Развитие личности. Психология и психотерапия

Иными словами, речь идет не о чем ином, как о процессе социализации, который разворачивается не в отношениях индивидуума с социумом, а в самом этом индивиде, будучи при этом именно социальным по существу процессом. Индивид выступает здесь не в роли мячика, который гоняют по уже выстроенному лабиринту, а активным деятелем, строителем этого лабиринта. Не человека социализируют, но он сам социализируется. Социум выполняет роль скорее декорации, чем ваятеля, он только обслуживает процесс, который, будучи сориентированным однажды в определенном направлении, продолжает двигаться и набирать обороты уже сам по себе.

Думая, что он занимается «воспитанием», социум на самом деле только подыгрывает «воспитуемому», а поле этой игры расположено отнюдь не вовне, то есть не в социальных отношениях как таковых, а внутри, в самом социализирующемся субъекте. Фактически требуется лишь одно: объявить социализирующемуся существу, что он «несовершенен», «плох», «слаб», «глуп» и т. п. Что угодно сообщить, только бы возникла ситуация «проблемы», и perpetuum mobile уже в работе, не требующей дополнительных «вложений» со стороны. По сути дела произошло банальное переозначивание, [100] биологический эгоизм был перенаправлен из области защиты жизни (инстинкт самосохранения) в сферу организации себя в качестве достойного социального субъекта, такое своеобразное «извращение» природного инстинкта.

100

Курпатов А.В. Психологический механизм и психотерапевтическая техника «переозначивания». // Психическое здоровье. Санкт-Петербург – 2000: Материалы конференции, 20–21 апреля 2000 г. – СПб.: Изд-во СПбГТУ, 2000. С. 97–101.

Поверив однажды в собственную несостоятельность (а как мы знаем благодаря Альфреду Адлеру, это проще простого, достаточно быть слабее своих родителей [101] ), ребенок вылезает из кожи, чтобы стать «достойным членом общества», и неважно какого – школьного совета, дворовой детворы или банды, в которой оказался хрестоматийный Оливер Твист. В любом случае он учится «властвовать собою» сам, изо всех сил. Он постоянно сверяется с тем, насколько хорошо это ему удалось. И он всегда недоволен – с одной стороны, у него нет достаточного опыта одобрения, которым не спешат радовать взрослые, с другой, из-за постоянного «несовпадения с самим собой», которое, в свою очередь, продиктовано банальным отсутствием фактической цели, поскольку в виртуальном лабиринте и цели виртуальны. И, засучив рукава, не достигнув еще одной цели, индивид уже спешно двигается к другой: бег по кругу.

101

Адлер А. О нервическом характере. Под. ред. Э.В. Соколова / Пер. с нем. И.В. Стефанович. – СПб.: Университетская книга, 1997.

Исчерпывающее описание этой внутренней смуты дает сам М. Фуко на примере стоического мировоззрения: «Контроль – это испытание пределов возможного и гарантия свободы; это способ навсегда убедить человека, что он способен избежать привязанности к тому, над чем не властен. Неизменно блюсти свои представления, проверять их признаки подобно тому, как пробируют золото, – нечто совсем иное, нежели вопрошание об источниках идеи, свойственное христианской духовности: это не попытка выявить скрытый смысл явленного представления, но оценка соотношения между собой и представленным, необходимая затем, чтобы принять для себя только то, что зависит лишь от свободного и разумного выбора субъекта». [102]

102

Фуко М. История сексуальности – III: Забота о себе / Пер. с франц. Т.Н. Титовой и О.И. Хомы под общ. ред. А.Б. Мокроусова. – Киев: Дух и литера; Грунт; М.: «Рефл-бук», 1998. С. 73.

Все это функционирует подобно хорошо сработанной мышеловке, причем и до сих пор, а не только у стоиков. И «контроль» этот находится не вне субъекта, а внутри него самого. Однако эта машина не работала бы так безотказно, если бы не поощрение, хоть какое-то, которое могло бы подкрепить эту активность. И такое поощрение наличествует, и оно также «собственного производства»: «Опыт себя, – пишет М. Фуко, – складывающийся в ходе такого обладания, это не только опыт укрощения силы или верховенства над мощью, готовой восстать, но и опыт наслаждения собой. Тот, кому удалось наконец подступиться к себе, становится для себя объектом удовольствия и не просто довлеет себе в своих пределах, но и „довольствуется“ собою и „радует“ себя». [103] Индивид радуется тому, что соответствует собственным ожиданиям. Это могло бы показаться сумасшествием, если бы не было общепринятой нормой.

103

Фуко М. История сексуальности – III: Забота о себе / Пер. с франц. Т.Н. Титовой и О.И. Хомы под общ. ред. А.Б. Мокроусова. – Киев: Дух и литера; Грунт; М.: «Рефл-бук», 1998. С. 75.

