Развод

Сучка судьба умеет посмеяться. Но в конце концов, это лишь имя.

— Спасибо, Рита, правда, — смотрю на неё. Грубить ей желания нет. — Но мне не хочется ни говорить, ни делать что-либо ещё. Не сейчас.

— Ладно, — она убирает руку и вздыхает. — Как хочешь, парень с виски. Пусть у тебя наладится то, из-за чего ты сегодня пьёшь.

Она подмигивает и спрыгивает со стула.

Какая милая проститутка.

Рита, недолго думая, дефилирует к следующему потенциальному клиенту — мужику, что сидит чуть дальше. Он тоже один и тоже с виски. Чуть старше меня, может, лет на семь-восемь. Слегка небритый и с совсем уж потухшим взглядом. Признаться, не думаю, что Рите там повезёт. Даже берусь наблюдать не без интереса.

Рита так же, как проделывала и со мной, влезает на соседний с мужиком барный стул и что-то негромко начинает ему ворковать. Но, как я и предполагал, получает от ворот поворот.

— Прости, красавица, — качает он головой. — Я с блядями не тусуюсь. Без обид.

— Верный и семейный? — усмехается Рита, но в её голосе нет ни насмешки, ни обиды. Наверное, выбери она другой путь в жизни, могла бы быть кому-то верной и хорошей подругой.

— Типа того, — кивает мужик.

Вздохнув, девушка спрыгивает со стула и уходит, а мужик смотрит на меня пару секунд, потом берёт свой вискарь и идёт ко мне.

— Сильно загружен или можем потереть о жизни? — спрашивает, положив локоть на барную стойку.

Незнакомый собутыльник — идеальный психолог. То, что мне сейчас нужно.

— А чего бы и не перетереть, — киваю на соседний стул. — Говорят, иногда облегчить душу незнакомому человеку даже полезно бывает.

— Владимир, — он садится рядом и протягивает руку, я жму её и представляюсь в ответ.

Потом мы киваем бармену на стаканы, которые уже бы не помешало и наполнить заново.

— Хреново? — спрашивает Владимир. Разговор как-то с трудом склеивается, но, на удивление, с ним и молчать оказывается комфортно.

— Есть такое, — пожимаю плечами.

— Погода — дерьмо. Грусти подсыпает.

— Есть такое, — снова повторяю, невесело усмехнувшись.

А потом как-то слово за слово мы уходим в нейтральную тему. Что-то о тачках, что-то о жизни, что-то о мире в целом.

— С семьёй проблемы? — после паузы спрашивает мой собеседник.

— Типа того. Потерял я свою семью, — вздыхаю, снова ощущая эту горечь в груди. — А как вернуть — не знаю. Примет ли…

— Изменял?

— Нет, — вскидываю на него глаза. — Нахрена это делать? Ты или со своей женщиной, или нет. Хочешь другую — уходи сначала от этой.

— Она изменила?

— Нет, — свожу брови. Шуруп в груди снова начинает вращаться, окисляя ткани вокруг ревностью. — Надеюсь, что ещё нет…

Владимир отпивает глоток и шумно выдыхает через нос.

— Тогда ты не потерял ещё свою семью, Гордей, — на меня не смотрит, когда говорит это. Его взгляд становится совсем тусклым, упираясь в стену за спиной бармена. — Ещё можешь вернуть. Я хотел бы, как ты, но не могу.

— Почему?

— Потому что мёртвых уже не вернуть, — он переводит взгляд на меня, и я чувствую, как мурашки по плечам под рубашкой бегут. — Нет больше моей семьи. Ровно год назад жена спросила, хочу ли я детей. А я, дурак, сказал, что нет. Что не планирую их вообще, что это лишняя трата времени и жизни. Она расплакалась и уехала, по пути слетела с обрыва, потому что сквозь слёзы не видела дороги. Мне потом сказали, что двое их было. Она и сын мой у неё под сердцем.

