Развод в 50. Двойная жизнь мужа

Переглядываемся с ее матерью, теряясь в догадках.

— Конечно, дочка — спустя несколько секунд Марта указав головой на суп, все же двигается на выход.

Ева дожидается, пока дверь в спальню закроется, и только после этого аккуратно присаживается на край кровати.

— Что случилось, дочь? — спрашиваю, не собираясь давить, как делал это раньше.

Вообще, те часы, которые я был в отключке, они подействовали на меня. И казалось бы сознание спало, однако, нет, будто что-то в этот момент все равно менялось в мозгу. По крайней мере, теперь я словно иначе вижу всю ту жизнь, что прожил до этого дня.

— Это касается твоего сына, пап, — выдыхает Ева: — Не хотела при маме, — кривит она лицо, и в этом я вижу ее большую любовь к матери, которую она тщательно скрывала за язвительными ответами и действиями наперекор.

Хмурюсь и шумно выдыхаю.

— Откуда ты знаешь? — если это опять Ольга там продумывает свои планы, то ведь не побоюсь, кардинально решу вопрос.

— Мне позвонила эта…твоя… — Ева заминается, а потом когда не может подобрать слово, закатывает глаза: — В общем, у Пашки был приступ.

Хмуро вглядываюсь в дочку и откровенно пытаюсь переварить.

— Погоди, какой приступ? И откуда…

— Пап, тебе нервничать нельзя, — тут же серьезно продолжает она, перебивая меня: — Я сказала той женщине, что сообщу тебе, а дальше ты свяжешься с врачом.

— С каких пор ты так близка с Пашей? — и так мозги не шибко активно работают еще, но сейчас чувствую себя буквально заторможенным.

Ева пожимает плечами, и теплая улыбка опускается на ее лицо.

— Он классный, — говорит она, посылая в меня взгляд: — И особенный. Знаешь, пап, самое интересное, что мне его не жаль, напротив у него такой красивый мир, что даже хочется на минутку оказаться в нем.

Смотрю на дочь и тянусь к ее ладони, пытаясь подарить поддержку. Она в ответ пожимает мою, и я искренне улыбаюсь Еве.

— Я люблю тебя, дочка. И твой мир намного красивее, чем ты думаешь.

— Спасибо, пап, — вижу как слезы срываются с ее глаз: — И прости пожалуйста, — сглатывает она: — Я не сразу заметила…

— Так, так, иди сюда, — она подтягивается ближе, а я прижимаю ее к себе: — Хватит. Мама рассказала мне, и чтобы я больше этого не слышал, ясно? — тот самый командный тон, который Ева так ненавидит и вот я уже слышу ее смешок сквозь шмыганье носом.

— Ясно, босс, — отвечает она, но спустя паузу все же добавляет: — Пап, ты позвонишь врачу? Ехать тебе точно нельзя, но может быть я могу, если ты не против?

Глава 42. Ева

Я выхожу из такси и оглядываюсь. Холодный питерский ветер мгновенно пробирает до костей, проникая под пальто, обжигая щеки ледяными иглами. Серое, тяжелое небо давит сверху, улицы мокрые от недавнего дождя, в воздухе пахнет сыростью, бензином и чем-то едва уловимо горьким. Но у меня нет времени вглядываться в город, замечать его красоту или мрачность.

Я здесь не ради прогулок. Не ради впечатлений.

Я здесь по делу.

Шаги гулко отдаются в узком подъезде, ступеньки покрыты старой плиткой, местами скользкой. У двери замираю на мгновение, глубоко вдыхаю, прежде чем нажать на кнопку звонка. Внутри раздается шорох, затем быстрые шаги, звук открываемого замка.

Дверь рывком распахивается — и на пороге появляется Ольга.

Её лицо застывает на долю секунды, а затем кривится от неожиданности. В глазах – паника, губы белеют от напряжения.

— Где Гордей?! — срывается она, даже не поздоровавшись. Голос дрожит, в нем – страх, требовательность, отчаяние. — Почему он не звонит?!

Я смотрю на неё, едва сдерживая усмешку.

— Папа ещё слаб, — спокойно, почти лениво говорю я. — Поэтому приехала я. Позабочусь о Паше, прослежу за лечением. Как только отец поправится, он свяжется с сыном обязательно.

Ольга смотрит на меня так, словно я только что ударила её ножом. Её руки мелко дрожат, пальцы сжимаются в кулаки. В глазах вспыхивает боль и злоба.

Она делает шаг вперёд, её грудь судорожно вздымается.

— Мне не нужна его дочка! — почти кричит она, голос срывается на хрип. — Мне нужен он! Понимаешь?! Немедленно набери его и дай мне трубку!

Я сжимаю зубы. Вот оно. Вот её истинное лицо.

Лицемерка. Лгунья.

Так жалостливо рассказывала о болезни сына, так отчаянно взывала к состраданию… А теперь ведёт себя так, будто весь мир вращается только вокруг неё.

Злость вскипает внутри, накрывает меня с головой.

— Успокойтесь, — бросаю холодно, словно обжигаю льдом. — Вам не стоит так кричать. Пашу можете напугать.

— С ним всё в порядке! — Ольга уже на грани истерики, её голос звенит, срывается. — Ты не понимаешь! Мне нужен Гордей, а не ты!

Её крик отдается в стенах, звонкий, яростный.

Что-то внутри меня взрывается. Я больше не выдерживаю.

Вспышка гнева застилает сознание, моя рука взлетает прежде, чем разум успевает её остановить.

Глухой звук пощёчины разрезает воздух. Наступает оглушительная тишина. Ольга хватает за покрасневшую кожу щеки, отшатываясь к стене, наконец закрыв свой рот.

И вдруг я слышу тихий, рваный всхлип.

Звук режет воздух, словно острое лезвие, застывает в напряжённой тишине.

Я резко оборачиваюсь и замираю.

Паша стоит в дверном проёме, бледный, словно призрак. Его глаза широко распахнуты, взгляд мечется между мной и Ольгой. Губы дрожат. Дыхание сбивчивое, хриплое.

— Паша… — Ольга делает шаг к нему, но в этот момент он резко хватается за грудь.

Его пальцы сжимают ткань футболки, ногти вцепляются в неё, будто могут остановить боль. Тело сотрясается от судорожного вдоха, плечи резко вздрагивают, и вдруг он оседает вниз, словно марионетка, у которой оборвали нити.

— Паша! — Ольга кричит так, что голос пронзает меня до костей. Она бросается к сыну, её руки дрожат, лицо искажено ужасом.

Чёрт. Чёрт. Чёрт.

Мир вокруг меня на секунду будто размывается. В ушах грохочет кровь. В груди всё сжимается в ледяной комок.

Это настоящий приступ.

Ольга судорожно гладит Пашу по щекам, шепчет что-то — слова бессмысленные, наполненные отчаянием. В её глазах страх, паника, мольба.

Я судорожно хватаю телефон, пальцы не слушаются, сердце бешено колотится, но я заставляю себя сосредоточиться, прокручиваю в голове нужный номер.