В одной из своих лекций, прочитанной в Коллеж де Франс, Фуко четко формулирует эту мысль, описывая «техники себя» как «процедуры, которые несомненно, в каждой цивилизации предлагаются или предписываются индивидам, чтобы фиксировать их идентичность, ее сохранять или изменять соответственно определенному числу целей». [104] Таким образом, процесс «субъективации», процесс, благодаря которому индивид начинает ощущать себя субъектом, является по сути его собственным действием, которое оказывается возможным только в условиях социальной среды. Отсюда контроль, которым якобы обременяет социум своего субъекта, является не результатом социальной инвазии, но естественным порождением самого субъекта, оказавшегося в этой социальной среде.

104

Фуко М. Воля к истине: по ту сторону знания, власти и сексуальности. Работы разных лет. Пер. с франц. – М., Касталь, 1996. С. 432.

Иными словами, мы зависимы не от общества и декларируемых им законов и приоритетов, а от собственной структуры, которую мы выстраиваем в процессе адаптации к социальной жизни. Такая зависимость является удивительно крепкой и жесткой, поскольку является не психологией военнопленного, а скрупулезно выпестованным желанием «послушника». Отказ от этой детерминации – не есть для него бегство из плена, но ощущается им как отказ от самого себя, собственной субъективности, то есть от себя как от субъекта, от ощущения себя субъектом, деятелем, человек переживает это как утрату собственного «лица».

Но здесь встает вопрос: насколько эта субъективность отражает подлинную сущность человека? Если точнее переформулировать этот вопрос, то он будет звучать так: насколько эта субъективность истинна? [105] То, что эту субъективность индивид выработал самостоятельно, не означает, что она есть его собственное выражение. Находясь под водой на глубине 35 метров, человек нуждается в аквалангическом снаряжении (им и придуманном), что вовсе не означает, что это снаряжение есть он сам, но именно такое снаряжение и ощущается социализированным субъектом как его субъективность. Оно сковывает его движения, оно парализует его активность и отнюдь не способствует проявлению его индивидуальности. Все аквалангисты, как известно, на одно «лицо».

105

Фуко М. Воля к истине: по ту сторону знания, власти и сексуальности. Работы разных лет. Пер. с франц. – М., Касталь, 1996. С. 435.

Эта субъективность является для человека структурным эквивалентом его самого, не являясь при этом им самим. Нарушение этой субъективности, которую мы, например, можем наблюдать у граждан нашей страны (в связи со спецификой «переходного периода»), может переживаться ими как утрата, потеря самих себя. Логически понятно, что потерять самого себя нельзя, кроме как через физическую смерть. Но психологически эта потеря возможна, поскольку человек отождествляет (в большей или в меньшей степени) себя со своей субъективностью, с содержательностью, которая эту субъективность насыщает и конституирует. Ю.А. Александровский описывает такое состояние как «социально-стрессовое расстройство», рассматривая его в структуре «пограничной психиатрии». [106] С серьезностью этой проблемы не поспоришь, хотя по сути дела – она плод досадной логической ошибки.

106

Александровский Ю.А. Диагностика социально-стрессовых расстройств. // Актуальные вопросы военной и экологической психиатрии. – СПб., 1995. С. 1521; Александровский Ю.А. Пограничная психиатрия и современные социальные проблемы. – Ростов н/Д.: Изд-во «Феникс», 1996.

Когда Диогена спросили, где он будет жить, если украдут его бочку, тот ответил: «Останется ведь место от бочки!» [107] Но для человека утрата его субъективности (хотя бы лишь содержательной ее части) означает утрату себя как субъекта и переживается именно как такого рода драма. Свобода, таким образом, была бы свободой только в том случае, если бы человек был независим от того, с чем он себя отождествляет (поскольку это бы стало освобождением от иррациональных страхов). Однако же именно эта свобода для личности после всех четырех этапов ее формирования и невозможна. Что же такое этот пресловутый «контроль», как не тождественность человека своим ролям, с одной стороны, и своим осмысляемым целям (я-неотождествленные роли), с другой?

107

Антология кинизма. Фрагменты сочинений кинических мыслителей / Ин-т философии. – М.: Наука, 1996.

Сформировавшись как личность, человек утрачивает способность ощущать самого себя в своей самостийности, инаковости, он теряет способность опираться на самого себя, он нуждается во внешних атрибутах власти, которые бы продолжали играть с ним в ту игру, без которой он себя не мыслит. В этом смысле «раболепные бунтовщики», описанные в «Великом Инквизиторе» Ф.М. Достоевского, [108] являются лучшей иллюстрацией того плачевного существования, в котором оказалась личность по результатам своего формирования. Слабые протесты против «власти», установленных «порядков», «традиций», норм и требований морали необходимы личности лишь для поддержания своей высокой самооценки, для создания иллюзии своей самостоятельности, имиджа свободолюбивого бунтаря. И все это лишь с большей отчетливостью подчеркивает зависимость субъекта. Более того, становится понятно, что сама эта зависимость его и образует, его и конституирует, с ней он отождествляет себя, без нее он не способен жить и действовать.

108

О великом инквизиторе: Достоевский и последующие / Сост., предисл., ил. Ю.И. Селиверстова; Послесл. Г.Б. Пономаревой и В.И. Курбатова. – М.: Мол. Гвардия,1992.