Развод в 50. Муж полюбил другую

Он подводит ко мне высокого мужчину в идеально сидящем костюме цвета графита. Легкий запах дорогого парфюма с нотками кедра и кожи достигает меня.

— Самир Мамедов, недавно вернулся на родину после многих лет за границей, — продолжает Ахмет, и его голос выдает искреннее уважение к этому человеку.

Поднимаю глаза и встречаюсь с внимательным взглядом карих глаз, глубоких и проницательных, словно они видят не только внешнюю оболочку, но и что-то глубже. Это вызывает странное чувство — смесь дискомфорта и интереса, от которого внутри что-то трепещет, как не случалось уже давно.

Самир выглядит немного старше меня — благородная седина на висках, морщины в уголках глаз, которые, кажется, появились от частых улыбок, а не от забот. Но его осанка, подтянутая фигура говорят о том, что он следит за собой, да и взгляд прямой и цепкий.

— Очень приятно познакомиться, Рания, — произносит он, и его голос звучит глубоко и мягко, обволакивая как бархат. Его рука повисает в воздухе, протянутая для рукопожатия, я замечаю на крупной руке массивный перстень с темным камнем на безымянном пальце. — Наслышан о вашей работе, Рания. Впечатляет.

Мое имя в его устах звучит по-особенному, словно он пробует его на вкус. По моей спине пробегает легкая дрожь.

— Благодарю, — отвечаю с натынутой улыбкой, протягивая свою руку и ощущая сухость во рту.

Его ладонь теплая и сухая, рукопожатие крепкое, но не чрезмерное, уважительное. Несколько секунд наши руки соединены, и я чувствую его пульс — или это мой собственный стучит так сильно?

Есть в нем что-то располагающее, может, легкая улыбка, приподнимающая уголки губ, но не переходящая в оскал, как у многих деловых людей; может, взгляд, в котором читается неподдельный интерес без оценки и поверхностного изучения.

— Самир хочет инвестировать значительную сумму в наш образовательный проект, — поясняет Ахмет, переводя взгляд с меня на Самира и обратно, словно оценивая наше первое впечатление друг о друге. На его лице мелькает едва заметная улыбка. — Я думаю, вам стоит обсудить детали.

С этими словами сын отходит, оставляя нас вдвоем среди шумного зала. Странное чувство беззащитности и одновременно возбуждения охватывает меня, как будто я снова подросток на первом свидании. Сердце стучит чуть быстрее, и я делаю глубокий вдох, чтобы успокоиться.

Смотрю на Самира с легким любопытством, отмечая, как свет от люстры отражается в его глазах:

— Вы правда заинтересованы в образовании сирот, или это просто удачное вложение для налоговых льгот? — мой вопрос звучит резче, чем я намеревалась, и я чувствую, как щеки слегка горят от смущения. Боже, Рания, неужели ты разучилась общаться с людьми?

Он негромко смеется, его глаза теплеют, морщинки вокруг них становятся глубже, делая его лицо еще более живым и привлекательным:

— Прямолинейно и честно. Уважаю это, — он делает паузу, отпивает из бокала с минеральной водой, который держит в руке. Я замечаю, что он не пьет шампанское, как большинство гостей. Его взгляд на мгновение становится задумчивым, словно он решает, сколько правды можно открыть незнакомому человеку. — Скажу так же прямо — мне не нужны налоговые льготы. Я хочу помочь, потому что знаю, каково это — остаться одному в этом мире.

В его словах слышится боль, настолько знакомая и созвучная моей собственной, что сердце болезненно сжимается. Я непроизвольно подаюсь вперед, словно притянутая магнитом. Его плечи едва заметно напрягаются, выдавая, что эта тема дается ему нелегко.

— Вы… — начинаю я, но не нахожу правильных слов. Как спросить о чужой боли, не бередя раны?

Он понимает мой невысказанный вопрос. Его пальцы слегка сжимают ножку бокала:

— Моя жена умерла десять лет назад, — говорит он тихо, почти шепотом, так что мне приходится наклониться ближе, чтобы расслышать его слова среди гула голосов и звуков музыки. Его дыхание слегка касается моей щеки. — Рак. Три года химиотерапии, и все напрасно. А единственного сына я потерял в автокатастрофе, когда ему было шестнадцать.

Его глаза затуманиваются на мгновение, взгляд обращается внутрь, в прошлое. Кадык дергается, когда он сглатывает.

— Мне очень жаль, — отвечаю искренне, инстинктивно касаясь его рукава. Ткань его пиджака под моими пальцами мягкая и дорогая. — Это ужасно терять близких.

Я не говорю банальностей вроде "время лечит" или "они бы хотели, чтобы вы были счастливы". Я знаю, как пусто звучат эти слова для тех, кто действительно потерял часть души.

— Да, — он кивает, и его взгляд возвращается в настоящее, фокусируется на мне. Он мягко накрывает мою руку своей и легонько сжимает в знак благодарности за понимание. Его прикосновение вызывает легкое покалывание, распространяющееся от пальцев до запястья. — Поэтому я понимаю, как важна поддержка тем, кто остался один. Особенно детям.

В его голосе звучит решимость, которая находит отклик внутри меня. Мы оба знаем, что такое потеря, и оба пытаемся превратить свою боль во что-то полезное для других. Эта мысль создает между нами невидимую связь, которую трудно объяснить словами.

Официант проходит мимо с подносом закусок, и Самир жестом предлагает мне взять что-нибудь. Я выбираю канапе с лососем и мягким сыром. Когда я откусываю маленький кусочек, крошка падает на мое платье, и Самир деликатно указывает на это. Смутившись, я смахиваю ее, чувствуя, как краска приливает к щекам.

Мы разговариваем еще около часа, неспешно перемещаясь по залу, иногда останавливаясь у высоких барных столиков. О фонде, о его планах помощи, о его жизни за границей — он работал в крупной нефтяной компании, потом создал свою компанию, объездил полмира. Рассказывая о Нью-Йорке, он так живо описывает рассвет над Манхэттеном, что я почти чувствую прохладный утренний ветер и запах кофе из уличных фургончиков. Его руки выразительны, когда он говорит о чем-то, что его волнует — пальцы рисуют в воздухе незримые образы, подчеркивают важные мысли.

Теперь вернулся на родину, продолжает развивать бизнес. В его глазах загорается огонь, когда он говорит о своих проектах, и я ловлю себя на мысли, что мне нравится эта страсть. Она напоминает мне о том, как важно иметь цель в жизни.

Время от времени наши взгляды встречаются дольше, чем требует простая вежливость, и каждый раз что-то внутри меня трепещет, как крылья пойманной бабочки. Мне становится жарко, и я обмахиваюсь программкой мероприятия, сложенной в импровизированный веер.