Развод: Новая жизнь в 50!

— Мам, я сейчас занята, — голос у неё был напряжённый, резкий, будто её отвлекли в самый неподходящий момент. — Давай вечером поговорим?

Сердце дрогнуло. Так хотелось, чтобы она хоть что-то спросила. «Мам, ты как?» или хотя бы просто задержалась на линии хоть на секунду дольше.

— Конечно, — голос мой звучал ровно, будто ничего не случилось. Хотя внутри всё скрутило холодной лентой разочарования.

Смотрела на экран, пока он не потемнел. Так вот просто. Несколько секунд — и опять одна.

*****Вечерами, когда тишина в доме становилась особенно явной, я доставала старые фотографии. Они хранились в той самой деревянной шкатулке, что стояла на полке в спальне. Обычно я не трогала их, но порой так хотелось вернуться в те времена, когда всё было проще. На первых снимках мы были молодыми, полными надежд и мечт. Геннадий — такой другой, улыбчивый, открытый, и совершенно счастливый. Где он сейчас? Кто он стал? Почему я не заметила, как он изменился? Или, может быть, это я сама менялась, а он всё оставался таким же, только я этого не видела, потому что слишком много лет старалась угодить всем вокруг?

Перелистывая фотографии, начала задумываться. Сколько лет потратила на то, чтобы сделать всех счастливыми — детей, мужа, даже соседей? А что же сделала для себя? Когда в последний раз думала о своих желаниях? Как-то вспомнилось, что когда-то мечтала стать художницей. Это была моя мечта, с которой я просыпалась и засыпала, но как-то она ушла в тень, когда появились дети, дом, заботы. Мечты остались мечтами. Кто я сейчас? Чужая для самой себя.

— Может быть, это моя вина? — тихо произнесла, глядя на старый снимок, где мы все вместе, такие радостные. — Может, я перестала быть интересной для него?

Но даже эта мысль не принесла облегчения. Если бы всё было так просто... Если бы можно было объяснить всё этим. Но нет, в этом была какая-то глубина, которую я не могла понять. Он же не просто стал другим. Он как будто ушел в себя, и я больше не могла найти путь к нему. Я пыталась, может, слишком пыталась, но кажется, что уже не было смысла.

*****

На третий день, когда его снова не было дома, стены начали давить. Тишина звенела в ушах, а комната казалась слишком тесной, слишком наполненной мыслями, которые не давали покоя. Захотелось просто выйти. Дышать. Почувствовать что-то, кроме тревоги.

На улице осень разгулялась во всей красе. Парк утопал в золотых листьях, они шуршали под ногами, кружились в воздухе, цеплялись за одежду, словно не хотели отпускать. Воздух был влажный, пах свежестью, дождём и чем-то тёплым, почти домашним. Деревья, расцвеченные всеми оттенками янтаря, выглядели так, будто великий художник решил напоследок оставить миру своё самое лучшее полотно.

Присела на скамейку у фонтана, закрыла глаза. Вода плескалась, напоминая о чём-то далёком и спокойном. Попыталась успокоиться, вытолкнуть из головы эти мысли, но они возвращались. Нахлынули, как прилив — сначала медленно, потом всё быстрее, пока не превратились в грохочущую волну, разбивающуюся о сердце. Захотелось сбежать, спрятаться, но от себя не уйдёшь.

Дом встретил той же пустотой. Уже привычной, но от этого не менее тяжёлой. Мимоходом взглянула на почтовый ящик — и замерла. Там был конверт. Незнакомый, с иностранными штампами. Париж.

Сердце сжалось. Пальцы дрогнули, когда открывала.

Обычная открытка. Эйфелева башня, фонари, мягкий свет вечернего города. Но внизу, в уголке, выделялось нечто, от чего внутри похолодело.

Подпись.

— С любовью.

Почерк был женским.

Глава 5

Шаги его в прихожей раздались ещё до того, как на улице стало хоть немного светло. Небо только начинало бледнеть, и я бы сказала, что мир ещё не пробудился, а вот он уже пришёл. Стук ключа в замке — и сердце словно прыгнуло в груди, так быстро стало биться. Он вернулся. Он снова дома. Как будто весь этот день, ночь, вся эта бессонная, бесконечная ночь с открыткой в руках — это был просто сон, который вот-вот закончится. Но нет, момент настал, и вот он здесь. Вижу его, слышу. Но язык словно прирос к нёбу, и все слова растворяются в воздухе.

Он вошёл в дом, и в этот момент воздух будто сгустился, стал тяжёлым, непроницаемым. Словно сама тишина натянулась, как перетянутая струна. Чемодан глухо стукнулся о стену, пиджак полетел на спинку кресла. Всё — по привычке, без раздумий, на автомате. Ни одного взгляда в мою сторону.

— Привет, — сказал он, и голос его был таким же пустым, как это утро.

— Привет, — едва выдавила, чувствуя, как внутри всё сжимается, как будто попала в эпицентр урагана, и вот-вот меня вырвет из этого дома вместе со всей болью, что копилась неделями.

Он прошёл мимо, даже не замедлив шаг. Словно меня и не было. Направился на кухню — ту самую, где ещё вчера мы сидели напротив друг друга, обмениваясь сонными улыбками, деля один бутерброд и не торопясь пить кофе. Теперь же его шаги казались отрывистыми, чужими.

Я смотрела ему вслед, и что-то внутри медленно, но верно ломалось. Это было уже не просто непонимание. Это было чувство, будто мир вокруг теряет цвета, а воздух становится вязким, как сироп.

Нельзя было молчать. Нельзя было позволять этой пропасти между нами становиться больше. Если не сейчас — то никогда.

— Гена, нам нужно поговорить, — голос дрогнул, но я удержалась. Я должна была сказать это.

Он остановился. На секунду всё застыло, даже воздух перестал двигаться. Затем он медленно повернулся, и в его взгляде мелькнуло что-то, чего я не видела раньше. Или, может, не хотела видеть.

— О чём? — спросил он, и в этих двух словах было столько настороженности, столько скрытого напряжения, что у меня пересохло в горле.

Я глубоко вдохнула, чтобы не потерять голос, и дрожащими пальцами достала из кармана халата открытку.

— Это было в почтовом ящике, — сказала тихо, почти шёпотом.

Он не двигался. Только взгляд чуть изменился, стал жёстче.

— Что это?

— Из Парижа, — ответила я, ощущая, как холодок пробежал по коже.

Он взял открытку, и в этот момент я почувствовала, как весь воздух в комнате вдруг сжался. Его лицо изменилось, и на мгновение мне показалось, что он собирается что-то сказать, что-то объяснить. Но нет. Он просто опустил взгляд. И в этот момент мне стало ясно, что слова, которые я так боялась услышать, были уже на пути.