Развод. Её вторая семья

– Привет, ма. Как дела?

– В общем-то… неплохо. Как прошла практика?

– Цветы поливали и делали фотки всем классом. Показуха.

– С каких пор ты против фото?

– Не тех фото, где я выливаю воду на цветы.

Рассмеявшись, я ухожу в комнату. Переодеваюсь и принимаю душ, так как на работе не стала этого делать и сразу поехала домой, заскочив в магазин у дома.

Дальше я готовлю ужин и зная, что муж вернется ближе к девяти, ложусь на кровать, взяв книгу.

На самом деле, читать мне не хочется. Но и занять себя чем-то другим не могу.

Откинувшись на подушку, я смотрю в потолок, и в таком состоянии меня находит Гриша.

Я не слышала, как он вошел, только когда матрас прогнулся и я почувствовала его, повернула голову.

– Я так понимаю, день был тяжелым? – он спрашивает тихим голосом, будто не хочет нарушать этот момент громкими звуками.

– Даже не представляешь насколько, родной, – отвечаю, ощутив, как глаза моментально начинают слезиться и, повернувшись набок, обнимаю его очень крепко.

Глава 4

Следующие несколько дней похожи на один смазанный фотоснимок. В больнице было поступление трех братьев погодок, возрастом от трех до пяти лет. Их изъяли у семьи, где-то на окраине. Мальчишки есть мальчишки, балуются, хулиганят, кричат. В отделении стало определенно громче и суматошней.

Разумеется, устаешь от подобных смен, что на свою семью и вовсе не остается сил, а ты их ищешь, опускаясь в недра души, находишь и черпаешь до остатка, а как иначе?

В пятницу и вовсе рушатся планы на отпуск. Мы уходим в него по одному человеку, но так как Лена сломала ногу, я остаюсь работать, пока она не выйдет. И в ту же пятницу к нам отправили малышку из хирургии, сделав крайний рентген и УЗИ, убедиться, что она в порядке.

– Ну, Лиль Санна, принимайте.

Медсестра из хирургии, держала на руках девочку, и мое нутро сжалось от вида все еще виднеющихся синяков на ее лице и плечиках.

– Как она?

– Ну… сама понимаешь, Лиль. Готовьтесь к плохому сну, порой отказу от еды. Еще и зубы режутся у ребенка.

– Еще бы, – я перевела на нее взгляд и улыбнулась. – Привет, солнышко.

Она грызла резиновый прорезыватель и плямкала.

– Пойдешь ко мне? – выставляю руки и шевелю пальцами, маня, но не напирая, чтобы не напугать ее.

Она смеется и словно стесняясь, прячет лицо, опустив голову на плечо Юли.

– Кстати, ее Аня зовут. Николаева.

– Так ты у нас Анюта? – подхожу немного ближе и трогаю ее ножку, перемещаясь к пальчикам, чтобы немного пощекотать.

Юля наблюдает за этим молча и когда мне все же удается расположить к себе ребенка, что она сама тянется ко мне, медсестра начинает говорить.

– Не понимаю, как тебя хватает на всех их, Лиль. Тут на своих сил порой не найти, да и нервов тоже, а ты с этими отказниками возишься и само спокойствие. Ни следа от усталости.

Я снова улыбаюсь малышке, а потом смотрю на женщину, стоящую передо мной.

– А я, Юль устаю так, что у меня по ночам судороги одна за другой. А щеки в кровь искусаны, потому что нервничаю порой сильно. Но знаешь, когда я смотрю на этих детей, я знаю, что сегодня я им дам любовь, пока они на моих глазах и от меня не убудет, а завтра они попадут в детдом, где-нибудь в Новоселках и вообще перестанут радоваться жизни. Что моя усталость в сравнении с тем, что они пережили?

Она кивает.

– Ты-то у себя и своей семьи одна, не забывай.

– Одна, но я и там успеваю.

– Ладно, пойду я работать.

– Слушай, а мать-то нашли ее? Отца?

– Ну, маманьку точно. Пила с кем-то в деревне по южному шоссе первое. Даже не знаю, как называется. В общем, она была пьяная в ту ночь. Ребенок, разумеется, плакал. Ну эта… короче разозлилась. А папаша вообще неизвестен. В свидетельстве о рождении прочерк. Пока что и его ищут, она я так поняла, дала данные, кто он. Мне кажется, если нормальный будет, то, может, ему отдадут на опеку.

– Господи, как она с ней жила эти месяцы, спрашивается. И никто ничего не слышал, да?

– Сама знаешь, что люди порой слышат лишь то, что надо и когда надо. Хорошей смены.

– И тебе.

Я ухожу в палату, где лежат малыши до года. Теперь у нас их двое, вместе с Аней. И они примерно одного возраста. Но первую девочку уже готовят к удочерению.

– Ну вот, твоя кроватка, – усаживаю ее и опускаюсь на корточки, чтобы быть на одном уровне с ее глазами.

Рейки мешают ей смотреть на меня, поэтому она неуклюже поднимается на ножки, держась за боковушку, и протягивает свою маленькую ручку, чтобы меня коснуться.

– Ух ты, какая умничка. Сильная малышка.

Я боялась, что она не будет стоять или даже пытаться, но все оказалось не так плохо. Она сидит, стоит и очень активна. К тому же у нее был подвывих головки подлучевой кости, но его быстро и правильно вправили за один раз, и в итоге она выздоровела за эти пять дней, что была в хирургии.

На самом деле помимо недостаточной массы тела, это был обычный, милый ребенок. Ребенок, не заслуживший подобной жизни, где каждая минута на грани жизни и смерти.

Субботу я провела с семьей. Поехала с Алисой в торговый центр, чтобы купить очень важные именно сейчас сандалии на толстой, вспененной платформе.

– Мам, это мода, – ответила она мне на молчаливый вопрос, а я просто кивнула.

Что тут скажешь в принципе?

В воскресенье было мое ночное дежурство, и все причитания медсестер, которых я сменила, о том, что это была ужасная ночь, я поняла вполне.

Аня плакала. Она дергалась во сне, в итоге пугалась себя же и начиналась истерика. Как правило, просыпалась вторая малышка, и приходилось справляться с двумя, на что требовалась помощь второй медсестры.

Уложив спать их в два ночи, после второго пробуждения, я положила Аню в кроватку на заранее заготовленную пеленку и когда она улеглась, просто несильно ее запеленала. Верхнюю часть тела.

Так как мы ночевали в одноместной палате, которая, по сути, была не нужна в отделении с детьми и служила нам верой и правдой, я просыпалась на каждый шорох. И стоило Ане завозиться, я уже была рядом.

Сдерживающие импровизированные путы не позволили ей испугаться своих ручек и… все прошло более-менее удачно. Она все равно проснулась, но истерики удалось избежать.