Разыскания истины

Итак, о мозговых фибрах можно сказать только, что они, по большей части у детей, бывают очень мягкими и нежными; с возрастом они твердеют и укрепляются, и у большинства женщин и у некоторых мужчин остаются на всю жизнь чрезвычайно нежными. Ничего более определенного мы не знаем. Однако довольно говорить о женщинах и детях: они не берутся исследовать истину и поучать других; их заблуждения не принесут большого вреда, ибо то, что они утверждают, обычно не встречает веры. Поговорим лучше о людях взрослых, ум которых в полном расцвете и силе и которых можно считать способными найти истину и научить других.

II. Обыкновенно, время наибольшего совершенства ума относится к возрасту между тридцатью и пятьюдесятью годами. Мозговые фибры в этом возрасте приобретают по большей части достаточную устойчивость. Чувственные удовольствия и страдания уже почти не производят более впечатления на них. Стало быть, нужно только остерегаться сильных страстей, которые случаются редко и от которых можно уберечься, если тщательно избегать всех поводов к ним. Так что душа, не отвлекаясь более чувственными вещами, может легко размышлять об истине.

Человек, достигший этого возраста, чуждый предрассудков детства и приобретший навык к размышлению, удовлетворяющийся лишь ясными и отчетливыми понятиями разума и тщательно отвергающий все смутные идеи чувств; человек, который имеет и досуг, и желание размышлять, не легко впадет, без сомнения, в заблужде-

180

ние. Однако не о таком человеке следует нам говорить, а о среднем человеке, который по большей части не имеет с ним ничего общего.

Итак, я говорю, что твердость и устойчивость, какую с годами приобретают мозговые фибры мужчин, являются причиною твердости и устойчивости их заблуждений, если можно так выразиться. Это печать, закрепляющая их предрассудки и все их ложные убеждения и укрывающая их от силы рассудка. Словом, насколько эта устойчивость мозговых фибр полезна для лиц, хорошо воспитанных, настолько же она вредна для большинства людей, потому что и тех и других она еще более укрепляет в их образе мыслей.

Но, достигнув возраста между сорока и пятьюдесятью годами, люди не только упорно держатся своих заблуждений, но еще легче впадают в новые, потому что, считая себя тогда способными судить обо всем, как оно и должно было бы быть, они судят слишком самонадеянно, соображаясь только со своими предрассудками; ибо люди, обыкновенно, рассуждают о вещах лишь сообразуясь с идеями, которые им более знакомы. Когда химик исследует какое-либо вещество, то прежде всего ему приходит на ум его три начала. Перипатетик думает прежде всего о своих четырех элементах и о четырех первых свойствах; философ иного направления отнесет все к другим принципам. Итак, все, что ни приходит на ум человеку, немедленно заражается заблуждениями, которые ему свойственны, и лишь увеличивает число их.

Эта устойчивость мозговых фибр имеет еще одно очень дурное следствие, главным образом, в людях более пожилых, — она делает их неспособными к размышлению: по большей части, они не могут сосредоточить своего внимания на вещах, которые хотят сколько-нибудь знать, так что не могут постичь истин сокровенных. Они не могут согласиться с мнениями даже весьма основательными, если они опираются на принципы, которые им кажутся новыми, хотя бы вообще они рассуждали весьма толково в вещах, в которых с годами приобрели большую опытность. Но все, что я говорю здесь, относится лишь к тем, кто провел свою молодость, не пользуясь своим разумом и не упражняя его.

Для разъяснения укажем на то, что мы не можем научиться чему бы то ни было, если не приложим своего внимания, а мы не можем быть внимательны к какой-нибудь вещи, если не вообразим ее или живо не представим ее в мозгу своем. Для того же, чтобы мы могли вообразить предметы, нам необходимо заставить какую-нибудь часть мозга приспособиться к этому, т. е. нам надо сообщить ей некоторое движение, чтобы образовать в мозгу отпечатки, с которыми связаны идеи, представляющие нам эти предметы. Стало быть, если мозговые фибры несколько затвердели, то они будут способны лишь к таким движениям, которыми обладали раньше; так что душа не может вообразить, а следовательно, быть внимательной к тому, к чему она хотела бы, а только к тому, что ей привычно.

181

Отсюда следует заключить, что очень полезно упражняться в размышлениях над всякого рода предметами, чтобы приобрести известный навык думать, о чем хочешь. Ибо подобно тому как, благодаря постоянному упражнению в игре на музыкальных инструментах, мы приобретаем большую легкость во всевозможных движениях пальцев наших рук и большую беглость, так и части нашего мозга, движения которых необходимы для воображения того, что мы желаем, приобретают путем навыка способность легко сгибаться, в силу чего мы воображаем желаемое с большою легкостью, скоростью и даже отчетливостью.

Лучшее же средство приобрести этот навык, составляющий главное отличие умного человека, — это приучать себя с юности к исследованию истинного значения вещей даже весьма трудных, потому что в этом возрасте мозговые фибры восприимчивее ко всякого рода изменениям.

Я не думаю, однако, чтобы этот навык мог быть приобретен теми, кого, обыкновенно, называют людьми учеными; они занимаются только чтением и не обдумывают и не исследуют самостоятельно решения вопросов, не вычитав предварительно этого решения у писателей. Ясно, что таким путем приобретаешь лишь навык припоминать прочитанное. Мы постоянно видим, что люди очень начитанные не могут вдумываться в новые вещи, которые слышат, а тщеславие своею ученостью побуждает их судить об этих вещах, не поняв еще их, что заставляет их впадать в грубые ошибки, на которые другие люди не способны.

Недостаток внимания есть главная причина их заблуждений, но существует еще и другая им одним свойственная причина: находя в своей памяти постоянно множество смутных чувственных образов, они принимают какой-нибудь за тот, о котором идет речь; а так как то, что говорят им, с ним не согласуется, то они нелепо решают, что другие ошибаются. Когда же им хотят показать, что они сами обманываются и даже не знают, в чем, в сущности, вопрос, они раздражаются; и не будучи в состоянии понять, что им говорят, они продолжают держаться того ложного образа, который представляет им их память. Если им слишком очевидно докажут ложность его, то они заменяют его другим, третьим и защищают их иногда вопреки всякому вероятию, истине и даже против своей собственной совести, потому что у них нет никакого уважения и любви к истине и им слишком неловко и стыдно признаться, что есть вещи, которые Другие знают лучше их.

III. Все, что было сказано о людях в возрасте от сорока до пятидесяти лет, должно быть отнесено еще с большим основанием к старикам; потому что фибры их мозга менее гибки; в них нет жизненных духов, которые должны запечатлевать на фибрах новые отпечатки, и потому воображение их совсем вяло. А так как, обыкновенно, в мозговых фибрах их слишком много лишней влаги, то старики утрачивают мало-помалу память о прежних вещах и

182

впадают в слабость, свойственную детям. Итак, в преклонном возрасте они имеют те же недостатки, зависящие от состояния мозговых фибр, которые встречаются и в детях, и в людях зрелых лет; однако можно сказать, что старики мудрее и тех и других, потому что они не поддаются так своим страстям, происходящим от эмоции жизненных духов.

Мы не будем долее останавливаться на этом возрасте, потому что о нем легко судить по сказанному нами о других возрастах, причем приходится прийти к заключению, что старикам еще труднее понимать то, что им говорят; что они еще более привязаны к своим предрассудкам и своим старым воззрениям, а следовательно, еще более утвердились в своих заблуждениях и дурных привычках и т. п.

Мы предупреждаем только, что старость не наступает непременно в шестьдесят или семьдесят лет; что не все старики заговариваются;