Внутри от его рассказа всё покрывается инеем. Жалко его невыразимо. Даже страшно представить, в каком аду из чувства вины и одиночества живёт этот мужик.

— Вот случай, когда уже не вернуть. А ты давай, задницу от стула отрывай и едь к ней. Считай, что я дух, и тебе привиделся, чтобы на путь истинный наставить. И цени то, что есть у тебя.

Моргаю несколько раз. Может, и правда привиделся. Но я вроде не так много выпил.

Но нет. Владимир этот настоящий, как и его боль — даже для меня она осязаемая.

— Может и дух, может и привиделся, — качаю головой, а у самого внутри такая волна нетерпения поднимается. До дрожи просто. — Спасибо тебе, Владимир, — жму ему руку. Говорить, как мне жаль его семью, я не решаюсь. Ему только хуже будет. Думаю, наслушался он уже жалостливых слов за этот год. — А твои… простили тебя там, наверху. Я уверен. Ты давай, завязывай.

Он понимает, о чём я. О стакане, о желании разложиться на молекулы, побыстрее сдохнуть. Ведь этого он хочет, вижу я.

Прощаюсь с ним, расплачиваюсь с барменом и выхожу на улицу. Уже не только снег валит, но и мороз окреп, пробирает до костей через осеннюю куртку. Давно стемнело, фонари в снежных ореолах.

Ехать до дома отсюда недалеко. По прямой через мост минут пятнадцать. Дольше такси ждать.

Да, наверное, сесть пьяным за руль — это плохое решение. Но кровь кипит так, что промедление равно смерти. Да и мороз отрезвил меня.

Я хочу увидеть её прямо сейчас. Хочу сказать, какой ужасной ошибкой стал наш развод. Что ни одному слову я ни Риты, ни Сабурова не верю.

Мне очень надо. Прямо сейчас.

Я очень стараюсь не гнать. Да и как тут будешь гнать, если видимость хреновая из-за снегопада, а движение по мосту плотное. Хоть без пробок — и на этом спасибо.

Пальцы покалывает, пока сжимаю руль. Мне кажется, я никогда никуда так не торопился. Если только за Викой в роддом.

Съезжаю с моста и перестраиваюсь в правый ряд, мне скоро поворачивать. За светофором можно немного прибавить, сюда не такой поток активный. Но всё равно не гоню, стараюсь ехать осторожно.

Но это я. А вот тот мудак на синей тачке, кажется, торопится куда сильнее. Потому, идиот, и прёт на обгон. По такой дороге-то хреновой.

Дальше всё происходит быстро. Он не успевает. Даёт в бок. В меня. А я слетаю на обочину. Машина вздрагивает на обледенелой щебёнке, а потом только и успеваю увидеть мелькнувший свет фонаря.

Удар.

Темно.

Glava 40

Ирина

Мешаю ложкой сахар в чае и зависаю на небольших пузырях, образовавшихся на поверхности. Зачем-то считаю их. Раз начинаю, второй — сбиваюсь. Снова сбиваюсь.

Закрываю глаза и вздыхаю.

День получился трудный. Сказать Гордею всё, что я хотела, не вышло. Самое главное-то и не сказала.

Не могу я так. Посторонние люди давят на меня. Эта повариха… у меня просто туманом перед глазами заволокло, когда она так бесцеремонно ворвалась в кабинет Гордея, как к себе домой.

А может, между ними уже это в порядке вещей? Я ведь этого не знаю.

Смахиваю блокировку с телефона с намерением просто побродить в сети, отвлечься как-то, что ли. Вика уже два часа как легла, а мне всё не спится.

“Деятели от правительства хотят внести поправки в закон об абортах. Почему у нас отбирают право распоряжаться своим телом? Кто позволил им решать?” — высвечивается громкий заголовок статьи в поисковике на главной странице, а я спешу скорее её смахнуть. Слово “аборт” как-то болезненно отдаётся во всём теле. Взгляд сам цепляется за него.