слова, скорее ее можно было бы назвать «смыслом» в том его значении, когда под смыслом понимается в большей мере целесообразность и само содержание процесса, нежели конечная цель как таковая. В тех случаях, когда цель отношений не может быть выявлена (определена, сформулирована), но только лишь ощущается как существующая сама по себе (предсуществующая), речь идет о я-отождествленных отношениях. Когда же цель может быть определена, хотя бы и в достаточно общем, но прагматичном смысле, мы имеем дело с я-неотождествленными отношениями. Можно сказать, что я-отождествленные отношения составляют континуум существования, непосредственную «плоть и кровь» жизни, континуум, поверх которого человеком разворачиваются и преследуются определенные, полагаемые им цели, эта надстройка поведения в поведении создает еще один, дополнительный уровень отношений – на сей раз я-неотождествленных.

Иными словами, основная часть отношений, в которых находится личность, определяется ее я-отождествленными и я-неотождествленными ролями. Этими отношениями исчерпывается собственно социальное существование, если понимать под социальным существованием существование друг для друга личностей как носителей мировоззрения, характеризующихся особенностями мировосприятия, то есть содержательным аспектом индивидуальности, где индивидуальность понимается не как уникальность, а как отличность. В собственно социальных отношениях человек выступает в качестве игрока. Правила этой игры нельзя считать строго определенными, но то, что эти правила могут меняться, не отменяет игрового момента, а делает его еще более существенным. Здесь человек играет в язык, в системы представлений, нравы, нормы и обычаи, он играется содержанием, принимая эту игру за нечто совершенно реальное, тогда как она, по меткому замечанию Л. Витгенштейна, просто еще один способ (стиль) мыслить. [58] В другом обществе, в другом содержании он будет другим, не менее существенным, но не более реальным, чем любая из игр.

58

Витгенштейн Л. Лекции и беседы об эстетике, психологии и религии / Пер. с англ. В.П. Руднева. – М.: «Дом интеллектуальной книги», 1999. С. 38.

Содержательность сама по себе – есть поле игры: игры интерпретаций, игры значений, смыслов, причинных взаимосвязей, действий и т. д. и т. п. Всякая роль предполагает какое-то содержание, она фактична, субстанциональна, эта субстанциональность есть само существо поведения. Феномены роли, игры и содержания немыслимы друг без друга. Так или иначе, оперируя содержанием, мы подобны малышам, которые выстраивают замки из мокрого песка на залитом солнцем пляже: это игра. То же, что нам действительно важно знать и что следует вынести из этого факта, так это ситуативность, а значит, временность, проходящность, относительную бесцельность социального поведения. Оно бесцельно не потому, что бессмысленно, но потому, что обеспечивает только само себя, в определенном смысле замкнуто в самом себе, конечно.

Это утверждение относится не только к социальному поведению, взятому в его самом общем виде, но для каждого конкретного случая, применительно к каждому действующему лицу этого поведения. Равно как само социальное поведение, организованное в культуры и субкультуры, которые замкнуты в самих себе, существенны лишь для самих себя, так и каждый человек как персонаж социальных отношений ценен лишь сам для себя, поскольку любая игра предполагает заменяемость участников этой игры. В крайнем случае она поменяет свои правила, но не перестанет существовать, если кто-то из участников окажется выбывшим из нее. Это утверждение открывает для нас еще один аспект социального поведения: в соответствии со сказанным каждый из нас является замкнутым в самом себе, но не в том смысле, что он безгласен (хотя и этот феномен имеет место быть, поскольку его «голос» преображается в индивидуальной реальности адресата), но в том, что он бесчувственен, ему недоступен мир, его окружающий.

Все свидетельства существования внешнего по отношению к нам мира воспринимаются, будучи преобразованными в сетке содержательных элементов нашего «приемника», эта ситуация очень напоминает трансляцию телевизионных программ: где-то происходит действие, по средствам специальных приборов оно преобразуется в некую «цифровую (электронную) информацию», передается зачастую за тысячи километров и разворачивается на наших телеэкранах в виде некой относительно сходной, хотя и двухмерной картинки, лишенной естественного освещения, распространения звука, запаха и вкуса. Впрочем, когда герои кинофильма вдыхают ароматы, наслаждаются вкусом пищи и т. п., мы почти ощущаем эту «данность». Мы мастерски дорисовываем картинку, добавляя в нее недостающие элементы: бутафорское вино кажется нам божественно вкусным, запах от характерно пахнущих софитов кажется нам благоуханием роз, если актеры говорят нам, что зачарованы их ароматом, декорации, расположенные в незамысловатой студии, могут показаться нам реальными пейзажами леса или обстановкой королевского дворца. Существует ли в реальности то, что нам показывают? Ничуть не бывало! Там декорации в замызганном помещении, а не дворец с обстановкой Людовика XVI, подкрашенная жидкость, а не коллекционное вино, там пахнет тлеющей на софитах пылью, а не розами.

В точности такой же обман – вся совокупность наших социальных отношений, мы играем в игры. Перед нами не начальник, но человек, играющий роль начальника, и даже не мать, но женщина, ощущающая себя и ощущаемая нами как наша мать, это игра. Для нас не существует другого человека самого по себе, в его целостности и естестве, для нас он исполнитель какой-то для нас одних изготовленной роли. Содержание предполагает симметричный (также содержательный) ответ. Пейзажем не насытишься, в нарисованной реке не искупаешься, а содержательность отношения не предполагает нас самих, но наше содержательное, а потому всегда частное, всегда ситуативное воплощение, роль. Нас самих по себе нет в содержательных отношениях, есть только наши роли и наше участие в игре. И как мы не контактируем непосредственно с другим человеком, но только с ним в его роли, так и он не знает и не ощущает нас, но только нашу игру нашей роли, ему предназначенной. В нас тысячи образов других людей, но в нас не может быть другого человека, в других есть тысячи образов нас, но нас самих, каковы мы есть (должны были бы быть?), в них нет. «Объект можно только именовать. Знаки их представляют. Говорить можно лишь о них, высказывать же их нельзя. Предложение способно говорить не о том, что есть предмет, а лишь о том, как он есть», [59] – говорит Л. Витгенштейн.

59

Витгенштейн Л. Философские работы. Часть I. Пер. с нем. / Составл., вступ. статья, примеч. М.С. Козловой. Перевод М.С. Козловой и Ю.А. Асеева. М.: Издательство «Гнозис», 1994. С. 12.